Имя мерзости: степь

ПРЕЛЮДИЯ

Имя для мерзости есть мир. И имя для мира есть мерзость. И мерзость в мире, и мир в мерзости. Да будет так. День первый есть день последний. И длиться он практически вечно. Истекая кровью, мир живет этот единственный прекрасный, блистательный день, и, пожирая сам себя, умирая на закате, рождается вновь, в ослепительном утре.

Пробуждение Тора было подобно грозе на рассвете: внезапное и бурное. Его мозг заполнили миллионы эмоций и образов, впрочем, был ли у него мозг, Тор глубоко сомневался. И это была одна не оформившаяся мысль из многих. И она потонула в океане других, более сильных, океане, который в бесконечном движении бился о стенки черепной коробки, стремясь на свободу.

Насчет черепа Тор не сомневался, так как видел уже его однажды. В нечеловеческих руках. В виде кубка. И нечеловеческие губы пили из него мутно-красное кипящее вино. И оно ручейками вытекало из глазниц, стекая на коричневую шерсть, капало на мрамор пола.

И эта мысль ушла в небытие, и ее место заняла другая – желание идти в определенном направлении, потребность, которой невозможно сопротивляться.

Так шел Тор по пыльной дороги в центре тусклой монотонно-нескончаемой степи, перерастающей у горизонта в тяжелые пепельные облака. Он шел так несколько секунд, он шел так уже чередой жизней. Годы, столетия, минуты – мерки нереальности, ничего не значившие в мире. Мир играл со временем, и время было мокрой глиной на его гончарном круге.

АКТ ПЕРВЫЙ, СТЕПНОЙ

СЦЕНА I: ВСТУПЛЕНИЕ В МИР

Сей-о-мороаш, – дословно означающее на местном диалекте «убивающий взглядом», – возник столь внезапно, что повергнутый в шок рассудок Тора полностью освободился от первородного сна. На самом деле, сей-о-мороаш являлся частью этого пейзажа, дрожащим на ветру чахлым кустиком степи. Столь неотъемлемой частью, что разум фиксировал его слишком поздно, чтоб спастись.

Белая как мука кожа незнакомца, разительно контрастирующая с пламенем опалового медальона, обтягивала его лысый череп, короткая меховая куртка с проплешинами распахнулась, открывая впалую, безволосую грудь; войлочная обувь и грязные шаровары довершали наряд. Хотя глаза его покрывает запыленная повязка, но стоит Тору предостерегающей повести пред собой мечом как сей-о-мороаш поспешно отступает назад, кратко бросив:

– Разворачивайся и убирайся обратно.

– Почему? – еще более лаконично изумляется Тор.

– Ты не можешь пройти здесь.

Пожав плечами, Тор отходит на несколько шагов в сторону. Сей-о-мороаш поворачивается за ним следом.

– Ну а здесь я могу пройти? – дружелюбно интересуется Тор.

– Ты не можешь пройти и там, – механически повторяет, сей-о-мороаш. – Это запретные земли, а я – страж.

Недоумевая, Тор обвел взглядом пыльную пустошь.

– Что же ты охраняешь? – поинтересовался он.

Вместо ответа загадочный незнакомец потянулся к своей повязке.

Внезапно Тор ощутил, как его тело пронзают жгуты чужеродной воли, впиваются под кожу, захлестываются узлами вокруг суставов; как бы со стороны наблюдает, вот толчками переставляются его ноги, подходя вплотную к стражу, затем возникла сверкающая дуга, окрасившаяся кровью, когда слетала с плеч и покатилась по земле голова сей-о-мороаша.

* * *

…Глаза его были подобны прозрачным бездонным озерам расплавленного рубина. Тор медленно плыл притягиваемый их мягким ненавязчивым водоворотом.

Прошли годы, только тогда он увидел предтечу, тень от тени поднимающейся из бездны. В ужасе он устремился к поверхности, а за его спиной вырастала гигантская чернильная опухоль.

Тор откатился в сторону, рядом промелькнула, захлопываясь и обдавая пышущим жаром пасть на пятнистой, гибкой шее. С трудом, разлепив обожженные веки он видит – вот рядом пролегла полоса вздыбленной, сожженной земли, уходящая за горизонт. Именно на границе с ней и заканчивались ноги Тора, чуть ниже колен.

