Гибель церковного отдела

Чижиков в то же воскресенье после вечерней службы прочитал перед почетным собранием из генерала, прапорщика, Матвеича и Прокофьевны длинную лекцию о роли мальчиков в истории. Прокофьевна истово крестилась и часто-часто приговаривала: «Вот сатаны, вот антихристы!» Из лекции уставшие после трудового дня слушатели сделали вывод, что раньше в высших кругах с мальчиками тоже были проблемы. Испили чайку, который никто из высших не захотел взять с канона, и безмятежные и нежные разошлись по домам. Как было не быть нежным, если нежен был вечер с красным, почти что коммунистическим закатом? Который напомнил старым людям недостатки прошлого времени: соцобеспечение и пусть формальные, но все же разговоры о равенстве и братстве. А православному человеку много ли надо для нежности? Много ли ему надо, чтобы успокоиться и всех полюбить? Даже коммунистов, которых каждое воскресение, клеймил в проповедях настоятель, за неуважение к главной святыне человечества: частной собственности! Только в голову прапорщика Приходько вкралась мысль, что Чижикову было поручено прочитать эту лекцию для успокоения масс. Что было чистым наветом: никто об успокоении масс не думал, потому что начальству было уже давно … все равно, что думают массы.

Чижиков, как будто почувствовал, что мы сосредоточили на его малозаметной фигуре внимание, и вот уже повернул со Средней Ольховской улицы в переулок и подошел к церковным воротам. Приветливо крикнув своему другу Матвеечу традиционные православные «с праздником» и «помогай Бог» и блаженно уловив на ходу «спаси тебя Христос», он, не отвлекаясь, проследовал к двери отдельского дома. В его голове как всегда бегали различные научно-изобретательские мысли.

Сейчас он спешил вниз на 14 этаж, где последнее время сфокусировались все его интересы. Вы спросите: «Неужели в отделе занимались наукой?» Еще несколько лет назад я бы не поверил. Действительно, как ни трудно совместить отдел с мыслью пусть самой ничтожной и слабой, но, тем не менее, оказывается, он в лице своих лучших представителей нашел с ней точки соприкосновения. Получилось нечто вроде гражданского брака.

Чижиков прошествовал мимо темных деревянных под старину дверей. На них красовались золотые таблички с надписями: «Сектор связи с заграницей», «Сектор связи с ФСБ», «Сектор связи с разведкой и контрразведкой», «Сектор связи с регионами» и так далее, и тому подобное. Сектор связи с заграницей, как и сам отдел, некогда возглавлял сам владыка N до тех пор, пока по заданию иностранных спецслужб на него не напали искусители со своими мальчиками. Честно говоря, владыка недолго сопротивлялся всесильному тлетворному Западу и быстро сдался. А еще честнее говоря, то и до спецслужб со своими масонами он тоже ими интересовался, только спецслужбы представили ему более широкие возможности. А если уж совсем честно говорить, и тайно на ушко, то никакие спецслужбы владыкой никогда не интересовались, и эта версия была приготовлена для наиболее продвинутых мирян, которые пока еще суют свой нос в церковные дела и не могут ограничиться восторженным лицезрением смиренного владыки издалека или на портрете. Биография владыки не была особенно интересной. Его нашел все тот же Дидим, когда владыка подвизался в комитете по борьбе с кошками. И до сих пор, как говорят злые языки, от него пахнет кошками. По официальной биографии владыка был столичным жителем, сыном почтенных родителей, но в реальности почему-то приехал из деревни заниматься борьбою с кошками. Поймите правильно: с одной стороны, он этих кошек ненавидел, а с другой в столице в то время больше никуда не брали лимитчиков. Там-то и нашел его Дидим, когда владыка умудрился похитить его любимого котика. Дидим сразу понял, что такие люди нужны церкви, и через несколько лет владыка возглавил отдел и стал епископом. Не надо говорить, что любимым зрелищем аскетичного владыки была вторая серия «Собачьего сердца».

Вот загадочная вывеска «Сектор связи с разведкой и контрразведкой». Здесь всего два сотрудника, и никто их никогда не видел. Возглавляет сектор отец Х. Даже имя его засекречено. Он в свое время работал почти во всех странах мира и почти на все разведки мира. В конце концов он сам запутался, на кого же все-таки он работал. И тогда он заперся в отеле … и стал считать, сколько раз он был завербован той или иной разведкой, сколько кому переслал сообщений. Выяснилось, что все-таки больше всего он работал на СССР. Это было явное чудо, после которого он уверовал и стал православным священником. Но агенты всего мира преследовали святого отца. Они не могли поверить в искренность обращения и думали, что это новая легенда. Поэтому ему приходилось скрываться. Хотя опытный Матвеич предполагал, что бывший разведчик скрывается только от о. Владимира, и сомневался и в его сегодняшней востребованности. Так или иначе, неугомонный о. Владимир решил засечь незримого отца и каждый день клал ему на стол бумаги для ознакомления и подписи. Расчет был прост: или тот появится, или его придется отчислить из отдела. Для этого у дверей и окон было поставлено специальное наблюдение из доверенных отцов и тружеников церкви. Но никто так и не увидел о. X. Это было очень-преочень удивительно, потому что о. Владимир на столе каждое утро обнаруживал подписанные бумаги. В конце концов, он просто устал придумывать новые мероприятия для сектора: как-то провести занятия по «Закону Божию» среди наших разведчиков в Маниле или устроить торжественное богослужение по поводу юбилея Лонсдейла, или отслужить панихиду по Мата Хари в Германии. Фантазия о. Владимира истощилась, и он бросил эту затею и снял наружное наблюдение. Но низы храма прекрасно знали пожилого человека с опрятной стрижкой в черном костюме, который изображал одноногого и сидел напротив окон сектора разведки и контрразведки. Он неизменно делал вид, что читает газету «Правда» и собирает милостыню. На носу у него были очки в толстой черной оправе с треснутым правым стеклом, как и должно быть у нищего. Генерал и Чижиков к нему подходили и просили сменить чтение, ибо «Правда» сегодня стала неактуальна, да и собирать подаяние в строгом черном костюме как-то неудобно, но он каждый раз огрызался, что не может держать в руках эту современную чушь, а «Правда» устареть не может. И деликатно просил их не лезть не в свое дело, прозрачно намекая, что с советчиками в свое время разберутся. Неясно было только, как ему удавалось каждый раз приносить новенький нечитанный номер «Правды» двадцатилетней давности. В этом и заключалось высокое мастерство контрразведчика.

Старый контрразведчик бывший о. Ростислав тоже охотился за своим шефом отцом X. Дело в том, что это и был второй сотрудник сектора. Он иногда общался с начальником посредством шифровок, но никак не мог выйти на его след. Зачем ему было это надо, он и сам не знал, но уверял, что ему было дано такое задание еще в советское время. Это было чистой воды выдумка, потому что о. Х в те годы еще не был священником. Правдой было только то, что с момента образования отдела бывший о. Ростислав был прикреплен к нему в качестве сотрудника и информатора.

Бывший о. Ростислав имел за плечами поистине боевое прошлое. Во время войны он был еще очень молодым человеком. Однажды его вызвало начальство и сказало, чтобы он готовился к выполнению важного задания в тылу врага. Работать надо было священником в одной из церквей на оккупированной территории. Юноша попытался запротестовать, но отказаться было нельзя – партия велела. Он отпустил жиденькую бороду, прошел в течение трех месяцев обучение и отправился в тыл врага. Предание утаило, были ли совершенны над ним церковные таинства, но даже если и не были, то церковный народ все стерпит, вынесет и «чистую ясную грудью проложит дорогу себе…»

Служба шла у нашего героя хорошо, он быстро вжился в образ, даже научился читать проповеди о смирении и покаянии, во время которых народ плакал. Простите уж меня за этот церковный штамп, но именно так оно и было. Но вот произошел один случай: в храм зашла молодая девушка, красавица необыкновенная. Исповедовалась, причастилась. О. Ростислав попросил задержаться ее после службы, дал напутствие, исполненное промыслительного содержания и отправил с миром. Сам же направился в свою келью, снял рясу и повесил на гвоздь, быстренько надел цивильный костюм и пошел вслед за девушкой. После недолгого объяснения девушка согласилась быть его женой. Прекрасная и милая, она все поняла, и они прожили хорошую и долгую жизнь. Скоро о. Ростислава отозвали в тыл, в город пришли русские войска, и влюбленные навсегда воссоединились. Только перед самой перестройкой о. Ростислава по старой памяти отправили работать в отдел. И вот он сейчас сидит напротив окон сего богоугодного заведения. Если кто-то задаст глупый вопрос: «А как же так?», – то ответ уже прозвучал выше: «И чистою и ясною грудью…» Только вот какая-то гнида напечатала историю о. Ростислава в журнале «Наука и религия». Истинные данные его были не раскрыты, но… все это говорило об утечке.

