– Мы просто не сможем этого сделать, – согласился Грэг. – У нас нет оснований просить людей не общаться с ним. А Нестеров между тем фактически добился одной из своих истинных целей – перехватил у нас столь обширный источник информации, как спасатели. Ход наглый, но очень в духе ФСБ. Нужно приготовиться к тому, что это негласное соревнование они и дальше будут продолжать в том же направлении. Их истинная цель, как я подозреваю, – не столько найти этого полумифического-полуреального террориста, столько дискредитировать наши способности к оперативно-розыскной работе. А шире – показать неспособность МЧС выступить в качестве альтернативы ФСБ. Вот так-то, дорогие мои. Не больше и не меньше.
– Едрена-матрена! – суммировал как умел, по-своему, наши общие впечатления Кавээн. – Опять нам с этими… с этими, блин…
– Саша, спокойнее! – вставил Грэг.
Кавээн быстро взглянул на него и решил обойтись без эпитета.
– …опять кулаками махаться! То-то у меня руки чешутся.
– И чтобы без всяких там кулаков! – с ясно ощутимым металлом в голосе приказал Григорий Абрамович. – Даже если будут провоцировать. Мало вам того, что Игоря в Булгакове ранили.
Он нахмурился и добавил:
– Полковник Краевский, кстати, вышел сухим из воды. Его причастность к запутыванию расследования причин булгаковской катастрофы не доказана. Можно сказать – сухим из воды вышел или специально его кто-то вывел, хотя временно он от дел отстранен. Но чувствую я, нам с ним еще придется встретиться.
– Я вообще не понимаю теперь, – подал голос Игорек, – мы спасатели или детективы?
– Мы, Игорек, спасатели, – ответил ему Григорий Абрамович. – Но поручено нам найти этого гада, который людей взрывает. И обезвредить его, чтобы ни одного взрыва больше не было. Это даже не поручение, это приказ нашего командования.
Грэг достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги, в котором нетрудно было угадать факс, развернул его, но Игорю в руки не дал, а прочитал сам, чего обычно не делал. Он никогда не скрывал от нас содержания приказов, которые получала группа, чтобы не подрывать доверие, установившееся в нашем маленьком коллективе. Грэг даже гордился этим доверием.
– Командиру ФГС-1 подполковнику Воротникову, – прочитал Грэг, близоруко щурясь на лист бумаги. – Приказываю обеспечить проведение группой оперативно-розыскных мероприятий, направленных на установление личности и поимку преступника, организовавшего взрывы поликлиники и роддома в Тарасове, мединститута в Волгограде, убийство профессора математики Тарасовского госуниверситета Мартыненко и покушение на убийство аспиранта политехнического института Гусева. Материалы по данному делу получить у майора ФСБ Нестерова. О ходе расследования докладывать с периодичностью в три дня мне.
Я обратила внимание, что Грэг будто проглотил фамилию, готовую сорваться с его языка. Не знаю, что меня толкнуло, но я заглянула через его плечо в бумагу, которую он читал, и, прежде чем он сложил лист бумаги, успела заметить фамилию человека, который подписал приказ. К моему большому удивлению, это оказался не генерал Кольцов и не начальник штаба Медведев, а… Чугунков. Тот самый Чугунков, который чуть не арестовал меня в Булгакове и который потом сам предлагал мне перейти в спецразведку МЧС, где, судя по всему, занимал не последнюю должность.
Но больше всего меня поразило его звание. В Булгакове на его форме не было знаков различия; когда он разговаривал со мной по телефону, он тоже мне своего звания не сообщил. Теперь же я своими глазами увидела подпись под приказом – «генерал Чугунков»! Вот это да! Чугунок, который гонял нас по полосе препятствий на сборах в спецлагере, – генерал! С ума сойти можно!
Вопрос уже готов был сорваться у меня с языка, но Грэг заметил мой взгляд на бумагу в его руках и так посмотрел на меня, что всякое желание задавать вопросы у меня пропало… А через секунду я уже забыла об этой странности, так как Грэг, оказывается, еще не закончил перечисление наших неприятностей.
– Теперь о дисциплине, – сказал он, и по его тону было понятно, что ничего обнадеживающего о ее состоянии в нашей группе мы не услышим. – Александр Васильевич уже слышал мое мнение об офицерах МЧС, которые оставляют вверенный им пост и устремляются как рядовые спасатели на место происшествия, забывая, что их главная обязанность – руководить, а не стремиться в первые ряды, где народу и без них хватает… Вместо того чтобы, оценив ситуацию, оставить капитана Николаеву на своем месте в управлении продолжать оперативное дежурство, майор Маслюков снял всю группу и направился во главе ее на объект. Да еще сам фактически направил ее на беседу с представителем ФСБ, который очень внимательно следит за нами и собирает информацию о наших действиях. Ну да ладно, с этим мы уже разобрались. Главная его ошибка привела к тому, что группа не смогла, по сути дела, выполнить своих обязанностей.
Наши лица в очередной раз вытянулись…
– Но… – замычал Кавээн, – мы же работали тут…
– Я и не говорил, что вы тут отдыхали, – ответил Григорий Абрамович. – Но через десять минут после вашего выезда из управления поступил звонок из городского управления коммунального хозяйства. Глупейшая ситуация – женщина застряла в лифте.
– А мы-то тут при чем? – пробормотал Кавээн. – Мы лифты не ремонтируем.
– Оправдываться будешь перед прокурором, – оборвал его Грэг, – а я в другом ведомстве работаю. Так вот. Коммунальщики сообщили нашему диспетчеру, который переключил наш телефон на себя после вашего отъезда, что у застрявшей в лифте женщины начался какой-то психический припадок. По их предположению, она страдает сильно развитой формой клаустрофобии.
Я прикусила губу. Прав Грэг, это как раз тот случай, когда необходимо вмешательство экстремального психолога. Хорошо представляя природу заболевания, я могла бы облегчить ситуацию, в которой оказалась несчастная женщина, приходящая в ужас от замкнутого пространства. Разумным решением было бы оставить меня в управлении продолжать дежурство, а самому с Игорьком отправиться на ЧП.
– В результате диспетчер, не обнаружив штатного психолога на месте и не сумев установить с ним связь по мобильному телефону, вынужден был коммунальщикам в помощи отказать.
Я вздохнула. Конечно, это прокол для всей тарасовской службы МЧС. Такие случаи создают репутацию. И не стоит себя утешать, что все произошло случайно, что мы были заняты делом. Думать, как распорядиться людьми, которыми ты руководишь, – это тоже дело.
– Но и это не самое неприятное, – продолжал нагружать нас Грэг. – Самое неприятное, что коммунальщики, получив наш отказ, обратились со своей просьбой в ФСБ, и оттуда им в считанные минуты направили психолога, который взял ситуацию под контроль и помог женщине прийти в себя и продержаться, пока не исправили лифт. Я думаю, комментировать здесь нечего. Еще пара таких случаев – и мы можем смело подавать в отставку, а наши дела перейдут в ведение ФСБ. Оно, кстати, очень радо будет такому повороту. Они об этом только и мечтают.
Григорий Абрамович посмотрел на каждого из нас по очереди. Мы стояли, опустив головы, как провинившиеся школьники перед учителем.
– Поэтому приказываю, – сказал он, – немедленно покинуть объект, вернуться в управление и ждать моих указаний. Инструктаж по делу о взрывах назначаю через полчаса. Проводить его буду я. Садитесь в «рафик» и отправляйтесь обратно.
Григорий Абрамович посмотрел на мрачного Кавээна, пальцы которого выбивали частую дробь на капоте нашей машины, и добавил:
– За руль сядет Игорь. Спокойно, Саша, спокойно, – добавил Грэг, заметив, как напряглись мускулы Кавээна. – Я хочу, чтобы сегодня вы без происшествий до управления добрались.
…До управления мы, как и хотел Григорий Абрамович, добрались без происшествий, правда, в подавленном настроении. Слишком много на нас обрушилось новостей, которые, мягко говоря, энтузиазма не вызывали. Одно дело, когда в Булгакове мы как-то само собой оказались втянутыми в поиск причин трагедии, другое – сейчас. Расследовать происшествие, не имея достаточного опыта, не имея практически никакой информации, да еще в условиях жесткой конкуренции со службой, отношения с которой у нас, мягко выражаясь, не складывались. И делать это предстояло по приказу, обязательному для исполнения, иначе мы просто расписались бы в своем непрофессионализме, хотя, объективно говоря, заниматься следствием никогда не входило в наши профессиональные обязанности. Ведь мы спасатели, а не сыщики. О чем они только думают там, в министерстве?
Я уже сильно пожалела, что в Булгакове спровоцировала всю группу на поиск организаторов катастрофы. Недаром говорят, что инициатива наказуема. Теперь, пожалуйста, расхлебывай!
В управлении я сварила кофе, и мы молча выпили по чашке крепкого, ароматного, густого, прочищающего мозги и поднимающего тонус напитка. Кавээн опять уцепился за телефон, который он столь опрометчиво оставил, но тот вновь молчал. Дядя Саша сидел перед ним в задумчивости и разглядывал безмолвствующий аппарат. Игорек улегся на стульях, заложил руки за голову и уставился в потолок. Наверняка обдумывал ту информацию по взрыву в роддоме, которая у нас уже была, и строил всевозможные версии. Я к его занятию относилась скептически: какие версии можно строить, когда информации нет почти никакой? Остается одно – фантазировать на вольную тему.
От кофе я немного повеселела, а размышления над упражнениями Игоря в дедукции напомнили мне о Ларисе Чайкиной. Она-то кое-что могла бы рассказать, поскольку, как я поняла из ее реакции, присутствовала при взрыве. Только вот расспрашивать ее об этом без ущерба ее психическому здоровью нет пока никакой возможности.
Я позвонила в больницу, куда отвезли женщин из роддома, и спросила, не родила ли еще Чайкина. Мне долго не хотели отвечать, но после того, как убедились, что я не родственница, а психолог-спасатель, попросили приехать. Встревоженная, я помчалась в больницу.
Меня встретил дежурный врач. Он был сильно обеспокоен. Лариса не подпускала к себе никого из врачей и медсестер, твердила, что она вовсе не беременна, требовала, чтобы ее отпустили домой. Осмотреть ее так и не удалось. По ее карточке выходило, что срок родов у нее уже прошел. Она вела себя очень беспокойно и все просила пригласить ту девушку, с которой они вместе спускались из роддома по пожарной лестнице. Я попросила немедленно отвести меня к Ларисе Чайкиной.
Меня привели в палату, где, кроме Чайкиной, находились еще три женщины, и поразилась психологической неграмотности наших медиков. Я не в первый раз сталкиваюсь с этим, но сейчас это выходило за все рамки. Лариса ходила по палате и говорила практически непрерывно, а три женщины, тоже еще не родившие, жались по своим кроватям и смотрели на нее испуганно и озлобленно. А Лариса со своим огромным животом ходила от окна к двери и обратно и очень искренне возмущалась безответственности тех женщин, которые решились рожать детей.
– …Я ненавижу детей! – заявляла она, поворачиваясь от окна к двери и обводя своих соседок невидящим взглядом. – Нужно быть сумасшедшей, чтобы сейчас рожать! Ребенок убивает женщину. Я несколько раз видела маленьких детей. Это хитрые и жестокие существа. Они думают только о себе и о том, как замучить свою мать. Они ждут момента, когда она расслабится, и начинают кричать тонким противным голосом, специально не давая матери отдохнуть. Я знаю, что ни одна женщина не хочет их рожать. Я, например, не хочу. Я же не сумасшедшая.
– Заткнись ты, дура! – не выдержала одна из беременных женщин. – Ты на пузо свое взгляни. Не хочет она! Раньше нужно было думать, когда с мужиком трахалась. Тогда небось хотела! А теперь тебя не спросят, хочешь ты или не хочешь.
– Нет-нет, вы не поняли, я вовсе не беременна. Я не могу быть беременной… Это было бы странно… Я поеду сейчас домой. За мной приедет моя подружка, мы с ней совсем случайно оказались в роддоме, просто мимо шли. Она заберет меня отсюда.
Меня она между тем не замечала, хотя я уже минуты три стояла у двери и смотрела на нее. Врач, который вошел вместе со мной, хотел подойти к Ларисе, но я его остановила, удержав за рукав.
– Сергей Александрович! – возмущенно обратилась к врачу еще одна соседка Чайкиной. – Уберите от нас эту идиотку. Она все уши прожужжала – не хочет она рожать. Ходит, пузом трясет, а сама: «Ненавижу детей! Ненавижу детей!» Твердит, как сумасшедший попугай какой-то.
– Ты, милочка, сама успокойся. Что это ты так волнуешься? Тебе рожать сегодня, нервничать не нужно. Животик-то у тебя у самой вон какой – постарался муж, не иначе как тройню тебе зарядил. Давай-ка послушаем, что у нас там.
– Сергей Александрович, – хихикнула женщина. – Это у меня, а не у нас. У самого-то у вас-то там пусто скорее всего.
Меня передернуло. Врач, по-моему, был абсолютно глухой и слепой. Этим женщинам действительно нельзя было находиться вместе с Чайкиной в одной палате. Ее нужно было срочно изолировать. Эта его «милочка» была совершенно права – Ларису нужно было забрать из этой палаты. И забрать срочно, пока не случилось какого-нибудь скандала, который может для Ларисы закончиться трагедией.
Она наконец узнала меня и поспешила ко мне, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу.
– Ну, наконец-то! – воскликнула она. – Я уже устала тебя ждать! Представляешь, они мне не верят. Знаешь, Наташка, я все никак не пойму, как я здесь оказалась. Я помню, как мы с тобой убежали с химии, как мороженое ели. А дальше?
«Господи, она школьница, что ли?» – подумала я, а женщины в палате засмеялись. Наверное, потому, что ко мне она обращалась как к подружке, а я на школьницу нисколько не была похожа. Я быстро взяла из рук врача Ларисину карточку и нашла в графе «год рождения» отметку – 1975. Так она моя ровесница! Какая же, к черту, химия!
– Потом какой-то кошмар в роддоме, пожарная лестница. Не помнишь, зачем мы с тобой туда пошли? Неужели кто-то из наших девчонок рожать собрался? Значит, они с мальчишками. Ну, это.
Лариса покраснела.
– Ну… давали им.
Женщины уже откровенно хохотали. Ситуация складывалась глупейшая. Я никак не могла понять, что происходит, врач давно уже, судя по всему, махнул на Ларису рукой. Женщины с удовольствием отыгрывались за свой недавний страх перед Ларисой.
– А это кто? – спросила у меня Лариса.
Она показала пальцем на врача, и я поняла, что пора активно вмешиваться. Ларису нельзя было предоставлять самой себе. Она явно вернулась в свое прошлое и меня принимает за одну из своих подружек. По ее самоощущению, она не только не беременна, она даже с мужчиной вроде бы ни разу не была. Ситуация, конечно, слишком уж дикая для женщины, у которой вот-вот должны начаться родовые схватки.
– Вы можете ее перевести в отдельную палату? – спросила я врача.
– Ты, милочка, с ума не сошла? – возмутился он, но быстро сообразил, что со мной не следует разговаривать как с подопечными женщинами, и сбивчиво забормотал извинения.
– Больница переполнена, – бросился он объяснять. – Мы дежурили в день, когда роддом взорвался, всех везли к нам, не заботясь о том, можем мы их принять или нет. Даже младенцев нам привезли!
Он возмущенно всплеснул руками.
– Ну, младенцев мы за пару часов распихали по роддомам. Так теперь скандал с роженицами – они-то здесь остались! Требуют своих детей. Вот где кошмар-то! Детей им подавай! Да кто ж теперь разберется, где чей ребенок! У многих бирки-то послетали, пока с ними возились на улице в суматохе, спроси у него теперь, чей он ребенок. Кроме того, один ребенок погиб, а мать до сих пор не знает об этом.
Он вздохнул.
– Здесь-то спокойно. Ну, подумаешь, нервничают слегка. Так это дело обычное. Перед родами всегда нервничают, а я всегда успокаиваю. Так уж заведено. Где ж я ей отдельную палату найду? И в психушку не отправишь, у них там родильного отделения нет, конечно.
– Главврач здесь? – спросила я.
Он помотал головой.
– Литвинова полчаса назад губернатор вызвал.
– Кабинет его свободен?
Врач молча хлопал глазами.
– Ключ можете найти?
– У Михайловны ключ есть, у уборщицы.
Он взглянул на часы:
– Минут через десять она как раз у Литвинова убирать начнет.
Выйти из палаты Ларису не нужно было даже уговаривать. Она живо вцепилась в мою руку, и мы втроем – я, Лариса и врач – направились по длинному коридору третьего этажа к лестнице. Но чем ближе мы подходили к ступеням лестницы, тем крепче и беспокойней сжимала Лариса мою руку. Я наконец сообразила, что не выяснила один очень существенный для Ларисы момент.
– На каком этаже у вас кабинет главврача? – спросила я.
– На первом. – Врач недоумевающе посмотрел на меня и пожал плечами.
«Вот черт! – ругнулась я про себя. – По лестнице она не даст себя свести».
