Сократ
– Вы, как я погляжу, настроены фривольно. Мне не до шуток. Одевайтесь и пройдемте в участок. На слове «участок» лицо ее изменилось, она настороженно посмотрела и как-то подозрительно покорно сказала:
– Хорошо. Только переоденусь… – после чего закрыла за собой дверь. В какой-то момент я подумал, что она больше не выйдет. Однако она сдержала слово, и вскоре мы были в опорном пункте.
– Итак, ваше семейное положение? – начал я опрос.
– Замужем я.
– Дети есть?
– Только их и не хватало.
– С кем поссорились?
– Известное дело с кем: с мужем, будь он трижды неладен!
– Так, значит, это он вас?
– Что он?
– Как что, порезал…
– Кого порезал? Меня? Вздор! И откуда вы это взяли?
– Хорошо, чем занимается ваш муж?
– На нервах моих играет.
– Вы ведь не ребенок, ведите себя серьезно!
– А чего вы к мужу моему пристали? Дался он вам… Говорю же: ни при чем! Дайте, в конце концов, бумагу, я все напишу…
Я дал ей чистый лист, ручку, и она стала писать. Удивительное дело, пока бумага не марана, она всего лишь бумага, но стоит на ней написать нужные слова – и это уже документ! От него людские судьбы зависят…
Закончив, она огляделась и с явным удивлением посмотрела на меня.
– Что это все значит?
– Что всё?
– А всё! Это не участок, а выставка какая-то! Прямо пансион благородных… ментов! Картинки у тебя здесь какие-то, чистота всюду, порядок… Непорядок!
– Я вас не понимаю!
– А чего тут понимать? Атмосфера здесь неподходящая, совсем неподходящая…
– А что вам не нравится? Живопись положительно влияет на человека, в частности, снижает уровень страха или беспокойства.
– Нет, несерьезно все это как-то… совсем несерьезно. А уровень страха не снижать, а повышать нужно… Без него никуда!
Она замолчала, достала из сумки сигареты и хотела закурить.
– Здесь не курят.
– Ну, говорю же – пансион! Курить здесь, видите ли, нельзя! Даже в самолетах пепельницы предусмотрены! Чего еще здесь нельзя? Наверное, ругаться матом? Угадала?
– Само собой разумеется.
– Вот ты… ты с кем работаешь? С кем дело имеешь? С профессорами, может, с академиками или с уголовниками да проходимцами всякими?.. Это милиция!
– И что, что милиция?
– А то, что бояться должны, тогда и уважать будут. Некоторые так только язык силы и понимают…
– Часто убеждение бывает действеннее, чем сила. А что касается уважения, то, для начала прекратите… тыкать.
– Нет, мне здесь и слова не дадут сказать!..
– Почему же – говорите.
– Вот это кто, например? – спросила она, меняя тему и тыкая пальцем в репродукцию, висящую на стене. С холста на женщину укоризненно взирал первый министр внутренних дел.
– Это Кочубей… – начал, было, я отвечать на вопрос, но она не дала досказать.
– Можешь не отвечать, это совершенно не важно. Сюда если и следовало чего повесить, так это… хорошую плеть.
– Что?
– То, что слышал: плеть. И каждый негодяй будет поглядывать на нее и все свои грешки в душе перебирать. Все вспомнит: и чего делал, и чего не делал…
– Здесь бывают разные люди. В человеке плохое и хорошее уживаются удивительным образом. Вот, например, вы…
– А что я?
– Я уверен, что в вас хорошего намного больше.
– Интересно, откуда такая уверенность? Ты меня знаешь всего ничего, а говоришь…
– Все плохое в людях привнесено обстоятельствами, извне, так сказать, и очень непрочно. А вот хорошее – это…
– А это кого казнят? – снова спросила она, разглядывая другую картину.
– Какая вам разница, это же неважно…
– Не скажи, эта вот поуместней будет… Казнь все-таки! Кого?
– Степана Разина…
– Вот оно что! Ишь ты, музей здесь устроил! И потом, а почему нигде нет окурков?
– Каких еще окурков? – удивился я.
– Каких, каких! Самых обыкновенных, тех, что бычками называются…
– Вы понимаете, что говорите?
– Значит, не куришь… Плохо! Кто не курит и не пьет, тот…
– Гражданка, прекратите паясничать.
– Не нравится? Вот ты говоришь, что я тыкаю. Встречный вопрос: почему ты выкаешь? Меня все эти телячьи нежности нервируют, знаю, что все это притворство и лицемерие… – она замолчала. – Показуха, одним словом. А на деле…
– А что на деле?
– Ничего, проехали…
– Вас что, кто-то обидел? В ваших словах много грубости, а в душе – злоба и тоска…
– Какое дело тебе до моей души? Может, ее вообще нет! Уже нет…
Она снова взялась за сигарету.