Вот приоткрытая дверь комнаты о. Моисея. Его самого, конечно, сейчас нет. Да и никогда нет. Последнее, что мы знаем об о. Моисее, что он уехал окормлять носящих и не носящих крест в Израиль. Как раз началась война в Ливане, израильские войска занялись своим традиционным бомбометанием по мирным жителям, и им очень нужна была духовная поддержка. Отъезду о. Моисея предшествовала яростная дискуссия между богословами Ивановским и о. Африканом. Иеродиакон Африкан был противником Ивановского и во всем противостоял ему. О. Африкан был яростным обличителем всего и особенно благочестия, потому что за благочестием всегда скрывалось фарисейство, оккультизм, магия и сектантство. Поэтому если о. Африкан слышал что-то про верующих людей, то тотчас туда устремлялся к ним и всех выводил на чистую воду. Кто за что выступал в этой дискуссии, никто из отдельских уже не помнил. Но всем показалось, что в ходе дискуссии спорщики несколько раз менялись местами. Скорее всего о. Африкан вступился за о. Моисея как бывшего своего однокашника по небезуспешному обучению на кафедре атеизма. В конце сошлись на том, что всякая душа – христианка, и поэтому евреи тоже в глубине души христиане. Обычно такие диспуты проводились в отдельском конференц-зале. И для остроты ощущений и разрядки отрицательных эмоций сражающимся выдавались подушки. Каждый аргумент сопровождался ударом. За тем, чтобы подушки были мягкие, следил о. Владимир лично. От удара производился сильный эффект, но в тоже время никто существенно не страдал. Но и о. Ростислав и, разумеется, о. Х. были хорошо осведомлены, что дуэлянты после каждого сражения собирались в одном укромном и небедном ресторанчике, где за рюмочкой или за кружечкой обсуждали бой, посмеивались над зрителями и планировали новые акции. Работа их была вообще очень опасна: надо было яростно сражаться и при этом не зацепить какой-нибудь дорогой хрустальный сервиз или фарфоровую куклу, которых было предостаточно в отделе. Все это были подарки знатных посетителей, политиков, банкиров, послов иностранных держав. А то ведь здорово можно было заработать от хозяина…

Что касается неутомимого о. Моисея, то он все время находился в разъездах. Он очень мучился оттого, что все время находился в отсутствии и не мог в полной мере участвовать в жизни отдела. Но для него невозможно было остановиться и на минуту, нес его куда-то комсомольский порыв. Лицо его не было отмечено особой печатью интеллектуальности. Скорее, наоборот. Но у него была хорошая память, подвешенный язык и большой опыт комсомольской работы. Этот-то опыт подсказывал ему, что необходимо создать эффект своего присутствия. Поэтому он оставлял приоткрытой дверь, на спинку стула по старой привычке вешал пиджак (ну не рясу же вешать!) и уезжал на долгие месяцы. Хотел он с помощью современной науки создать голографическое изображение еще курящейся сигареты в пепельнице, но вовремя спохватился: батюшкам курить вроде не положено. Вместо этого он положил открытый молитвослов поверх разбросанных по столу бумаг. Затем его посетила прекрасная идея. Для воплощения ее привлек все того же Чижикова. Тайно вызвав последнего в свой кабинет, между поездками на Гонолулу и Огненную землю, он, пригрозив ему всевозможными карами, заставил беднягу воплотить его проект. И теперь входящий видел горящий дисплей компьютера, на котором зримо выполнялась какая-то программа, а из снятой телефонной трубки доносился чей-то голос. Так как на экране даже еще не было заставки, то ясно было, что хозяин только что отлучился на минутку. Система начинала действовать после того, как интересующийся приоткрывал дверь, снабженную соответствующим датчиком. И вот чтобы проверить, как работает система, Чижиков открыл дверь и увидел отблеск светящегося экрана и услышал голос, кричащий из трубки: «Отец Моисей, где вы? Я больше не могу ждать». Чижиков с удовлетворением снова слегка прикрыл дверь. Система работала надежно.

Предстояло пройти мимо самой страшной двери: кабинета второго зама о. Владимира. Николай Николаевич никогда ее не закрывал. И если замечал кого-то проходящего, то тут же приставал к нему с разными расспросами: куда тот идет и зачем. Если несчастный не мог прикрыться какими-то поручениями и распоряжениями высшего начальства, то он придумывал этому несчастному работу: чистить снег с крыши, мыть туалеты или сейчас же отправляться на смотр художественной самодеятельности со странным названием «Молчание». И напрасно было отговариваться тем, что нет голоса или не умеешь плясать… Батюшкам более везло – плясать их не заставляли, но почему-то им приходилось отправляться на футбольные или хоккейные матчи (в зависимости от времени года). И очень повезет такому батюшке, если его поставят на ворота. И на все возражения говорилось, что высказано Мнение, что спортивные игры очень полезны. Ну, с таким Мнением не поспоришь, и приходилось примеривать коньки или натягивать футболку, в зависимости от времени года.

Николай Николаевич был человек добрый и хороший, массивный и с очень красным лицом. Он был весьма аккуратен и обликом вполне соответствовал своей должности. В безупречном костюме с галстуком, всегда гладко выбрит и подстрижен как подобает. Был он, что называется, солидным, то есть не толстым, а полным в той мере, чтобы внушать окружающим уважение. Тот же, кто мог приглядеться к нему повнимательней, не рискуя быть отправленным на какие-то работы, мог бы разглядеть в нем шахтера. И настоящего шахтера, который с ранних лет спускался в забой. Затем, говорят, он служил в армии, попал в дисбат за неизвестные преступления, по слухам, даже идеологические. Затем учился в университете, куда, конечно, в советское время никак не мог попасть после дисбата. В том то и был талант Николая Николаевич: попасть туда, куда нельзя попасть, добыть то, что нельзя добыть, и, добыв, в нужный момент исчезнуть. Дальнейшая его биография покрыта мраком… Но без сомнения он хорошо знал свое дело, ибо уже много лет им занимался, борясь с религией как опиумом, а потом с атеизмом как сивухой, и никогда не выходил из кабинета. Как это ему удавалось, тоже было никому неизвестно. Уж очень ему не хотелось возвращаться к шахтерскому прошлому: он стал бюрократом высокого класса и постиг эту науку в совершенстве. Он знал, когда что произойдет, кто кого подсидит и когда какой приказ будет подписан. И в то же время Николай Николаевич был человек добрый и в действительности никогда ни с кем не боролся (возможно, даже и с атеизмом), но проходить мимо его кабинета не рекомендовалось, потому что, как было уже сказано: он хорошо знал свое дело.

Чижиков для пущей безопасности не только снял ботинки, но и бесшумно прополз по-пластунски мимо открытой двери. Ученый знал, что угол обстрела не достигает пола коридора. Опасная ловушка была преодолена. Чижиков подошел к лифту и спустился на минус четырнадцатый этаж. Когда дверцы уже закрывались, он все же услышал первые звуки завопившего мегафона. Значит, уже девять.

Это о. Геннадий начал свою разрушительную работу. О. Геннадий смело и бескомпромиссно боролся с существующим режимом, патриархией и самой церковью. И это были только некоторые из его мишеней – в борьбе он был человеком широким. В своих гневных речах на митингах под окнами отдела он раскладывал всех кроме одного – Его. Удивительно, что он никогда от своей смелости не страдал, да и к тому же всегда был руководителем сектора по пастырскому руководству массами и обедать ходил в отдельскую столовую, где закусывал соответственно своей комплекции. Спустя ровно пятнадцать минут с другого угла отдела должен был начать кричать его политический соперник о. Африкан, который говорил примерно то же, но во всем возражал о. Геннадию. Вот раздался и его смелый голос. И Чижиков удовлетворенно кивнул головой: все шло по плану и неожиданностей не предвиделось. Отец Геннадий работал в паре с Ивановским. Дело в том, что с трибуны кричать мирянину было как-то неудобно, и о. Геннадий чаще всего красочно озвучивал мысли Ивановского (тем более, что и внешность Ивановского была не красочная и уж точно не православная). Озвучивать, надо сказать, он умел прекрасно. Говорил громко, с выражением, иногда заламывая руки и даже ноги, и всегда закатывая глаза к небу. И, кроме того, позволял себе мощные импровизации, на которые Ивановский бы не решился, да и которые, честно говоря, Ивановскому были не по душе. О. Геннадий под настроение начинал крыть проклятых ж… (т-сс-сс-сс!!!), масонов, международный капитал и все остальное нехорошее, яростно обличая активное участие во всем этом высшей иерархии, что было, конечно, чистой ложью, абсолютно все, что касалось слова активно. Потому что любой наш современник скажет, что активность несовместима с епископским саном. Аверкий частенько вызывал о. Геннадия для проработки, указывал на недостатки и затем неизменно доставал бутылочку коньяка и добавлял: «А так ничего работал. Только следи внимательно, чтобы они не вырвались на свободу, а то такого напашут. Кстати, я тебе интересный материальчик нашел…» В случае перегибов Аверкию звонил сам Лазарь и указывал на недостатки. На что Аверкий резонно замечал: «А представьте на секунду, что кто попало будет этим заниматься…» И Лазарь смирялся – все-таки брат по вере Аверкию.

И, конечно, не надо говорить, что о. Геннадий иной раз присоединялся к задушевным беседам, ведомым Ивановским и о. Африканом в их заветном ресторанчике. При этом он часто восклицал: «Ну, как я им врезал? А?!» О. Геннадию все обличения сходили с рук в виду его родственной близости к слишком известной персоне. Но, все равно, Самого он никогда публично не трогал. Ну, а уж непублично, как всякий порядочный священник крыл на всю катушку. Даже без особой подготовки словесной и физической. Словесная состоит в том, чтобы сначала похвалить, а затем сказать: «Но, честно говоря… сами понимаете…», и затем некоторая доля правды по данному вопросу. А физическая состоит в хорошем обеде с бутылкой коньяка, за которой неизбежно следует вторая. В обеде, способном примирить самых непримиримых антагонистов и поссорить самых близких друзей. А уж если правду, – то на всю катушку, как говорят в народе.

О. Геннадий был пухлый блондин, немного смахивающий на свежеиспеченный домашний пирог. Он никогда ни о чем особенно не думал, ничему особенно не учился и ничем особенно не занимался. В школе он едва дотянул до восьмого класса, при этом всем абсолютно всем было ясно, что это из-за придирок проклятых атеистически настроенных учителей, которые ущемляли потомственного будущего священника. А что он плохого делал? Да ничего! В те дни, когда он приходил в школу, он садился на последней парте, вынимал и клал на стол томик сочинений преподобного Ефрема Сирина. А больше он ничего не носил в своем дипломате. Учителям почему-то это не нравилось. Они шумели… В оправдание о. Геннадию можно сказать, что он и до сих пор не прочитал этот томик. Он был орудием классовой борьбы. И будущий батюшка был прав в классовой борьбе, потому что в итоге потомственное советское священство одержало победу над безродным советским пролетариатом. Это хорошо продемонстрировала наша перестройка. Затем дядя устроил о. Геннадия в какое-то училище, то ли коневодства, то ли какого еще заводства, где он успешно не появлялся и получил хороший аттестат. Потом будущий пастырь кончил семинарию, не московскую, разумеется, но даже не в московской более пытался иподиаконствовать, чем учиться. Поэтому становится ясно, что о. Геннадию кроме яростных обвинений и обличений заняться было просто нечем. К тому же большую часть материалов ему готовил Ивановский, а когда последний уезжал в какое-нибудь турне, то с ним уезжал и о. Африкан, а служили в храме, сами понимаете, о. Иван и о. Степан. И о. Геннадий от нечего делать занялся самоусовершенствованием и достиг в этом направлении немалых успехов. Он развил в себе удивительную способность: стоило ему заметить какой-то привлекательный предмет, как он через какое-то время неведомым образом исчезал. Причем, по мере его совершенствования предметы становились все больше и ценнее. Немногие знавшие о способностях батюшки уже побаивались, что он дотренируется до отдела. То есть сумеет поглотить весь отдел целиком со всей мебелью, инвентарем и даже сотрудниками. Но до этого, как мы узнаем, так и не дошло, хотя о. Геннадию и было суждено сыграть роковую роль в нашей истории.

