Реинкарнация и…

Глава 1

Еще полчаса, и скончаюсь в ломке. Я вспомнил, как в прошлый раз выкручивало потроха, пока не вколол дозу. От одного воспоминания потек холодный пот, а что будет, если не уколюсь?

В карманах пусто, а Цыган в долг даже «колес» или «травки» не даст. В руках началась легкая дрожь, значит, ломка не за горами. Еще чуток и скрючит до полусмерти, а то и того хуже.

«Ну, нет! – решил я. – Даст или не даст в долг, но дозу все равно получу!»

Я положил в карман кнопочный нож и быстро пошел к Цыгану. Время поджимало, нутро чуяло каждой клеточкой ужасный финиш, и ноги сами переходили с шага на рысцу, пытаясь опередить судьбу.

Царила глубокая ночь, и табор давно спал. Вообще-то это был не табор, а одноэтажный поселок на окраине города. В поселке жили одни цыгане, вот и прозвали его табором.

Калитка слегка скрипнула, но поселок словно вымер, даже ни одна псина не тявкнула. Я постучал в дверь, и соседский пес, вяло, видно спросонья ленился, пару раз гавкнул. На другом конце табора так же лениво брехнула другая собака.

– Какого черта!? Чтоб вы подохли! Ни днем, ни ночью нет покоя! – узнал противный раздраженный голос.

За дверью скрипело, слышалось шлепанье тапок о пол и вечное недовольство Цыгана всем на свете.

Лязгнул засов, дверь приоткрылась, показалась заспанная, всклокоченная голова.

– А-а-а, Бешеный, еще не подох? – голова узнала меня. – Чего тебе?

– Десять доз, плачу сразу баксами, – я похлопал рукой по карману, а карман не подвел, он оттопыривался, но только не от денег.

Глаза Цыгана сверкнули, он уже не спал. У меня ломка без дозы, а у Цыгана без дохода, он сатанеет, если долго нет покупателя, и оживает от одного вида денег.

– Сейчас, – дохнуло из-за порога нечищеными зубами. – Жди.

Дверь захлопнулась.

Меня начинало трясти по серьезному, и сам удивлялся, что еще замечаю прелести ночи. А ночь пела цикады сверчков, сверкала огоньками светлячков, пряно пахла травами. Покой тягучим сиропом лез в душу, но я противился слюнявой сентиментальности, ибо наверняка решил добиться своего. Разные нежности мне ни к чему, раскисать не время.

Наконец щеколда опять звонко тявкнула, Цыган освободил дверную цепочку и теперь стоял в грязной майке наполовину прикрывающей толстое волосатое брюхо и в черных, чуть ли не по колено, трусах.

– Вот десять доз, – он протянул пакет. – Деньги давай.

Вдруг он прижал пакет к груди, видно, даже в лунном свете, но удалось разглядеть страшный подвох во мне.

Уж и не знаю, что ему померещилось, но он отступил за спасительный порог и схватился за дверь.

«Вот гадюка! Сейчас уйдет с наркотой!» – пронеслось в голове, а еще представил свои муки, если останусь на бобах.

Лишь вообразил пик «ломки», а она уже начиналась, то уже ни о чем не думал. Рука сама залезла в карман и вылетела с ножиком. Острое лезвие послушно выскользнуло из рукоятки и впилось в жирное брюхо.

– У-у-у!!! – несся жуткий рев в ночи, он мигом разбил хрустальную идиллию спящего поселка.

Собаки табора истошно заходились в лае, по-звериному рычали, а в домах зажигался свет.

Я больше не мог терпеть крик Цыгана и полоснул его по горлу.

Цыган смолк, только хрипел и булькал кровавыми пузырями, но мне было не до его боли, когда своя ломка пришла в гости.

Я рванул из рук Цыгана пакет и припустил по взбудораженному поселку.

Цыган, хоть помирал, но как расстаться с имуществом, сделал последний шаг за мной и рухнул на крыльцо.

Я бежал к спасительному скверу между табором и городом, а за мной гудело цыганское племя.

Глава 2

В сквере стало так муторно, что на все страхи погони плевал. Что значит погоня, когда смерть сжимает сердце в костлявой ладошке. Хоть бы сдавила как надо и отправила в преисподнюю, не на небеса, конечно. Так нет, садистка, отпускает, когда совсем теряю сознание, но не дает очухаться, как опять сердце в тисках.

Вот и свалился под кустом. Сам не знаю, как ввел инъекцию – полегчало, даже весело стало и легко на душе. Теперь ничто не беспокоило: ни сердце, ни табор, а тем более было трижды наплевать на дохлого Цыгана.

Пришил подлюку, а как зовут не знаю. Все кореша-наркоманы звали его Цыганом, чем не имя? Меня же тоже все кличут Бешеным, а в паспорте написано, что я Бешенков. Вообще-то прозвали Бешеным не только из-за фамилии, но и за крутой норов. Чуть что не по мне – драться лезу, а ножик в ход пустить – раз плюнуть. Вот и я когда-нибудь сыграю в ящик Бешеным, никто даже имя не вспомнит.

Глава 3

Уже на несколько кварталов ушел от сквера вглубь города. Погони не было, а если бы и была, то кто догадается, что именно я замочил Цыгана?! Так что настроение было классное. Еще бы только деньжат на кабак с девчатами, а тогда, что еще надо для счастья?

И только я подумал о счастье, как оно привалило с Федькой Косым, у него глаза вечно в разные бока ляпают. Так вот, собирался он балдеть, ну я ему две дозы по дешевке за полсотни зеленых уступил.

Я сразу в забегаловку, а там тоскует Надька. Видно: без денег и ни один клиент на нее не клюнул. Но я знал, что она только с виду чуток помята и пары зубов не хватает, а вообще-то она профессионалка, умеет обслужить как надо, и сговаривается за гроши.

Присел за столик к Надьке, а она рада, одарила щербатой улыбкой. Но мне то, что до ее зубов, не я же за нее жевать буду. Ну а если моя красотка меньше прожует и проглотит, то мне больше достанется. Баб выбирать надо умеючи!

Пили-гуляли до утра и так нажрались, что в мою берлогу приползли почти что на бровях. Ну а какая у нас с Надей любовь была, даже не помню, скорее всего, просто дрыхли в отрубе.

Утром просыпаюсь, если считать полдень утром, а на душе муторно, а еще рядом разлеглась беззубая карга, одеяло на себя стаскивает. Ну, я ей, ясное дело, дал под зад ногой. Так она в одних трусах вылетела на лестничную площадку без визга, знала, что Бешеного опасно нервировать.

А вот нервы были на пределе, ибо чуял как вновь крадется «ломка». Я в карман, а там, рядом с порыжевшим от крови ножиком, пакет с семью ампулами. Сразу стало спокойнее.

Недолго думая, вколол дозу – пришло облегчение. Облегчение это, конечно, хорошо, но мне требуется благодать, блаженство, эйфория. Да, думаю, одна доза, как слону комариный укус. Еще ввел – стало хорошо. Эх, чего жадничать, еще вкатаю пару ампул, и Боги облизнутся на мой кайф, моя дурь получше их нектара, амброзии, амриты или еще как они кличут свою наркоту?

Я снова взялся за шприц и втянул в него все из моих ампул.

«А вдруг передозировка?» – мелькнуло опасение, но только чуть-чуть.

Сладкая жидкость потекла в вену, а с ней ухватило блаженство и завертело в бешено-счастливом танце. Комната уже плясала, а вплывшая привидением Надька что-то кричала и хлопала ладошкой по моим щекам.

«Чего надо моей бабенке? А, наверно денег», – догадался я, но решил ее валютой не баловать, хоть и мила мне она сейчас, как ни одна красавица.

На этих мыслях нега так охватила меня, что захлебнулся счастьем, ушел в прекрасное небытие.

Глава 4

Потом, первое что помню, так это наглый придурок в белом держит меня за веко и несет чушь:

– Мы его теряем.

«Меня, что ли?» – догадался я, но мне все так опротивело, что даже не хотелось отдубасить наглеца.

А он веко отпустил, и глаз закрылся, словно стена в мир. Даже звуки исчезли.

Не успел удивиться одним метаморфозам, как последовали новые. Я почему-то взлетел в воздух и увидел себя на столе, а рядом того самого придурка в белом халате. Еще увидел в комнате пару человек, они нечто колдовали у аппаратов.

– Адреналин, – приказал придурок, и ему подали шприц со здоровенной иглой.

«Мне бы таким наркоту вводить!» – успел помечтать, как меня что-то ухватило за шиворот и унесло далеко-далеко, за моря и горы, на далекие небеса.

Глава 5

Шмякнулся я о небесную твердь. Огляделся и понял, что стою в очереди, а передо мной топчется Цыган. Я уже надумал бежать от греха подальше, да только ноги как бы приросли, и я ни на шаг от Цыгана.

Цыган оглянулся, узнал меня и в глазах блеснул радостный огонек. Но вот он словно что-то вспомнил и огонек погас.

Я ничего не понимал. Ведь любой наркоторговец из табора готов помереть, но свое вырвет из должника, а Цыган им всем даст фору в жадности. Почему же он меня игнорирует? Но что поразило: стоит, сволочь, живехонек и целехонек, как бы я его ножиком не пописал?!

«Что-то тут не так!» – наконец дошло, и я стал приглядываться.

Во-первых: топчемся мы по облаку и хоть бы хны, не проваливаемся.

Во-вторых: в очереди стоят беззубые старики и младенцы, бабы на любой вкус и мужики от «академиков» в пенсне до синюх-пропойц пропахших денатуратом. Что же им таким разным нечто одинаковое нужно?

Не дошел я до разборки следующего пункта, а только очередь передо мной рассосалась, остался один Цыган.

И я услышал голос:

– Алмазов, по прозвищу Цыган, ты, получив облик человека, постоянно грешил. Ты загубил наркотиками несметное количество душ. Довел их тела до смерти, многих растлил, довел до самоубийств и убийств. Даже тебя зарезал твой же клиент. Чего же ты заслуживаешь в новой жизни? Будешь червяком.

Только принял решение голос, как Цыган скукожился, превращаясь в длинную, тоненькую и омерзительную тварь. Я с детства брезговал червями, даже из-за них не приобщился к рыбалке. Так вот, этот противный скользкий червяк потерял опору на небесах и провалился сквозь облако.

– Бешенков Василий Петрович, по прозвищу Бешеный, ну что, отмаялся в добротном человечьем теле? – спросил тот же голос.

Только сейчас, вот уж безмозглый, у меня все стало на свои места: и облако-твердь, и Голос, и люди в белых халатах, колдовавшие над моим телом, даже сказочные превращения Цыгана в наживку для рыб.

– Ты насиловал, грабил, убивал и не берег свою оболочку души, – гремел Голос Бога, но я без него знал свои проделки, а на совесть давить – пустая затея.

– Так чем же ты лучше Цыгана? – рассуждал Судья, не признающий апелляций. – Ничем! Так и ты будь червяком.

Я пытался рассмотреть Бога, интересно же, кто Он? Может быть Он Брахма или Яхве, Саваоф или вообще неведомо Кто? Глупая затея, конечно же. Как бы я их отличил, не зная, чем они отличаются. А может и не отличаются. Просто Творца разные народы кличут по-разному. Я смотрел в сторону Судьи и Прокурора в одном лице, но яркий свет слепил, и я так и не понял, кого же благодарить за суд, каков из себя Всевышний?

Выстрелом прогремел приговор, и со мной начало твориться нечто невообразимое, как и с Цыганом. Сначала пропал свет, хоть я и пялился во все зенки на Божий Лик. Потом понял: у червяков нет глаз, вот и темень кругом. Чуток позже пропала опора. Ага, сообразил, что падаю на грешную землю.

Шмяк! Я отбил все брюхо, а это, считай, почти все тело. Червяк это что? Отвечаю: это длинное предлинное брюхо, рот и зад. Брюхо болело, я извивался змеей, но вот инстинкт приказал: симулянтов здесь не надо, работай – жри. Ну, я и потянул в рот всего побольше.

Вот ползу я, ем, набиваю брюхо и выбрасываю переработанную жратву сзади. Дело не хитрое, но тоска смертная, ни зги не видно. Теперь-то знал, каково слепым. Только слышу всем телом, как крот роет, и я тикать от грозного убийцы или топает кто-то, и тут уже не попадись под копыто, башмак или в банку рыболова.

Так вот, скукота жить червяком. Тут не уколешься, не опрокинешь стопку и даже бабенки завалящей не поимеешь. Ведь червяки как размножаются? Они делятся! Вот уж, действительно, Божье наказание. И остается нам, червякам, лишь жрать, опорожняться и размышлять, если мозги есть конечно. Правда, у червяков только малюсенький нервный узелок, а не два полушария с извилинами, но я кое-чего кумекал.

«Зачем я живу? – размышлял с набитым ртом. – Чтобы есть и гадить. Ем и оставляю за собой след на Земле, значит Живу! А главная цель – гадить. Ведь если не придираться к поступкам, то я творю доброе дело: рыхлю почву, перерабатываю отходы и унавоживаю плодородный слой».

И так я надулся жратвой и несоразмерной гордыней за свое нелегкое дело, что не услышал детского топанья.

А башмачок хрясть, и меня вдавило в грязь.

«Ну вот, отползал, отъел свое, прокакал червячок счастье!» – только и успел сообразить нервный узелок, и червяка Бешеного не стало.

Глава 6

Опять слышу Голос, я сразу Его узнал:

– Жил ты недолго, но трудился на славу, не отлынивал, так что заслужил счастливую участь. Получишь новое тело! Но только не подведи, а то быть тебе хуже червя – микробом, а то и вовсе – вирусом!

Разлепил я глаза, а как ни фига не видел, так и сейчас кругом темень.

«Обманул, подлец! – думаю о Боге. – Обещал счастье, а Сам или ничего не сделал, или превратил в нечто слепое!»

И так мне обидно стало, что хоть плачь. А тут еще навалилась на меня туша, и, чувствую, она свой кончик сует мне под хвост.

«Вот Гад! – это я не о туше с кончиком, вроде бы и приятно, это не могу простить Бога. – Так Он меня в бабу превратил?!»

И тут уж действительно потекла слеза, то ли от обиды, а может из-за кончика. Плачу я с досады и удовольствия, а сам не дергаюсь, якобы исполняю Божий наказ. Он же Сам подложил меня под самца.

Только со временем стал привыкать к темноте и вижу: на мне усатый мышонок, и мы в норе.

«Так я – мышь!? – поразился я. – Самка! И теперь, я не Бешеный. А Бешеная!?»

И такая от этого открытия навалилась злость, что крутанулся и куснул милого насильника. Все же во мне еще сидел мужик, а «голубых» я сам презирал.

Бедный мышонок не понимает, чем провинился, усики опустил, чуть не плачет. А я хвать его зубками, хвать. Он и вылетел из норы. Теперь ищет себе, небось, более покладистую пассию.

Я тоже выбежал из норки, все во мне кипело антагонизмом к бабьей сущности. А кругом красотища неописуемая. За одни глаза расцеловал бы Богу ноженьки. Нет, не подвел все-таки!

Никогда не видел мир снизу. Мы, люди, шастаем по красоте, под ноги не смотрим. А мы, мыши, каждую травинку-былинку деревом видим, а деревья вовсе – горами.

Кругом ползают, скачут, бегают козявки и каждая по человечьим меркам в мышином теле с собаку, Какая с терьера, а есть и с сенбернара. И все красавцы, хоть ошейник приладь и своди на выставку, так вернешься с собачьей медалью.

Правда, голод не тетка, не дал долго любоваться красотами, занялся пропитанием.

А тут, в поле, не пропадешь, если только поработаешь. Вот я и крутился юлой. То из поля колосок тащу, то в норке припасы на зиму складываю, перекусить тоже не забываю.

Вроде и занят день-деньской, а жить хорошо, весело, хоть наркотой и не пахнет. Вообще-то коноплю и мак я унюхал, но мы же мыши, все одно не курим и не колемся.

Так шли веселые денечки, а чего не радоваться, когда стоит теплынь и никто не норовит съесть тебя. Это я так раньше думал, но время все меняет.

Улетело сказочное время быстро и незаметно, и стал замечать, что толстею. Слишком поздно, думаю, согнала усатого прохвоста с себя. Скоро понесла приплод. А они, малюсенькие комочки, жмутся ко мне, к мамке, сосок ищут, и так сладко становится от милых сосунков, что сердце сжимает умилением, и я подгребаю родных мышат, чуть не придушившая их от счастья.

От наркоты разве получишь такой кайф? Нет! Только сейчас я познала счастье.

Я уже позабыла, что душа у меня была мужицкая. Бог одарил меня счастьем материнства. Ни один мужик этого не поймет. Одним словом: Самцы. Чего с них, убогих, взять?!

Мои детки быстро росли, резвились, радуя меня. Уже скоро станут самостоятельными, но тут грянула беда.

Мы мирно спали. Весь выводок облепил меня, уткнувшись мордочками в живот. Малышня спала без тревог и забот, но я чутко просыпалась на каждый шорох. А вдруг к моим сорванцам крадется опасность? Правда, уж лето прошло, а наша жизнь шла мирно, безоблачно и ничто не угрожало моим любимым деткам. Так что по серьезному не чего было опасаться, но сердце материнское особенное – оно всегда на страже.

Так вот, дремлю, сквозь сон слышу шорох. Может лист в норку занесло ветром, а кто гарантирует, что это не зверь зубастый. Вглядываюсь в темень и вижу, пусть едва-едва, но отлично слышу и обоняю ужас ужасный – змеюку.

«Ну, вот и кончились райские денечки!» – так я думаю, а сердце колотится от страха, но не столько за себя, сколько за моих малюток.

Любая мышь давно бы в «штаны» наложила, но я то Бешеная.

Пищу вовсю мочь, поднимаю тревогу, а деток по тревоге я давно учила убегать по запасному лазу. Сама же скок вперед и впилась зубами в змеиный нос.

Змея пасть распахнула, на ядовитых зубах капли смерти наплыли, но достать зубами не может. Потом, правда, сообразила и сжала ненормальную мышь стальными мышцами. Из меня душа выскакивает, но из последних сил не сдаюсь, держу зубы в гадине. Уже, как в тумане, вижу: мой последний отпрыск юркнул в спасительный ход-норку. Только тогда мир померк, а душа улетела на суд Божий.

Глава 7

Стою я в мышиной очереди, уже знаю зачем здесь, а все мысли не о своей судьбе, а о выводке, о сыночках-доченьках. Как они там, на Земле, не попали в зубы гадюке или еще какой твари?

Все думала о помете и совсем не заметила, как оказалась перед Лучезарным, а Он спрашивает:

– Чего же ты хочешь, мышь?

А я, словно за соломинку утопающий ухватилась:

– Помоги, Господь, избежать моим деткам холода, голода и утробы ненасытной!

– Спасу твоих отпрысков, договорились, но тебе самой, Бешеная, чего хочется?

– Главное, что малышам поможешь, а на остальное Твоя воля, Господь. Ты мудрее меня решишь мою участь.

Так я говорю и замечаю, что не хитрю, но с Ним и не похитришь, все мысли Ему видны, не пытаюсь подлизываться, а совершенно искренне, из сердца эти слова.

– Хорошо, – отвечает Всемогущий. – Дам тебе последний шанс стать Человеком, возвращайся в свое тело.

И тут вынесла меня неведомая сила из мышиной очереди. Лечу я и вижу, как мышиное племя головы задрало, любуется полетом мыши, даже об отчете перед Богом на время забыли. Когда еще такое увидишь: мышь-полевка летит?!

Но вот понесло меня сквозь облака, над лесами и горами. Ветер свистит в ушах, кругом молнии сверкают, а мне не страшно, радостно, ибо знаю: сейчас случится что-то самое важное в моей истории.

Сама не заметила, а больше не лечу, вишу в комнате над бездыханным телом Бешенкова Василия Петровича, а рядом стоит со шприцем доктор и целится иголкой в грудь, прямо в сердце.

Хрясть, со смаком вогнал в плоть длиннющую иглу.

– Ввожу адреналин, – зачем-то объявил доктор, и лекарство потекло куда-то вглубь тела.

– Прыгай! – приказал чужой голос во мне, и я юркнул в тело, которое когда-то было моим.

Глава 8

Когда открыл глаза, то мне казалось, что я их не открыл или умер, так как по-прежнему ничего не видел. Но вскоре передо мной пошла рябь, потом успокоилась, и я увидел давно окрашенный потолок. По нему разбегались трещинки, и он был немного сыроват.

Надо мной склонилось женское лицо в белом колпаке и сообщило куда-то в сторону:

– Он приходит в себя.

Затем она пощупала пульс и спросила:

– Кто вы, как вас зовут?

Я с трудом расклеил пересохшие губы:

– Мышь, я – мышь.

Мужской голос из глубины комнаты прозвучал неестественно громко:

– Оставь его, Маша, у него «глюки», еще наркота не выветрилась. Спасли придурка, а зачем? Ведь выпишут, и он снова до смерти дрянью наколется.

Маша грустно кивнула, вздохнула, поправляя мои волосы, и исчезла в глубинах комнаты.

А мне так муторно, такая слабость, что взглянуть в сторону нет сил. Правда в голове чуток прояснилось, и вспомнил, как я провел, а точнее провела лето. Только осталось непонятным: как же я вернулся в свое человечье тело, если оно оставалось бездыханным несколько месяцев?

«У Бога свои законы, и нам их не постичь!» – подвел черту размышлениям.

– Если завтра с наркоманом все будет нормально, – опять услышал мужской голос. – То переведем его из реанимации в обычную палату.

Глава 9

В палату перевезли на каталке, но в кровать пришлось перебираться самому. Пока сделал этот небольшой шажок, сердце, казалось, выскочит, а по лицу потек пот. Все же я еще очень слаб, но чувствовал быстрое восстановление здоровья.

Весь день проспал в полузабытьи, но к обеду хватило сил добраться до столовой самостоятельно, хотя сестра предлагала принести еду в палату, а тут нежданно-негаданно нагрянула Надя. Я даже обрадовался родственной душе, я же теперь тоже чем-то баба!

Она нечто шепелявила про кучу ампул возле меня, про закатившиеся глаза и то, как она рада видеть меня живехонького.

Я слушал вполуха, отвечал невпопад, а сам думал: каково же ей приходится. Ни кола, ни двора. Ночует у того, кто приютит, а то и вовсе в подворотне. Счастья материнства не познала, а ведь не за горами старость. И так мне ее жалко стало, что возьми и брякни:

– Ты, вот что, Надя, ты, поживи пока у меня, все равно хата пустует. Ключ как всегда, под ковриком.

А Надя выпучила глазенки, на лице глупейшая улыбка и текут по нему слезы. Видно никто никогда вот так запросто, задаром не пускал в свою берлогу.

А я гляжу и думаю: оба мы одинешеньки. Может, сроднимся и не такие еще старые, может, и детки появятся.

И так я разволновался, что опять пот потек, а сердце тук-тук-тук, часто-часто бьется о грудь.

– Ну, ты иди, устал я, – стал выпроваживать гостью. – Живи у меня сколько хочешь, только по кабакам больше не шастай и устройся на работу.

У Нади глаза загорелись, чует: что-то происходит. Видит: она не Золушка, а я не принц, но какая разница. Нутром чует сказочный шанс стать Женой, Матерью, Человеком, хотя я ей еще ничего кроме жилья не предлагал.

Впервые увидел ее с румянцем, честное слово, она еще хороша, только зубы не мешает вставить. Выпишусь и слеплю еще из тебя красавицу, Наденька!

– Ну, так я пошла, Васенька?! – и от куда только мое имя знает?! Я и сам его из-за клички почти забыл.

Стоит, скромненько топчется, никто не увидит в этой скромнице шлюху-дешевку. И я уверен, она не притворяется, сейчас она на самом деле такая.

Глава 10

Утром, после завтрака, пришел в гости Федька Косой с кучей новостей. Он поведал о смерти Цыгана в тот день, когда и я попал на больничную койку.

Для меня это не новость, но пучил глаза удивлением, не признаваться же в убийстве. Кроме того я знал, что «замочил» только тело, а бессмертная душа Цыгана где-то ползает дождевым червем, искупает грехи, так скажем. И еще я начал новую жизнь, хоть и в старом теле, и как бы не в ответе за проделки в прошлой жизни.

Косой рассказывал о знакомых «наркотах», о совершенно новом сногсшибательном зелье.

– Хочешь попробовать? – искушал он. – Уступлю задешево. Кайф потрясный!

Ух, как мне хотелось испробовать сладкого дурмана, как жаждал окунуться в грезы. Но я представил: уколюсь – мечты о новой семейной жизни продырявит шприц поганый и никогда у меня не будет деток. А как их желал! Во мне еще стойко сидела память о недолгом мышином счастье, а материнский инстинкт вбила в меня навсегда жизнь серенькой полевки.

Одно представление о дозе окунуло в «ломку». Струился пот, руки тряслись, а сердце забилось часто, как мышиное.

– Нет! – словно лез на амбразуру, отказался от призрачного счастья.