– Как-то нас, девчонок молоденьких, менты загребли… Мы тогда из села приехали, поступать хотели… Дурехи! Не знаю, может, нас за путан приняли, может… Не знаю… Короче, доставили всех нас в участок. Этот участок я на всю жизнь запомнила… Стоим, мнемся, а там накурено, как в аду!!! И везде окурки, окурки… В пепельнице, на столе и даже на полу… Нам, дурам, все хихоньки да хахоньки… Глянь, а там на стене висит плеть… черная такая, крученая… настоящая плеть. Точно такая у нас в деревне на конюшне была, лошадей стегать…
Она замолчала, потом стала нервно вертеть в руках сигарету.
– Курите, если невмоготу…
Она закурила, сделав глубокую затяжку, после чего затушила сигарету.
– С тех самых пор у меня нет души… умерла она, зато сердце ожесточилось, – наконец, произнесла она. – А сюда пришла – проверить: может, и у вас тут плеть имеется… А тут на тебе – батюшки, пансион!
– Если вас лягнул осел, не стоит отвечать ему тем же. Если вас кто-то обидел, это не повод мстить всему миру.
– Повод! Еще какой повод! Теперь я всех ненавижу! Хотите правду?
– Ну, говорите.
– Будь у меня возможность, я превратила бы всех вас в муравьев, а потом раздавила.
– Обидеть – дело не хитрое, лучше подумайте над тем, что, если желаешь превратить кого-то в муравья, значит, уже сама в него превратилась… Мечтая о мести, ты становишься вровень со своим врагом, а, прощая, превосходишь его. Ну, а если простить вы пока не в силах, просто забудьте…
– Я не злопамятная… просто злая я, да память у меня хорошая.
– Память здесь ни при чем…
– А что при чем?
– Вы знаете, чтобы доказать чью-либо вину в преступлении, нужно доказать, что преступник мог поступить иначе… В народе говорят, что обстоятельства выше нас. И порой мы не в силах не сделать того, что делаем… Даже те, кто совершил самые ужасные преступления, когда-то были невинными детьми. Но эти дети росли во взрослом мире… Они тоже ссорились, как и взрослые, обижали друг друга и обижались сами. Им было с кого брать пример… Они взрослели, взрослели и их обиды, они росли, обиды тоже росли. Мы все полны обид, мы идем по жизни с грузом обид, с тяжелым бременем, и за нами тянется их длиннющий шлейф. Кого-то обидели мы, кто-то обидел нас, обиды копятся, делая нас хуже, отравляя, ожесточая, оскверняя. Чем мы старше, тем их шлейф длиннее, а мы хуже… Обиды слепят нас и искушают на новые. Несмотря на то, что их нельзя увидеть, мы их очень остро чувствуем. Мы живем в атмосфере обид, и порой они страшными ливнями войн и междоусобиц обрушиваются на наши головы…
– Да вам адвокатом работать!
– Участковый – это и адвокат, и прокурор, и в какой-то мере судья в одном лице.
– Я вижу…
– Плохо не только вам, у каждого своя беда. Только она не всегда видна… Бывает, посмотрит кто на кого со стороны – обзавидуется! Только забывает завистник, что внешность-то обманчива, и порой на душе кошки скребут, или того хуже – хоть в петлю лезь… Странно, но когда плохо не только тебе одному, становится легче. Так уж устроен человек… Те, кто тебя обидел, достойны не столько мести, сколько жалости. Они уже наказаны судьбой, и что им пришлось пережить, ведомо лишь им. Не зря Христос, умирая, просил пощады для своих палачей: «Отец, прости их, ибо не ведают они, что творят». Возможно, и тебе это знание принесет облегчение. Но чтобы стать по-настоящему счастливой, нужно научиться радоваться не чужому горю, а чужой радости… Это очень и очень непросто! Но других путей к счастью нет.
– Прости… те меня.
– Не стоит… Заявление писать не надумали?
– Незачем, я сама во всем виновата… Мужа обидела, вот и вас ни за что обидела…
– Род человеческий един, и часто за грехи одних ответ несут совсем другие…
– Знаете, возможно, это я сама себя ткнула… может, по-пьяни, может, сдуру, может, чтоб мужа напугать, а может, попросту жизнь потеряла смысл…
– Смысл жизни придают дети, и, если ваш дом не наполняют детские голоса, его наполнят ругань и грызня… Подумайте над этим.
– Вот! – она протянула мне лист, где написала, что травму получила по собственной вине и в помощи милиции не нуждается. – Простите, что отняла ваше время… Спасибо… И еще… я тут… ну, это… в общем, у вас здесь очень красиво.
Призрак из 90-ых
Смерть – это не самое худшее, что
может произойти с человеком.
Платон
Было это в городе N в начале девяностых, когда я был еще студентом юрфака. Как-то летом на оживленный рынок заехала вишневая девятка, из открытых окон которой наружу рвалась оглушительная музыка. Хриплый мужской голос пел что-то о Колыме, о тайге, о тяжелой доле… Из машины вышли двое молодых мужчин. Образ одного из них надолго запечатлелся в моей памяти: высокий, широкоплечий, с густой шевелюрой и весь в наколках. На лице у него виднелся глубокий шрам, тянувшийся от глаза до самого подбородка. В его движениях чувствовались уверенность и высокомерие. На окружающих он смотрел свысока, с пренебрежением, здоровался легким кивком. Его облик, манера поведения определенно выдавали в нем представителя криминального мира.