Он прожил достаточно долго, чтобы стать свидетелем как глаза сей-о-мороаша породили стремительно расширяющейся клуб пламени, сметший его с лица земли…

* * *

….Истекающий какой-то мерзостной слизью сверло кромсало его плоть, в то время как пальцы его в отчаянье затягивали цепочку амулета вокруг шеи сей-о-мороаша. Внезапно все исчезло: на него смотрели тускнеющие, мертвые глаза врага, слегка необычные растянутые до висков, с мутными, воспаленными белками, но всего лишь глаза, и жизнь уже погасла в них.

Меч в его руке задрожал и превратился в извивающуюся змею. Освободившись, она подползла к обезглавленному телу и принялась лакать хлеставшую из разрезанных вен кровь. Имя ей было Нордрон.

Подошедший следом Тор присел на корточки. Еще до конца не осознав, что делает, он поднимает вылетевшую из оправы драгоценность и, тщательно оттерев об одежду, прикладывает ко лбу. И тут же словно некий пресловутый кукловод оставил его, ибо уже ничего не могло помешать неминуемому, когда камень стал вгрызаться в голову Тора.

* * *

Сытое мурлыкание Нордрона.

Пошатываясь Тор, поднимается на ноги, голова его гудит, а сознание обращено в выжженную пустыню, по которой бродят призраки прошлого. Вздрогнув, он вспоминает пригрезившийся кошмар и боязно, осторожно касается лба. В том месте пальцы угадывают ленивое движение разглаживающейся каменой поверхности. Упавший от резкого движения Нордрон, молнией метнувшейся вверх по ногам, груди, теперь устраивался на свое любимое место – обернувшись вокруг руки от локтя до запястья.

Так значит это не сон – он снова ожил? Снова? Он жил? Всплыла где-то слышанная фраза: в проклятом мире ничто не остается долго мертвым. Да, верно, сны-воспоминания о прожитой жизни тревожат убаюканных смертью мертвецов, и те тяжело ворочаются в могилах, продираясь сквозь пелену грез о деяниях прошлых, в ожидании жизни новой, когда их истлевшие кости обрастут плотью, разрубленные части соединятся, земля исторгнет их, когда они вновь будут дышать, видеть, любить и ненавидеть; причем последние два этих явления – стороны одной монеты, которую подбрасывает стечение обстоятельств. Так, ладно, что это за звук?

Шакал, глодавший уже начинающие смердеть останки сей-о-мороаш, неохотно отбегает на несколько шагов и останавливается, жадно облизываясь. Его собрат, лежа подле, делает безуспешную попытку подняться и, выдохнувшись, затихает. Тор в задумчивости подходит к нему, ставит ногу на непомерно раздутое шакалье брюхо и с силой нажимает. Шакал похрипел для приличия, да вскоре захлебнулся собственной блевотиной. И Тор с улыбкой решает, что все померещилось, что он освободился от чужой воли.

«Хотя… если сам Кукольник не навязал мне этот идиотский поступок», – приходит следом мысль, как звон разбитой уверенности, и он понуро тащится прочь.

Шакал, настороженно следя за удаляющейся фигурой, приблизился к покинутому пиршеству и теперь в замешательстве глазеет на прибавившееся лакомство.

* * *

Затем он набрел на распутье, где на придорожном камне радостно улыбается проходящим путникам рогатый череп. Остановился Тор в сомнении, какой путь выбрать, поскольку когда – то, совершив ошибку, здесь ухмылялся и его череп.

Но напрасно Тор ожидает божественного вмешательства, пресловутого «Кукловода», – тот видимо предоставляет ему самому принимать решение. И когда, наконец, Тор делает свой выбор, то слышит за спиной ехидный смех. Первое намерение Тора – вернуться, разнести проклятую вещь на куски, и пойти другой дорогой, но он подавляет этот импульс. Нет, он оставляет Кукольнику сеять повсюду смерть и разрушения. К тому же попытайся он вернуться, то, как бы быстро ни шел, ни на шаг не приблизился бы к распутью. Но он не помнит этого, и упрямо продолжает свой путь, проклятый в проклятом мире, а череп провожает его провалами глазниц, да долго еще по степи разноситься издевательский смех.

СЦЕНА II: ЖИВУЩИЕ МЯСОМ ВРАГА СВОЕГО

И вот извивавшаяся дорога уперлась в грубо сколоченный помост с гордо возвышающейся на нем забрызганной гильотиной. Обозревая уныло–серую степь, Тор замечает, как из пожухлой травы в осыпающихся потоках земли восстает нечто облаченное в громадный, некогда красный, а теперь безвозвратно выгоревший колпак с неровными отверстиями для глаз и рта. Не спеша, приближался Палач, раздвоенное змеиное жало болталось в такт его шагам. Из поднебесной вышины налетел ветер, принесший запах гари, и тогда Палач воскликнул:

– Наконец свершилось! Мои внутренности успели ссохнуться и мясо сгнить на костях, пока я ждал тебя. Я породнился с голодом и ел сам себя,… но это не помогает. Но теперь ты здесь и я благодарю жадных богов!

– Захватывающая история, – отвечает Тор. – Я, конечно, польщен оказанным приемом, но только не в качестве пищи. Но тут недалеко валяется превкусный труп одного храбреца, также возжелавшего меня остановить, и если ты поспешишь, то, может, успеешь вырвать пару лакомых кусочков у пожирателей падали.

Палач яростно шипит гадюкой.

– Ах да, прости, там еще в ассортименте есть дохлый шакал, – продолжает насмехаться Тор. – Так что смотри, выбирай, что больше тебе по вкусу.

– Я не ем трупы!

– Ну, тогда поищи экскременты, – назидательно наставляет Тор, – а то ты тут подохнешь с голоду, и сам превратишься в огромную кучу…

– Да я обглодаю твои паршивые кости и разбросаю по степи! А язык повешу на пояс! – вопит разозленный Палач.

И бросается на Тор. Но встречен вошедший в макушку секирой, останавливается. В раздавшемся хрусте черепной коробки, ее гнилое содержимое выплескивается наружу, частично окропляя Тора. Упершись ногой в грудь Палача, Тор тянет секиру, и та разрывает колпак, равно как и лицо под ним, вздыбливает грудную клетку, и чудовище издыхает. Но еще большее остается жить.

Меж тем вывалившиеся кишки шевелятся, и ползаю в пыли, словно черви, и Тор брезгливо переступает через них.

Сам того, не сознавая, Тор отпрыгнул в сторону еще до того, как, прогудев в воздухе, обрушилось лезвие гильотины.

Он вскакивает на ноги, одновременно лезвие взмывает вверх. Задрав голову, Тор осторожно маневрирует. Лезвие – застывшая черная точка на ослепительном диске солнца, – поворачивается, чутко реагируя на его перемещения, и вдруг неожиданно оказывается, зарывшейся в почву в волоске от ноги Тора. Снова легко освободившись, лезвие, как ни в чем небывало возвращается на положенное место. Тор шумно выдыхает, намереваясь вытереть струящийся по лицу пот, он поднимает руку. И получает в лицо поток собственной крови! Какое-то время он недоуменно взирает на торчащие из запястья артерии, затем, интуитивно, нежели, спохватившись, приказывает Нордрону переместиться на искалеченную руку. Змей послушно обвивается, затягивая кольца вокруг обрубка, и принимается зализывать рану.

Опустившись на землю, Тор сворачивается клубком, подтянув колени к подбородку. Интересно, отстраненно думает Тор, должен ли чувствовать боль, ибо не помнит еще ее точное определение. Нет, нашептывает ему камень во лбу, забудь про боль, тебе она недоступна.

– Но я помню, как искажалось лицо у страждущих, и рвались голосовые связки у съедаемых заживо.

– Ты не совершенен и не можешь знать все чувства сразу,– убеждает камень.– Может позже, позже…

Драгоценность говорит с Тором, пока он не засыпает. А в это время мучительно извивается, слабея, его отсеченная кисть. Вскоре и она застывает, сжавшись в кулак. Будет заменена.

Пробудившись, он встал и направился к эшафоту.

Насыпь костей окружает его. «Сколько несбывшихся надежд воплощено здесь?» – подумал Тор, и сам подивился неожиданной мысли. Похоже, разум начал сдвигаться с растительно-созерцательного существования в сторону образов, ассоциаций. Увлекаемый неким магнетизмом Тор медленно обошел эшафот, а затем, решившись, начал восхождение. Впитав разум жертв, иссушенные солнцем доски вместо ожидаемого скрипа издают гнусные проклятия и хулу на великом множестве языках.

– Что, злитесь? – спрашивает Тор, настороженно посматривая по сторонам и особенно под ноги. – Чего же вы так ревностно стережете?