Тут хочется сделать небольшую ремарку. Перестройка стала удивительным явлением в нашей жизни. Лентяи и бездарности, фарцовщики и хулиганы, едва закончившие десятилетку, сделали головокружительную карьеру и стали лучшими людьми в нашем далеко не лучшем обществе. Те, кто в предыдущей жизни не имели никакой специальности, а только научились, к примеру, немного играть на трубе или рисовать-малевать, обрели в настоящей и доход, и признание. Кто был способен заниматься коммерцией: принимать бутылки вместо двадцати копеек за десять или перепродавать какие-то шмотки, вообще стали великими коммерсантами. Те же, кто по глупости провели свои лучшие годы в технических вузах, горбатясь над учебниками, мучаясь на экзаменах, вкалывая в стройотрядах, в большинстве своем оказались никем, если не сумели, разумеется, вовремя порвать с проклятым прошлым. Ничего подобного никогда не знала история. Это все нам дала перестройка. Западное варварство оказалось не по силам многим моим одноклассникам. Лучшие так и остались никем, а худшие сделались всем. Мы с супругой изучили статистику по этому вопросу и убедились в истинности русской пословицы: «Трудом праведным не наживешь палат каменных». О. Геннадий хорошая тому иллюстрация. Его дядя, работавший в высших сферах, помог с оформлением этой иллюстрации для современного пособия для лентяев..

Теперь Чижикову предстояло преодолеть сложную систему защиты. Она состояла из гармоничного сочетания новых и древних методов. Если наступить на эту половицу, то провалишься в подвал, то есть на минус пятнадцатый. Если нажмешь ручку двери, не отключив сигнализацию, то раздастся душераздирающая сирена. Если злоумышленнику удастся открыть первую дверь, то на него упадет огромная металлическая палка. И так далее… Секретное помещение скрывалось еще за несколькими дверями со сложными замками, секретами и ловушками. Сюда был запрещен вход абсолютно для всех, кроме о. Владимира, Чижикова и Прокофьевны. Последняя допускалась сюда для уборки. Она в секретных заведениях была незаменимым элементом, так как мало говорила, да еще шепча себе под нос. Да и была настолько стара и так хорошо знала все, что уже произошло на свете и все, что на нем произойдет, что уже давно ничем не интересовалась.

Но настало время удивиться: откуда в столь порядочном учреждении, где никто никогда помыслить не мог о какой-то мысли, вдруг возникло секретное научное учреждение. И почему туда был допущен неблагонадежный Чижиков? Впрочем, виноват, секретного могло быть довольно много: например, многочисленные жалобы на многочисленных священников отдела, которые хранились в специальной комнате-сейфе. Но там не нужен был примитивный Чижиков. Маленький, тщедушный, лысенький в вечно мятых брюках и нечищеных старых ботинках, он не смог бы написать толкового возражения ни на одну жалобу, потому что не умел заморочить голову, положить под сукно и так далее…

Да и, пардон, были в отделе еще маргиналы, которые старались о чем-то мыслить безо всякого на то разрешения. Это были бунтари о. Иван и о. Степан, пожалуй, к ним можно было отнести и Неполучайло, да и некоторых других лиц, о которых говорить пока рано, но надо обязательно за ними понаблюдать. Что же было в тайной комнате? Почему туда был допущен примитивный Чижиков?

А история этого дела была такова. Однажды к Чижикову подошел озабоченный о. Владимир и попросил посмотреть его компьютер, который находился в маленькой скрытой комнате, всегда запираемой на ключ. Кроме компьютера Чижиков увидел странное сооружение. В стол были вкручено множество болтов, и они соединялись нитями разного цвета. Около каждого болта значилась небольшая надпись: о. П, вл. М, протод. И. – и так далее. Над всем возвышался большой болт, к которому была прикреплена бумажка с надписью С.П. Так догадливый Чижиков проник в тайну о. Владимира. Скрывать от него ничего уже не имело смысла. И потом, что такое Чижиков? И что он может? Прикажешь ему молчать, и будет, а то придется ему проститься со своей однокомнатной квартирой – нечем будет платить за коммунальные услуги. И к тому же Чижиков тут же сделал важное предложение.