Прошло двадцать лет. О том эпизоде я совершенно позабыл. Как-то поздним вечером, когда я собирался уходить домой, позвонил дежурный. Он попросил меня установить личность одного задержанного, у которого при себе не было никаких документов. К тому же ситуация осложнялась тем, что он «играл в молчанку». Перекинувшись с дежурным парой слов, я направился к камере предварительного заключения. Массивная с засовом и смотровым глазком дверь отворилась, и из камеры вывели мужчину. Изможденный, угрюмый человек лет пятидесяти смотрел куда-то в сторону и меня словно не замечал. Но его шрам на пол-лица сразу же привлек мое внимание.
«Неужели он?! Да, видимо, он…» – в памяти возникли смутные воспоминания. В моем распоряжении было менее трех часов, и задержанный прекрасно об этом знал. Я стал выяснять его имя, однако мужчина, сидевший напротив меня, молчал, делая вид, что все происходящее его не касается. – Ладно, черт с вами, не хотите говорить – не надо… – сказал я, решив подойти к проблеме с другой стороны. – Ответьте мне хотя бы на один вопрос: бывали ли вы в городе N?
Мой вопрос, видимо, обескуражил его. Мужчина поднял голову и подозрительно посмотрел на меня. Его лицо искривила гримаса – слабое подобие улыбки.
– Давай без понтов, начальник, – произнес он.
– Знаю я вас… Я всю страну объездил вдоль и поперек… Может быть, и был… и что?
– В начале девяностых, – уточнил я. – Девяностые, говоришь?
Мужчина призадумался на некоторое время. Через минуту он отрешенно произнес:
– Да, было дело… Откинулся я тогда да к корешам двинул… А тебе-то, капитан, что за интерес прошлое ворошить?
В его взгляде я увидел и ту девятку, и ту браваду, и то высокомерие… Это был он, призрак из девяностых!
– Мент не фраер, из пустого любопытства не станет нос в чужие дела совать. Мне это хорошо известно. Хотя я забыл, что вопросы здесь задаю не я… – приступ тяжелого кашля не дал ему продолжить. – Ты тогда, капитан, под стол пешком ходил, когда за мной менты по всей стране гонялись…
Он, видимо, хотел сказать что-то еще, но из-за кашля я ничего разобрать уже не смог. Я дождался, пока он успокоится, и ровным официальным тоном произнес:
– Если у вас нет желания, можете не отвечать на мои вопросы. Тем более, что дело то за сроком давности уже закрыто, так что…
– Ах, вот оно как, – голос мужчины стал заметно мягче. – За тенями из прошлого охотишься, капитан? Хм! Смотри: неблагодарное это дело… и небезопасное. Думаю, что многие там паслись, так что лучше брось. Прошлого не воротишь, что было – то прошло… А что касается моих кентов – так это тебя вообще не касается… ни при каком раскладе… Они все в могиле… И мне туда пора… засиделся я здесь что-то…
От его последних слов повеяло могильным холодом. Я так и не установил его личность, а времени у меня оставалось совсем мало.
– Хорошо, не хотите говорить о деле, давайте просто поговорим…
– Просто даже кошки не родятся… О чем это ты собрался со мной поговорить?
– Почему это вы сказали, что засиделись «здесь»? Сколько нам отмерено судьбой решать не нам…
– Почему засиделся? Да потому что ты меня не отпускаешь, – усмехнулся он.
– Не хотите говорить – не надо…
Я встал и сделал вид, что собираюсь выйти.
– Скажите хотя бы напоследок, что страшней смерти?
Мужчина явно не ожидал такого вопроса. Он удивленно посмотрел мне в глаза, хотел было что-то ответить, но очередной приступ кашля не дал ему этого сделать. Было видно, что он сильно болен.
– Может, воды?
Не имея возможности внятно ответить, он только кивнул головой. Я попросил дежурного принести воды. Выпив, он пришел в себя и немного успокоился.
– Ты за кого меня принимаешь! Фраера что ли нашел! Положением своим пользуешься?.. При чем тут смерть?
– Я вас считаю человеком, причем, как вижу, далеко не глупым, и меня интересует ваше мнение. Что касается моего вопроса – это не подвох… Скажите, что страшней смерти?
– Послушай, начальник, давай без формальностей… А то «вы» да «вы», типа уважаешь… Что же касается твоего вопроса, для начала ответь, с какой целью интересуешься?
– Ну что, без формальностей, так без формальностей. Я не из пустого любопытства… Мы хоть и по разные стороны, но все люди… – Волк менту не товарищ… Хотя я мог бы выразиться и жестче…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги