Любовные драмы у трона Романовых
Но вплоть до царствования императора Павла Первого статус ордена твёрдо определён не был. И лишь Павел Петрович в 1797 году законодательно закрепил правила, согласно которым великие княжны по рождению награждались орденом Святой Екатерины. Ограничил он и количество награждений. Для 1-й степени ордена определялось 12, а для 2-й 94 награждений. Количество награждений лиц императорского Дома на эти ограничения не влияли.
Своему постоянному корреспонденту в Европе барону Гримму Екатерина Великая так писала о своей маленькой внучке Катиш:
«О ней ещё нечего сказать, она слишком мала и далеко не то, что были братья и сестры в её лета. Она толста, бела, глазки у неё хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими куклами и игрушками, болтает без умолку, но не говорит ничего, что было бы достойно внимания».
Письмо датировано 1790 годом, кода маленькой великой княжне Екатерине Павловне исполнилось два годика.
Известно, какое внимание уделяла императрица Екатерина Великая образованию и воспитанию своих старших внуков Александра и Константина. Об этом написано много. Но не упускала она из поля зрения и внучек.
В воспитательницы им Государыня избрала Шарлотту Карловну Ливен, о которой канцлер Алексей Андреевич Безбородко говорил, что если бы «генеральша Ливен» была мужчиной, «многих бы удобнее нашлась воспитывать великих князей». Рекомендовал её императрице Рижский и Видземский генерал-губернатор ирландец Георг Браун.
Шарлота Карловна жила в Митаве (ныне Елгава), столице (в 1578–1795 гг.) Курляндского герцогства, что в сорока километрах от Риги.
Оставшись в 1781 году вдовой, Ливен сильно бедствовала. Ну а о том, как она была избрана императрицей Екатериной II в воспитательницы свих внучек, рассказывает в своей книге Александра Осиповна Смирнова-Россет, фрейлина русского императорского двора, добрая приятельница Пушкина, Лермонтова, Гоголя:
«Когда старшей великой княжне исполнилось восемь лет, Екатерина написала рижскому генерал-губернатору графу Броуну:
«Дорогой Броун, пришлите мне хорошую гувернантку для моих внучек», Только что Броун получил эту записку, ему пришли сказать, что баронесса фон-Ливен желает его видеть. Вошла высокого роста, красивая дама, осанка её была важная и твёрдая. Он её посадил и спросил, что она желает?
«Во-первых, Exellenz (Ваше превосходительство), прикажите уплатить жиду, который меня привёз из Херсонской губернии, где муж мой умер. Я продала всё, что имела, и села в скверную фуру с тремя сыновьями и двумя дочерями. Все деньги я истратила, но так как я приехала просить вас как можно скорее доставить мне мою пенсию, то прошу вас оказать мне свою протекцию. Я хочу завести маленький пансион для воспитания моих дочерей, а сыновья будут учиться в гимназии. Я найму учителя русского языка, потому что мы русские подданные, а со временем найму и французского учителя, так как в России все говорят по-французски».
С жидом расплатились, и Броун предложил баронессе жить у него до приискания квартиры. Он удивился твердости, необыкновенному уму и на третий день сообщил ей, что нашёл для неё приличное место. Она вскочила и всплеснула руками, когда он ей сказал, что она будет гувернанткой великих княжен. «Боже мой, да я не могу. Я не говорю по-французски».
– «Это и ненужно, у великих княжён будут учители. Дело идет о хорошем солидном нравственном воспитании, вот что требуется от гувернантки».
Баронессу и её детей одели, нашли служанку, которую я ещё знала, купили карету и повезли баронессу Ливен, рождённую Поссе (она была курляндская уроженка, из числа древних мещанских фамилий, которых не гнушались гордые бароны наших остзейских провинций).