Я немного растерялась.
«Сама же, между прочим, виновата! – ругала я себя. – Могла бы предусмотреть, что Ларису могут затащить на третий этаж, а спускаться она опять не сможет. Нужно было предупредить тех, кто ее сюда вез, или самой проводить».
Впрочем, она боится только лестницы, вернее – только спуска по лестнице.
– Лифт есть? – спросила я у врача.
– Конечно, есть! – пожал тот плечами, недоумевая, почему я спрашиваю о такой ерунде с таким серьезным волнением.
Я облегченно вздохнула. Иногда забываешь самые простейшие решения и начинаешь сама придумывать себе трудности. Это чаще всего говорит о настроении несколько депрессивной окраски. Мне нужно на себя обратить внимание. Я слишком поддаюсь эмоциям и начинаю совершать ошибки. Нет, это нужно прекращать, ведь я же умею контролировать свое эмоциональное состояние.
На лифте мы спустились спокойно. Не было перед глазами Ларисы ступенек, ведущих вниз, а движения лифта она, по-моему, вообще не заметила. Лариса болтала со мной как со школьной подружкой, называла меня Наташей и чувствовала себя, судя по ее настроению, превосходно. Только иногда она начинала морщиться и прикладывала ладони к животу, который начинал ходить ходуном.
– Подожди чуть-чуть, у меня с желудком что-то нехорошо. Сейчас пройдет.
Дверь в кабинет главврача оказалась не заперта, и едва мы туда вошли с Ларисой, дежурный врач потерялся где-то по дороге, а мы увидели сидящего за столом молодого мужчину. На уборщицу Михайловну он был явно не похож, и я поняла, что это и есть тот самый Литвинов, который как-то отвертелся от встречи с губернатором. Что ж, тем лучше. Не люблю действовать по-партизански, хотя иной раз и приходится, когда нет другого выхода.
Я готова была пуститься в объяснения, но Литвинов не дал мне рта раскрыть. Он вежливым жестом пригласил нас с Ларисой сесть в глубокие мягкие кресла перед своим столом и заявил:
– Я вас уже жду.
Я посмотрела на него недоумевающе.
– Меня предупредил по телефону подполковник Воротников, что вы… – он кивнул головой в мою сторону, – … отправились в нашу больницу, и просил оказать вам содействие, если ситуация того потребует. Мне кажется, она уже требует. Осталось только выяснить, чего именно она требует.
– Наташк, ты его знаешь, что ли? – спросила Лариса у меня вполголоса. – Симпатичный.
Теперь Литвинов запнулся в некотором недоумении.
– Простите, – спросил он, – вы капитан МЧС Ольга Николаева?
Лариса внимательно прислушивалась к его словам и, едва он замолчал, сказала мне:
– Наташа, у него, кажется, с головой не все в порядке.
Я улыбнулась ей успокаивающе и повернулась опять к главврачу.
– Ситуация действительно требует вашей помощи. Мне трудно разговаривать сейчас, не создавая стрессовой ситуации для одного из присутствующих. – Я показала глазами на Ларису. Не могу же я при ней заявить, что у нее психическая травма и что она ощущает себя девчонкой-школьницей. – …В некотором смысле я, как это ни странно, сейчас Наташа, школьная подруга Ларисы Чайкиной. Хотя то, что сообщил вам подполковник Воротников, полностью соответствует действительности.
В глазах у него появилось какое-то нехорошее подозрение, и я поспешила добавить, надеясь, что ему в отличие от Ларисы знакома психиатрическая лексика:
– Я столкнулась со сложным случаем посттравматического невроза. Потеря идентификации, мемориальные пространственно-временные лакуны, регрессия на предгенитальную стадию психологического развития. Все это осложнено тем, что вы видите собственными глазами.
Я следила за его глазами. Кажется, он меня понял, поскольку взгляд его остановился на Ларисином животе. Лариса же смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она явно не поняла ни слова из того, что я сказала. Вот и отлично, я того и хотела.
– Сложность ситуации в том, что нельзя создавать излишней напряженности ввиду того, что скоро должно произойти то, что обязательно должно произойти.
Он кивнул головой – понял, что я говорю о предстоящих вот-вот родах.
– В роддоме мы с ней… – Я выразительно на него посмотрела, чтобы он понял, что я рассказываю, как Лариса видит сложившуюся ситуацию. – …Оказались случайно, после того как убежали с урока химии. Рожать мы с ней никого не собираемся и вообще знаем обо всем этом понаслышке.