Все становится на свои места когда, взобравшись, вот видит Тор огромный сапфир, пульсирующий в обрамление концентрической паутины вен, распространяющихся на все лезвие и часть гильотины. Тор осторожно протянул к камню здоровую руку – и тот засветился, потянулся в ответ, как бы вспучился, пытаясь высвободиться. Нордрон преобразовался в стилет, погрузившийся в податливую, пупырчатую кожу то ли предмета, то ли твари, как в масло. Стилет описывает круг, и сапфир падает в ладонь Тора. Выемка тут же начинает заполняться черной, вязкой жидкостью, стекая, она шипит, капая на доски. Тогда Тор, сделав рубящий жест здоровой рукой, разворачивается и бежит к краю помоста; за его спиной Нордон в точности повторяет движение хозяина, режа дрожащее лезвие. Вот уже верхняя часть его заколебалась словно в нерешительности, обнажая продольный разрез, а затем была сметена выплеснувшимися потоками украденной крови.

Из тучи дыма стрелой вылетел Нордрон и, приняв обычный образ, разместился на предложенной руке. Когда зловонные испарения понемногу развеялись, перед Тором предстало застывающее озеро шлака, в которое медленно погружались обугленные останки досок и костей.

* * *

Оставив эшафот позади, Тор вынужден идти наугад. Изредка ему попадаются мелкие насекомые, раз он вспугнул вялую ящерицу, нехотя убравшуюся в нору, от горизонта до горизонта степь вымерла и Тор кажется единственным живым существом.

На самом деле все зависит от восприятия; и не однажды степь пыталась забрать его себе. Его сознание затуманилось, тогда со всех сторон подступали призрачные колдовские огни, зовущие иль обещающие; вглядываясь в кружащие хороводом языки пламени, он различал перекошенные злобой лица, губы источающие яд злословия и чародейские заклятия, подернутые дымкой забвения людей, неописуемых тварей, другие места и события. Пробудившись от тяжелого забытья, он обычно не мог вспомнить им и ему сказанного, диалоги, которые он вел со своим прошлым, тот груз, что лежал в подсознании мог лишить рассудка, поэтому держался под замком. Но где эта тонкая грань между абсолютной нормальностью и нет? Это всего лишь точка зрения и устоявшееся мнение, то – тень меняющее свои очертания в зависимости от освещения предмета. Ему начинало казаться, что он обречен проживать одну и ту же жизнь, один и тот же круговорот действий, жизнь, замкнутую в кольцо, помещенную в мертвую глыбу мира, который никогда и не был живым, оживающий лишь с его, Тора, появлением и распадающийся, застывая некими первородными формами с его же уходом; что только его присутствие формирует реальность. Но кто – он? Тор знал свое имя, но не помнил давших его, он вспоминал о будущем равно как о прошлом, там он постоянно лишал жизни, и убивали его, он, наконец, существовал, но что это за существование в грезах и грезы о существовании? Однако ж еще существовала еще пока недоступная пониманию чужеродная воля – Кукловод, но тот был не от мира сего, может дьявол, может, не было его вовсе, а это пробуждалась подлинная сущность Тора? Слишком много предложений, и неизвестна истина.

Вот так однажды Тор обнаружил, пробудившись, что спящим следовал за колдовским огнем, который тут же пропал подобно наваждению. После того происшествия он старался идти, уже не отдыхая, до изнеможения, пока не валился, моментально погружаясь в омут беспамятства. И степь в отчаянье выла тысячами глоток невидимых обитателей не в силах заставить измученное тело двигаться.

С каждым переходом Нордрон обнаружил растущее беспокойство. Когда же он стал жалобно пища, тихонько покусывать за плечо, Тор понят, что змей голоден. Он позволил Нордрону прокусить засохшую корку на обрубке, и змей, урча, насыщался, а после снова зализывал рану. После второй такой кормежки Тор вновь увидел шакалов.

Стая гнала вопящего от ужаса человека, пробежавшего достаточно близко, чтобы Тор разглядел лицо безумца, жалкие лохмотья, сбитые в кровь босые ноги. Он содрогнулся, предвидя такое скорое развитие событий и для себя. В сердцах Тор метнул им вслед дротик, но промахнулся. Один шакал, приотстав, отделился от своры и незамедлительно подхватил воткнувшееся в землю оружие.

Утомленному Тору остается лишь бессильно ругаться пока шакал, издеваясь, носиться кругами, зажав в зубах дротик, чутко пресекая любые попытки Тора приблизиться.