Она ехала на шестёрке с чином генеральши и с запиской Броуна прямо в Царское Село. Екатерина была в Софии. После смерти Ланского она часто туда ездила, потому что он там похоронен. Екатерина была милостива, тотчас оценила приезжую, пригласила её обедать и убедилась, что лучшего выбора нельзя было сделать. Сыновей баронессы определили в Кадетский корпус, тогда Пажеский корпус не был особым заведением. Ангальт из кадет выбирал лучших в пажи. Они жили в особом доме по поступлении их в пажи. А дочерей пустили с баронессой в Гатчину. Она произвела самое приятное впечатление на великого князя и великую княгиню, сделалась доверенным лицом и другом и оказала им величайшие услуги. Она одна умела постоянно сглаживать спор между обоими дворами. Её дочери оставались у великих княжён».
И далее, как и по поводу многих интересных эпизодов, содержащихся в книге, А. О. Смирнова-Россет называет источник:
«Эту историю мне рассказывал Александр Федорович Барятинский, он и теперь ещё нашим консулом в Лондоне. От него я узнала очень интересные вещи. Он человек умный, образованный, не знаю, зачем его не назначили давно уже посланником куда-нибудь».
У баронессы Ливен был сильный, волевой характер, она не боялась отстаивать своё мнение даже перед императрицей, которая, кстати, уважала таких людей. Однажды, случайно услышав разговор баронессы с одним из придворных, в котором та высказала своё мнение о нравах при дворе и даже сказала несколько критических слов о самой императрице, хотя не могла не понимать, что их могут передать и даже наверняка передадут той, Екатерина заявила:
«Вот именно такая женщина, какая мне нужна».
Порядок при дворе императрицы Екатерины был таков. Великие князья и великие княгини до семилетнего возраста находились на воспитании женщин, руководить которыми и поставили Шарлотту Ливен. С восьмилетнего возраста великие князья переходили под мужское воспитание и до пятнадцати лет состояли в «чину учимых», а уже потом их непосредственно готовили к государственной и военной службе и предстоящей женитьбе, которая чаще всего совершалась в интересах государственных.
Ну а великие княгини оставались на попечении Шарлотты Ливен вплоть до замужества.
Николай Павлович, уже будучи императором, в своих записках рассказывал о детских и юношеских годах своих и своих братьев и сестёр:
«Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребёнка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырёх нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемоний крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицу. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушья…»
Всей этой немалой по численности командой руководила, как уже упоминалось, Шарлотта Карловна Ливен, наверное, единственная в России женщина, которая заслужила самоотверженным трудом своим сначала графский, а затем и княжеский титулы.
Дочь Павла Петровича, Анна Павловна, будущая королева Нидерландская, вспоминала о его отношении к детям:
«Мой отец любил окружать себя своими младшими детьми и заставлял нас, Николая и Михаила и меня, являться к нему в комнату играть, пока его причёсывали, в единственный свободный момент, который был у него. В особенности это случалось в последнее время его жизни. Он был нежен и так добр с нами, что мы любили ходить к нему. Он говорил, что его отдалили от его старших детей, отобрав их от него с самого рождения, но что он желает окружить себя младшими».
О том же сохранились довольно подробные воспоминания барона М. А. Корфа, который указывал в них:
«Великих князей Николая и Михаила Павловичей он (Павел Петрович. – Н.Ш.) обыкновенно называл «мои барашки, мои овечки», и ласкал их весьма нежно, что никогда не делала их мать. Точно так же, в то время как императрица обходилась довольно высокомерно и холодно с лицами, находящимися при младших её детях, строго заставляя соблюдать в своём присутствии придворный этикет, который вообще любила, император совсем иначе обращался с этими лицами, значительно ослаблял в их пользу этот придворный этикет, во всех случаях и им самим строго наблюдавшийся. Таким образом, он дозволял нянюшке не только при себе садиться, держа великого князя на руках, но и весьма свободно с собой разговаривать; нередко нагибался сам, чтобы достать с пола какую-то игрушку или вещь, выроненную ребёнком или нянею, которой тогдашние робронды, причёски, перья и фижмы были и без того уже значительной помехой во всяком свободном движении, императрица со своей стороны, не обращая ни малейшего внимания на эти неудобства и маленькие мучения няни или гувернанток, никогда не удостаивала их ни малейшего смягчения в чопорном этикете тогдашнего времени, а так как этот этикет простирался и на членов императорской фамилии, то Николай и Михаил Павловичи в первые годы детства находились со своей августейшей матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости и даже боязни; отношения же сердечные, и при этом самые тёплые, наступили для них лишь впоследствии, в годы отрочества и юности».
