– Нет уж, – отрезала она. – Но ты смотри, увлекаться мастурбацией не так уж и полезно, как уверяют психологи. Или хотя бы руки меняй, чтобы бицепсы на обеих руках накачивались равномерно.
– Я вообще-то ничем не увлекаюсь, – напомнил я. – Такой вот скучный человек в футляре и сублимарист. Ты, конечно, хочешь есть…
– Хочу, – согласилась она. – А говоришь, не знаешь женщин!
– Не знаю, – ответил я. – Просто вы все всегда есть хотите. Топай сразу на кухню.
– Это вы всегда хотите накормить, – пояснила она. – А мы идем навстречу. Едим и толстеем. Потом стараемся похудеть… Но вы все равно при каждой встрече стараетесь подсунуть к мордочке блюдце с молочком, чтобы умиляться, смотрите, ест, ест!
– Тогда ничего не дам, – ответил я. – Хотя что это я?.. Сразу в постель?.. Нет, я какой-то старомодный местами. Тогда хотя бы поговорить, раз есть не хочешь.
– Не хочу, – согласилась она, – но не отказываюсь. Только будь понастойчивее.
– Бить надо?
– Обойдешься без такого счастья. Все равно тебе в какой-то небольшой мере плюсик, тоже маленький: выпить не предлагаешь. А то этот ритуал никак не искоренить среди дураков и зажатеньких.
Я потащился за нею на кухню, она там по-хозяйски прошлась вдоль длинного стола с аппаратурой, начиная от кофейного и тостера, до замыкающих ряд непонятно зачем придуманных овощерезок, мясомололок и всяких болталок-взбивалок, которыми никогда не пользовался.
Понятно, что между нами пробежала черная кошка, но мы оба старательно делаем вид, что ничего не пробегало, даже черной мыши, хотя, конечно, я больше разыгрываю обиду, чем обижен на самом деле, но ей пока знать о таком рано.
– Рай, – сказала она со вздохом.
– Да ну? – переспросил я. – Тебе в самом деле нравится?
– Еще как, – ответила она. – Это не значит, что стала бы заниматься, но что-то в каждой женщине есть такое… иногда на кухню тянет очень сильно. И хочется готовить…
– Но потом эта дурь проходит?
– И достаточно быстро, – согласилась она. – Хотя иногда и не совсем быстро… Ну что задумался? Корми женщину!
– Блин, – сказал я с огорчением. – И ты, оказывается, женщина… А как же насчет боевого товарищества и взаимовыручки во всех делах, включая интим, что уже давно не интим? Ладно-ладно, кормлю… Садись вот там, повяжи салфетку. Но сперва приготовь че-нить, а то у меня вволю корма только для мышей… Будешь? Представим, что ты мышь…
– Нет, – отрезала она. – Мышью быть вообще-то неплохо, но только не у тебя, ты на них опыты ставишь!
– Зато какие у меня мыши умные, – возразил я. – Я на них отрабатываю усиление интеллекта, а на другой группе – долгожительство. Ты что предпочитаешь?
– А нельзя то и другое?
– Нет, – отрезал я.
– А какую бы ты сам выбрал?
Я ответил, не задумываясь:
– Ту, у которой крупнее сиськи. А что, есть варианты?
– Нет, – призналась она, – в этом случае нет. Ладно… ты хоть знаешь, что у нас в Управлении творится?
– Насколько понимаю теорию эволюции, – ответил я скромно, – особо гадать не приходится. Это мы, ученые, поступаем, как надо, а в бюрократических структурах действует закон биологической целесообразности.
Она потрясла головой.
– Ничего не поняла. А можно по-человечьи?
– А я как сказал?
– Тогда по-женски, – сказала она сердито и, увидев выражение моего лица, уточнила с тяжелым сарказмом: – Для женского ума и понимания!
– А-а, – протянул я, – понял-понял… в общем, в вашем болоте никто ни о чем не заботится, как и всегда, но, когда надвигается катастрофа, все начинают бегать, как муравьи по горячему песку и… что-то да выбегивается. В данном случае сообразили, что дважды два не стеариновая свеча и даже не семь с половиной, и что нужно работать, иначе всем кирдык. А так как работать там разучились, то нужно вернуть меня обратно.
Она слушала внимательно, морщилась, дергалась, даже вздрагивала, но не перебивала, а когда я закончил, сказала угрюмо:
– И что ответишь?
– А ничего, – сказал я хладнокровно. – Здесь я с удовольствием подчиняюсь Остапу Шухевовичу, это же гений, а какого хрена буду подчиняться меднолобым идиотам?
Она напомнила сухо:
– Мещерский не идиот.
– Над Мещерским, – ответил я, – стоят те, у кого звезд на погонах больше.
Она сказала раздельно:
– За это время принято важное решение, Мещерский отныне будет отчитываться только перед президентом. Напрямую. Даже минуя Генеральный штаб. Доволен?
– Разумно, – ответил я как можно более равнодушно.
– Когда возвращаешься?
– А кто сказал, – поинтересовался я, – что возвращаюсь?.. Скажу тебе без ложной скромности, что я не просто доктор наук, но у меня в лаборатории зреет важное открытие… Да-да, буду не просто научным светилом, но и нобелевку получу, вообще подниму всю нейрофизиологию на ступеньку выше! Всю мировую нейрофизиологию, понимаешь!.. Меня в учебники введут, а во всех университетах мира в коридорах портреты будут рядом с Менделеевым, Ньютоном, Эйнштейном и даже Лобачевским.
Она слушала, лицо медленно мрачнело. Молчание затянулось, я уже думал, что окончательно раздавил ее такой перспективой, с какой стати звезде мировой величины идти руководить каким-то отделом, о котором так никогда никому и не станет известно, но она вздохнула и сказала тихо:
– А ты помнишь, что сказал Стельмах насчет своей одаренности музыканта?
Я сдвинул плечами.
– Пример некорректен.
– Чего вдруг?
– Тогда шли войны, – напомнил я, – а сейчас Россия уже поднялась и снова на буржуев смотрит свысока.
– Сейчас весь мир Россия, – сказала она.
Я посмотрел на нее искоса, не упуская из виду ни очень серьезного лица, ни собранности всей фигуры.