Однако вскоре Нордрону надоела эта забава: шакал изумлено взвизгивает, обнаружив в зубах рассерженную змею. Теперь шакал больше не потешается – отчаянно скуля, он катается по земле, стараясь скинуть вцепившуюся в горло змею. Лишь насытившись, змей отпускает шакала.

Шурша в траве, подполз довольный Нордрон. Тор хочет укорить его за столь явное проявление эгоизма, но передумывает и тот благодарно устраивается на протянутой руке.

– Ну что ж,– произносит Тор, и запекшаяся корка на губах лопается. – По-крайней мере один из нас счастлив.

Намереваясь продолжить путь Тор оборачивается, что бы узреть сидящего неподалеку седого шакала, провожающего ничего не говорящим человеку взглядом незадачливого собрата.

– Убирался б и ты, а то я тебя съем,– предостерегает Тор.

Шакал внимательно и даже как – то оценивающе смотрит на Тора и тявкает в ответ.

– Что, желаешь остаться? – выдвигает предположение Тор. – Будем вмести путешествовать, с Нордроном подружишься. Он змей душевный. Пока сытый. Иль все ж перекусить сперва? Тобой.

Шакал тихонько скулит, давая понять, мол, против такого оборота дел, и мясо у него жесткое, и вши замучили.

– Что не нравиться? Да, видно ничего недоделаешь, – другой альтернативы-то нет. Думаешь мне это нравиться – запихиваться каким-то вонючим шакалом, которой к тому же вот – вот подохнет от старости?! Меня самого тут недавно чуть не умяли, причем в сыром виде, да еще какой-то сумасшедший засранец. Меня, которого прекрасного запеченного, с приправами и специями подавали на серебряном блюде самому…да в прочем, перед кем я тут распинаюсь!

Шакал почесался и обреченно затрусил вдаль, часто оглядываясь на Тора. Вопреки терзавшему голоду Тор почему–то не испытывал ни малейшего желания осуществлять задуманное. Вместо этого он просто последовал за новоявленным проводником.

И вопреки зарождавшимся сомнению, шакал действительно вывел Тор к чему–то, оказавшемуся покосившимся идолом черного дерева на пологом склоне плешивого холма. Подле стояла бронзовая чаша, наполненная до краев пронзительно красной жидкостью. Опустившись на колени Тор, с подозрением изучил одиноко плавающего захлебнувшегося слепня, затем перевел вопросительный взгляд на вожака. Тот, расположившись поодаль, красноречиво кивает на чашу и сладко жмуриться. Тор медлит, вертя чашу так и этак. Выбитые иероглифы, извиваясь спиралью на стенках, гласят:

Сим мы взываем к тебе, о Баал –

Повелитель степи поднебесной,

Пей нашу кровь, но оставь нам тела,

Не пожрав их напастью бесплодия.

Озарение молнией пронзило Тора, ему стало не по себе, ком подкатил к горлу.

– Ты это к чему хотел меня приобщить? – Тор в ярости кричит на шакала, уловив смысл варварских стихов, но тот уже давно почел за благоразумие заранее скрыться, и Тору остается лишь отборно ругаться на пяти языках и одном мертвом наречии. Под конец тирады Тор швырнул чашу истукану в потрескавшийся лик, чем вызвал бурное негодование Нордрона.

– Какая досада, – бормочет Тор, не теряя, однако, присутствие духа. – Должно быть, боги на меня в обиде – слишком часто я их убивал!

Более ничего не происходит, надергав пучки засохшей травы, Тор поджигает ненавистного идола. Понаблюдав, как занимается пламя, Тор почувствовал себя гораздо лучше.

Затем Тор отключается.

Придя в себя у тлеющих угольков, Тор поднимается и бредет прочь, пошатываясь от голода.

– Еще немного и я буду готов пить собственную мочу. Вот только откуда ей взяться? – разговаривает он сам с собой, что давно уже стало привычкой.

Внезапно лоб его, там, где подобно раковой опухоли или мистическому третьему глазу расплывается кровавый опал, пронзает раскаленная игла.

– Да, я ощущаю, как пробуждается твоя воля, Кукольник, – кивает Тор, останавливаясь на вершине. – Этого ли ты хочешь, чтобы я следовал зову камня? Что ж, посмотрим, что ты можешь мне дать.