Николай Дмитриевич Тальберг писал: «Император Павел особенно любил этого сына (Николая. – Н.Ш.)». Коцебу в воспоминаниях указывал, что когда княгиня Дашкова попала в немилость, то заступники её придумали для её помилования вложить прошение за пазуху младенца Николая, император Павел, лаская ребёнка, заметил эту бумажку. Он разрешил княгине переехать из пошехонской избы в её прекрасное имение Троицкое.
Своих внуков и внучек императрица Екатерина Великая воспитывала в чисто русском стиле, на добрых русских традициях. Это воспитание распространялось и на жён старших внуков, Александра и Константина, Елизавету Алексеевну, урождённую Луизу Марию Августу Баденскую, и Анну Фёдоровну, урождённую Юлиану Генриетту Ульрику фон Саксен-Кобург-Заальфельд.
Так, в феврале 1796 года Екатерина II писала барону М. Гримму:
«Вчера на маскараде великие княгини Елизавета, Анна, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина, придворные девицы – всего двадцать четыре особы, без кавалеров, исполнили русскую пляску под звуки русской музыки, которая привела всех в восторг, и сегодня только и разговоров об этом и при дворе, и в городе. Все они были одна лучше другой и в великолепных нарядах».
Тут надо заметить, что старшей из сестёр, Александре Павловне, было тринадцать, а младшей, Екатерине Павловне – восемь лет. Не танцевала из дочерей Павла Петровича только Анна, которой было тогда чуть больше года.
Ну а Екатерина Павловна в восемь лет уже танцевала наравне со старшими. Впрочем, она и во всём с самых ранних лет показывала необыкновенные способности, особенно делала успехи в науках и в изучении языков. Успешно овладела французским, немецким и английским языками, но что особенно важно, превосходно говорила и писала на русском, а ведь хорошие знания родного языка в ту пору в высших кругах были редкостью.
Братья и сёстры звали её Катиш.
Русский писатель и драматург-переводчик, известный главным образом своими мемуарами, Степан Петрович Жихарев, встретив однажды в Павловске великую княгиню Екатерину Павловну, с восторгом написал:
«Великая княжна Екатерина Павловна – красавица необыкновенная; такого ангельского и вместе умного лица я не встречал в моей жизни, оно мерещится мне и до сих пор… Она была совершенная красавица с тёмными каштановыми волосами и необыкновенно приятными, добрыми карими глазами. Когда она входила, делалось будто светлее и радостнее».
Сардинский посланник в России граф Жозеф-Мари де Местр докладывал в Италию:
«Ничто не сравнится с добротою и приветливостью великой княгини. Если бы я был живописцем, я послал бы вам изображение её глаз. Вы бы увидели, сколько природа заключила в них доброты и ума».
Кстати, Катиш прекрасно рисовала, и уроки живописи давал ей мастер исторического жанра и автор целого ряда знаменитых в ту пору картин на религиозные темы Алексей Егорович Егоров, который, кстати, учил рисованию и императрицу Елизавету Алексеевну.
О своей ученице Екатерине Павловне он сказал: «Не будь она дочерью императора, она в Италии была бы величайшей художницей».
Что ж, ведь и отец Катиш, Павел Петрович, в отрочестве своём заслужил подобную же похвалу от своего учителя математики Семёна Андреевича Порошина…
«Если б Его Высочество человек был партикулярной и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».
Была Екатерина Павловна и приятной собеседницей, умела рассуждать на самые различные, а в том числе и политические и даже – вот уж внучка своей великой бабушки – военные темы. Ведь известно, что у императрицы Екатерины Великой был, можно сказать, полководческий ум. Ну а что касается её любимой внучки, то впереди ещё будет возможность убедиться в том, насколько прозорлива была она и в военных вопросах, причём, в том числе и в вопросах стратегических.