Он даже сморщился. Я поняла, что до него дошла сложность психологической ситуации, в которой оказалась Лариса.
– Сейчас мы идем домой.
– Не смею задерживать… – пробормотал он, уже явно перестав понимать, что говорит.
Я улыбнулась…
– Проблема в том, что мы потеряли ключи от своих квартир. Это, конечно, не беда, мы остановимся у кого-нибудь из наших друзей.
Я давно уже сообразила, что далеко от больницы нам уходить нельзя, значит, ко мне домой я Ларису отвезти не смогу, так как живу на другом конце Тарасова. К ней домой я ее отпустить тоже не могу, мне трудно представить поведение ее родственников и их реакцию на ее теперешнее состояние. Остается одно – вспомнить, кто из наших живет недалеко от больницы. Ну, конечно же, Игорек. Отсюда до его дома можно дойти минут за пять.
– Разрешите воспользоваться вашим телефоном.
Литвинов рассеянно кивнул. Я набрала телефон управления и услышала голос Григория Абрамовича.
– Если вам нужна помощь, прежде всего сообщите свой адрес, – произнес он ритуальную фразу.
– Это я, узнали? – Я старалась не называть ни себя, ни его, чтобы не выводить Ларису из того относительного психологического равновесия, в котором она сейчас находилась.
– Николаева? Оля? – сообразил Грэг. – Что там у тебя? Наша помощь нужна?
– Да. Но не столько помощь, сколько ключи от квартиры Игорька…
– Что? – услышала я в трубке приглушенный, но явно возмущенный голос Игорька. – Это еще зачем?
– Подожди, Оленька, – сказал Григорий Абрамович. – Сейчас мы с ним договоримся.
Я перестала вообще что-нибудь слышать. Деликатный Григорий Абрамович явно зажал трубку ладонью. Ответил он мне секунд через двадцать. Спокойным и как всегда уверенным тоном.
– Жди там, минут через пятнадцать он сам привезет.
И повесил трубку. Я облегченно вздохнула. Главное удалось. Теперь нужно создать для Ларисы ту обстановку, которая ей кажется наиболее спокойной. Квартира Игорька для этого вполне подойдет. Вот только врача для постоянного дежурства с Ларисой нужно выбить из этого Литвинова.
К моему удивлению, сделать это оказалось гораздо проще, чем я предполагала. Литвинов сказал: «Конечно, конечно…», попросил оставить адрес и клятвенно пообещал через час прислать квалифицированного врача. Он еще заверил меня, что у него сейчас много свободных врачей. Я удивилась, не поверила ему, но не придала этой фразе особого значения и промолчала.
Минут пять мы с Ларисой ждали на улице у приемного отделения, Игорек приехал точно, как и обещал Григорий Абрамович… Он не сказал мне ни слова, лишь улыбнулся грустно и обреченно. Я не стала расспрашивать, чего это он так улыбается… Надо будет – сам скажет… У меня сейчас так голова была занята Ларисой Чайкиной и ее проблемой, что я даже про террориста, которого нам поручили найти, немного подзабыла. Очень, конечно, соблазнительно было бы расспросить Ларису, что же она все-таки видела. Но разве я смогу сейчас с ней об этом заговорить? Видно, придется обходиться без ее помощи.
Игорек вез нас до своей квартиры не торопясь, я подозревала, что пешком мы дошли бы быстрее. Но он очень боялся, что машину тряхнет и Лариса родит прямо в нашем «рафике». Поэтому плелся еле-еле, делая не больше двадцати километров в час.
Жил он на четвертом этаже, но лифт работал исправно, и я не боялась теперь, что у нас возникнут сложности, если придется Ларису срочно транспортировать в больницу. Я представила Игорька Ларисе как знакомого мальчишку из соседней школы, у которого родители уехали в командировку, квартира свободная, и там можно спокойно отдохнуть, пока я пойду искать ключи от ее дома. Лариса его приняла и через несколько секунд обращалась к нему без всякого смущения, называя его при этом почему-то Витей. Ну да ладно, Витя так Витя. Но я чуть не рассмеялась, когда увидела его реакцию на эту искаженную Ларисину реальность. Игорек словно подавился чем-то и никак не мог вдохнуть свободно. Ему потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к своей новой роли и отвечать Ларисе свободно и непринужденно.