По щиколотку в грязи он продирается сквозь поросль покрытых шипами злаков, перепачканные земледельцы, преимущественно женщины и старики, бросая жалкие орудия труда, разбегаются в разные стороны, вопя от ужаса. Путь Тору преграждает тощий степняк с занесенной мотыгой, не останавливаясь (откуда только взялись силы?), Тор делает быстрый выпад и нападавший остается лежать позади. Где–то плачет забытый ребенок, Тор перешагивает скулящую старуху, слишком дряхлую, чтобы бежать, поэтому пытающуюся просто не попасться под ноги. Ведомый Кукольником он не находит места промедлению или удивлению, как нету места состраданию когда он достигает поселка.

Толпа, понукаемая чернобородым колдуном в расписанной бессмысленными узорами мантии, предприняла вялую попытку закидывать его камнями; даже не замедлив шага, Тор надвигается на них, методично отбивая мечом летящие камни.

– Древние говаривали: правитель, не могущий повелитель рабами, есть пастух, ведомый стадом, – изрек Тор, остановившись, окидывая насмешливым взглядом одиноко стоящую фигуру.

– Они бросили меня! Они сбежали! – ошеломлено бормочет колдун, пальцы его торопливо ощупывали прикрепленные шнурами к поясу амулеты.

– Верно. И еще: хуже иметь одного скраденного друга, чем сто врагов – их, по крайней мере, ты убьешь с чистым сердцем. Чем насолил я вам, чтоб получить такой вот прием?

– Ты, взывающий напыщенно о гостеприимстве, цитирующий мудрецов, которых не понимаешь, почему ж не оставил оружие свое за внешней изгородью, как подобает идущему с миром?

– Вы бы сделали из моих жил тетиву для луков, а из кожи шапочку на голову Баала.

– С чего ты взял, безумец?!

– Вы это уже со мной проделывали, – грустно поясняет Тор, и добавляет, – и, по-моему, не раз. Ведь от пришлого чужака ничего хорошего ждать не приходиться, не правда ли? А так – нам польза и бог не в обиде.

– Да ты я вижу настоящий кладезь премудрости, – медленно выговаривает колдун, напряженно что-то обдумывая.

– Поневоле станешь, имея в распоряжении вечность, – отвечал Тор.

– Именем Баала заклинаю тебя! – вдруг возопил колдун, видимо найдя нужный амулет.

– Очень впечатляет, – сухо комментирует Тор, складывая руки на груди.

На мгновение колдун смутился; поколебавшись, он продолжает уже менее уверено:

–…демон, сгинь в породивший тебя….

– А ты вообще когда-нибудь видел демона? – снова перебивает Тор.

Колдун беспомощно развивает рот и не находит что сказать, лишь молча потрясает зажатой в кулаке костяной пластинкой. Вытащив пластинку из вдруг ставших безвольными, стоило едва прикоснуться, пальцев, Тор изучает нанесенные письма, затем, улыбаясь, протягивает обратно:

– Ты даже не представляешь, коим богатством обладаешь – ведь это торговый ценник времен основания Джеда, поистине раритет!

И тогда несчастный зарыдал, припадая к стопам Тора:

– Пощади, милосердный господин!

– А я и не собираюсь причинять тебе или еще кому-либо вреда. Только будь честен. Ты же не станешь лгать, а колдун? – Тор ласково приподнимает кончиком меча подбородок колдуна. Тот энергично кивает. – Хорошо. Где находится камень Власти? Ты можешь знать его под другим именем, это не важно, но должен догадаться, коли, ценишь жизнь. Подумай, прежде чем отвечать: ты можешь умереть прямо сейчас, иль отдав камень, до глубоко маразма похваляться изгнанием демона.

– Но Баал! – стонет колдун. – В благодарность мы по очереди даем ему испить нашей крови, так было испокон веков. И камень дан им. Без него мы мертвы, он питает это место. Я…. Я не могу. Поверь!

– Ты можешь, у тебя нет другого выхода. Поэтому ты заменишь его схожей безделушкой, или объявишь великое переселение. Если будет, кого переселять. В общем, придумаешь, на то ты и колдун. Поскольку я пришел за камнем, то я найду и возьму его – он моя судьба, которой не могу противиться, даже возжелав, мое проклятие, моя благодать. И никто и ничто не сможет меня остановить! Слышишь? Воззрите ж горе дети идолов, ибо ваш Апокалипсис уже настал!

– В твоей душе обитает монстр, как будто только что ты говорил со мной и вновь уже не ты. Мне открылось! Я вижу! Ты – одержимый! Остановись, пока не поздно, пока монстр не растворил тебя изнутри. Повернись к богу! Он всемогущий, он простит, мы излечим тебя!