Потрясение 11 марта 1801 года
Детство великой княжны Екатерины Павловны окончилось рано…
До 11 марта 1801 года она не знала трагедий, кроме смерти бабушки в 1796 году. Но так уж устроен мир, что рано или поздно бабушки и дедушки уходят в мир иной. О своём деде Катиш слышала мало, да и слышала-то не о настоящем деде, а о супруге бабушки, императоре Петре Третьем, который умер вскоре после свержения с престола. Что там произошло, разобраться в столь нежном возрасте было сложно. Ну а державную бабушку, конечно, было жаль, но тут отдавалось должное неумолимому току времени. Жаль было и крошечную сестрёнку Ольгу, родившуюся в 1792 году и уже в 1795-м покинувшую этот мир. Но и тут есть объяснение – слишком велика была детская смертность именно в раннем возрасте, даже документы, свидетельствующие о рождении, выдавали родителям только на детей, достигших пятилетнего возраста.
И вдруг в марте 1801 года одновременно два удара прогремело над головой тринадцатилетней великой княжны Екатерины Павловны. Первый удар – внезапная смерть отца, которому шёл всего лишь сорок седьмой год, то есть смерть в расцвете сил… И смерть, окутанная страшной тайной, которая произошла, якобы, от апоплексического удара, во что с самого начала никто не поверил. А следом пришло сообщение из Австрии о том, что в мир иной ушла старшая, любимая сестра Александра Павловна… Но в страшную ночь на 12 марта об этом при дворе ещё не знали – был долог в то время путь сообщений, даже срочных…
Ранним утром 12 марта мать – Мария Фёдоровна, – ставшая несколько часов назад вдовствующей императрицей, разбудила детей и срочно, под охраной конвоя, перевезла их из Михайловского замка в Зимний дворец.
Ещё не понимая, что произошло, Катиш, её старшая сестра Мария, младшие братья Николай и Михаил, которому едва исполнилось три годика, и сестрёнка Анна, заспанные, едва оторванные от сна, испуганно забились в карету и притихли.
Старшие сыновья Павла уже отправились в Зимний дворец, причём, ехали в обыкновенной карете. Эту карету видела из окна княгиня Дарья Христофоровна Ливен – супруга сына Шарлотты Карловны Ливен. Она, «знаменитая “светская львица” первой половины XIX века, тайный агент русского правительства в Лондоне и Париже, прозванная «дипломатической Сивиллой» рассказала о том в своих записках:
«Но вот послышался отдалённый шум, в котором мне почудился стук колес. Эту весть я громко возвестила мужу, но прежде, чем он перешёл в спальню, экипаж уже проехал. Очень скромная пароконная каретка (тогда как все в ту пору в Петербурге разъезжали четвериком или шестериком); на запятках, впрочем, выездных лакеев заменяли два офицера, а при мерцании снега мне показалось, что в карете я вижу генерал-адъютанта Уварова. Такой выезд представлялся необычайным. Мой муж перестал колебаться, вскочил в сани и отправился в Зимний дворец.
Моя роль на этом и окончилась. Все последующее я сообщаю со слов мужа и свекрови.
Экипаж, который я видела, вез не Уварова, но великих князей Александра и Константина. Выехав по Адмиралтейскому бульвару к противоположному краю Зимнего дворца, муж действительно увидел в кабинете великого князя Александра освещение, но по лестнице поднимался очень неуверенно».
Марии Фёдоровне в ту страшную ночь было неспокойно, ведь вокруг – одни враги. Она ещё не знала, что заговорщики, собравшиеся на пьянку перед своим ужасающим преступлением, готовы были на всё.
Николай Александрович Саблуков в своих записках указал на то, что банда сановных уголовников обсуждала и более кровавый сценарий:
«Вечером 11 марта заговорщики разделились на небольшие кружки. Ужинали у полковника Хитрово, у двух генералов Ушаковых, у Депрерадовича (Семёновского полка) и у некоторых других. Поздно вечером все соединились вместе за одним общим ужином, на котором присутствовали генерал Беннигсен и фон дер Пален. Было выпито много вина, и многие выпили более, чем следует. Говорят, что за этим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, офицер, находившийся в родстве со всею знатью, во всеуслышание заявил мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла; что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу. Как ни возмутительно подобное предположение, достойно внимания то, что оно было вторично высказано в 1825 году, во время заговора, сопровождавшего вступление на престол императора Николая Первого».
На кого было надеяться? На нового, дрожавшего от страха при вступлении на престол, императора? Быть может, именно уверенность в том, что он будет полностью управляем, заставила сановных уголовников отказаться от истребления всей царской семьи. Уж кому-кому, а Марии Фёдоровне было известно, кто скрывался на протяжении всего царствования Павла Первого под именем цесаревича Александра, а теперь скрывается уже под титулом императора Александра Первого.
Но об этом имеет смысл подробно поговорить в главе, посвящённой тому, каким образом и сам император, ставший известным под именем Александра Первого, едва не лишился престола, а может даже, как предполагали некоторые современники, и жизни.
Одним словом, на этого человека надежды было мало. Да и все, на кого можно было рассчитывать Марии Фёдоровне, оказались ко времени переворота либо в ссылке, либо в могиле. Заговорщики сумели организовать опалу и Фёдору Васильевичу Ростопчину, и Алексею Андреевичу Аракчееву, добились казни по ложному обвинению приближённых к императору офицеров братьев Грузиновых и полковника Грекова.
Перед самым покушением был удалён из дворца и караул, которым командовал полковник Николай Александрович Саблуков.
Кто же оставался? Князь Пётр Иванович Багратион? Вскоре после возвращения из Итальянского и Швейцарского походов Суворова, он был назначен шефом лейб-гвардии егерского полка и на него возложена охрана царской семьи. Правда, осуществлял он эту охрану тогда, когда семья выезжала в Павловск, то есть в летние месяцы. Фактически он исполнял эти обязанности с 1800 по 1811 годы, прерывая их только на время своих многочисленных боевых походов.
А вот в марте 1801 года и его под благовидным предлогом отправили подальше от столицы.
Багратион не только не был участником заговора, но даже не ведал о нём. В дальнейшем это обстоятельство позволило Марии Фёдоровне полагаться на него, когда возникала такая необходимость. Багратион на долгое время стал почти что единственным человеком, которому она доверяла. Ну а юная Катиш и вовсе увлеклась князем…
Когда это могло случиться, доподлинно неизвестно. Багратион часто бывал при дворе, поскольку пользовался особым расположением императора Павла Петровича. И в сентябре 1800 года совсем ещё юная Катиш стала свидетельницей бракосочетания генерала.
Тогда же она, великая княгиня Екатерина Павловна, увидела, хотя, скорее всего тоже не впервые, другую Екатерину Павловну, урождённую Скавронскую, которая стала супругой князя Петра Ивановича Багратиона.
Ну а с Багратионом мимолётные встречи случались довольно часто, поскольку он в первое время после своего назначения почти постоянно бывал в Павловске. Ну а Павловск императрица Мария Фёдоровна превратила в жемчужину. Вот как представлен он в записках Николая Александровича Саблукова (1776–1848), генерал-майора, автора «Записок» о времени императора Павла I и жестоком убийстве.
«Павловск, принадлежавший лично императрице Марии Феодоровне, был устроен чрезвычайно изящно, и всякий клочок земли здесь носил отпечаток ея вкуса, наклонностей, воспоминаний о заграничных путешествиях и т. п. Здесь был павильон роз, напоминавший трианонский; шале, подобныя тем, которыя она видела в Швейцарии; мельница и несколько ферм наподобие тирольских; были сады, напоминавшие сады и террасы Италии. Театр и длинные аллеи были заимствованы из Фонтенебло, и там и сям виднелись искусственные развалины. Каждый вечер устраивались сельские праздники, поездки, спектакли, импровизации, разные сюрпризы, балы и концерты, во время которых императрица, ея прелестныя дочери и невестки своею приветливостью придавали этим развлечениям восхитительный характер. Сам Павел предавался им с увлечением».
Трагическое супружество Александры Павловны
Трагедия 11 марта 1801 года затушевала в истории другую трагедию семьи императора Павла Петровича. За несколько дней до его зверского убийства шайкой сановных уголовников, в далёком Будапеште ушла из жизни старшая его дочь Александра Павловна.
Всего у Павла Петровича и Марии Фёдоровны было четыре сына и шесть дочерей. Правда одна из дочерей, Ольга Павловна (1792–1795), умерла в раннем детстве. Впрочем, детская смертность в те годы не была чем-то необычайным. Итак, десять детей в браке. Но были у Павла Петровича ещё внебрачные сын и дочь, о которых ещё будет повод поговорить. Пока же остановимся на старшей дочери, Александре Павловне.
О ней, старшей своей внучке, родившейся 29 июля 1783 года, императрица Екатерина Великая отзывалась так:
«До шести лет она ничем не отличалась особенным, но года полтора тому назад вдруг сделала удивительные успехи: похорошела, выросла и приняла такую осанку, что кажется старше своих лет. Она говорит на четырёх языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поёт, танцует, понимает всё очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость. Я сделалась предметом её страсти, и чтобы мне нравиться и обратить на себя моё внимание, она, кажется, готова кинуться в огонь!»
Вскоре после рождения, в 1783 году, государыня написала своему постоянному корреспонденту в Европе барону Гримму:
«Моя записная книжка на днях умножилась барышней, которую в честь её старшего брата назвали Александрой. По правде сказать, я несравненно больше люблю мальчиков, нежели девочек…».
А позже, касаясь потомства своего сына Павла, поясняла, что его «дочери все будут плохо выданы замуж, потому что ничего не может быть несчастнее российской Великой Княжны».
Нельзя сказать, что в полном объёме сбылись эти пророчества, но во многом императрица, к сожалению, оказалась права:
Государыня очень переживала за внучек своих и внуков. Известно даже, что, когда возникли непредвиденные препятствия к браку Александры Павловны со шведским королём Густавом IV, который настаивал на перемене Александрой Павловной веры, и брак по существу расстроился, у Екатерины Алексеевны случился удар. По мнению некоторых биографов, именно этот удар положил начало той болезни, что свела её в могилу. Конечно, здесь есть некоторое преувеличение, но удар – видимо так именовали в ту пору гипертонический криз – всё-таки был.
Но для чего же понадобилось искать жениха именно в Швеции? Ответ мы найдём в письме императрицы Екатерины II барону Гримму, отправленном в апреле 1795 года.
«Я могу смело сказать, что трудно найти равную ей (великой княжне Александре Павловне. – Н.Ш.) по красоте, талантам и любезности, не говоря уже о приданом, которое для небогатой Швеции само по себе составляет предмет немаловажный. Кроме того, брак этот мог бы упрочить мир на долгие годы».
Настало время установить добрые отношения с северным соседом. Ведь только в XVIII веке Россия воевала со Швецией трижды. С 1700 по 1721 годы была наиболее продолжительная война, наименованная Северной. Затем снова грянула уже более короткая русско-шведская война (1741–1743 гг.). И уже в царствование императрицы Екатерины Второй пришлось снова воевать с 1788 по 1790 годы. Три войны в общей сложности продолжались около четверти века.
Ну что ж, брак со шведским королём не состоялся. Нужно было думать о каком-то другом варианте, разумеется, полезном для России – такова участь великих княжён, недаром названная императрицей тяжёлой.
Александра Осиповна Смирнова-Россет рассказала:
«Две старшие дочери великой княгини были необыкновенной красоты, стройные, как пальмы, и когда Александре Павловне исполнилось семнадцать лет, Екатерина вызвала наследника шведского престола в надежде, что он женится на ней. Все знают, что этот брак не состоялся, потому что принц, обещавший, что великой княгине будет церковь, вдруг отказался от своих слов. Когда Густав должен был бежать, в отмщение за обиду бабки и сестры император поддержал Бернадота. И с вступлением новой династии Швеция лишилась поддержки Франции и сделалась совершенно безопасна для России.