Первая мировая война

Начало XX столетия вполне логически наследовало свои корни в веке XIX – веке просвещения и прогресса. XIX век, невзирая на массу войн и конфликтов (начиная от Наполеоновских походов и заканчивая Крымской и Франко-прусской войнами), тем не менее, не отличался особенной жестокостью и насилием. Профессиональные армии (даже всеобщая воинская повинность революционной и наполеоновской эпох во Франции не стала таким уж особенным исключением) сталкивались друг с другом на полях сражений, а на население прифронтовых и оккупируемых областей ложилась лишь тяжесть издержек военного времени. Австро-прусская 1866 года и Франко-прусская 1870 – 1871 годов войны, также в принципе не изменили общей картины, возможно, ввиду своей скоротечности. Однако привлечение к отбыванию воинской повинности значительной части мужского населения государств Европы, и столкновение в военных конфликтах уже не государей, а наций, стали прологом к мировым «бойням» следующего столетия.

XIX век стал столетием расцвета европейского искусства, взлета науки и технического прогресса. Во многом так и не удалось приблизиться к великому мастерству прошлого, но в отношении общей культуризации Европейского континента XIX век стал рубежным. Но точно так же, помимо прочего, XIX век стал временем революций в Европе и во всем мире.

Однако в то же время сплочение европейских монархий перед натиском революции, было, как никогда ранее, очень и очень тесным. Интервенции держав Священного союза в Испанию, Италию, Венгрию, Грецию и т.д. доказали это на практике. И все-таки именно XIX век привнес в будущее такого социально-политического процесса, как война, два негативных фактора, ставших базой для отказа в XX столетии от гуманности и вящей рыцарственности, свойственной конфликтам предшествовавшего столетия. Мировой конфликт XX века, дважды разражавшийся ожесточенными и не имеющими прецедента по своей жестокости войнами, вплоть до ядерных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки в 1945 году, не потушенный и поныне, имел свои корни как раз в этих факторах.

Во-первых, выступавшие ранее единым фронтом против остального мира европейцы разделились на военно-политические блоки по поводу обострившихся колониальных проблем. «Раздел мира» фактически совершился лишь двумя морскими державами – Великобританией и Францией. Небольшие «куски» в Африке и Америке имели Голландия, Бельгия, Португалия, Испания, но ни одно из этих государств в XIX веке уже не являлось великой державой. Между тем обладание колониями являлось одним из существенных признаков жизнедеятельности великой державы, ибо от этого фактора зависело как участие государства в мировой торговле, так и развитие экономики страны, выступавшей базисом великодержавности.

Объединенная после 1870 года Германия, чья экономика развивалась столь бурными темпами, что оставила позади все страны Европы, в том числе и Великобританию, так же, как и прочие страны, нуждалась в колониях и торговом флоте. Но «свободных», не колонизованных территорий оставалось до обидного мало, а на море господствовал английский флот, за чьей спиной уже зримо поднимал голову заокеанский гигант – Соединенные Штаты Америки. Если Франция худо-бедно развивала свою морскую торговлю благодаря многочисленным колониям в Африке, а экономика Центральной Европы и Балканского полуострова год за годом подминалась Германией, то сама Германия, в силу своего экономического развития претендовавшая на европейскую гегемонию, почитала себя необоснованно «обиженной» ограниченным масштабом доступа к ресурсам планеты.

Италия также поздно вступила на путь колониальных захватов, однако она ни в коем случае не могла испытывать слишком больших амбиций, ибо для того не существовало никаких предпосылок – ни экономических, ни демографических, ни военно-политических, ни каких-либо прочих. Фактически Италия считалась великой державой лишь благодаря своему географическому положению в Средиземноморье. Австро-Венгрия, невзирая на положение великой державы в мировой политике, вообще не имела колоний (хотя и существовала на географической карте мира Земля Франца-Иосифа).

Российская же империя, еще не успевшая как следует колонизовать свои громадные сибирские и дальневосточные просторы, и без того медленно продвигалась в глубь Средней Азии в направлении Афганистана и Ирана, где на горизонте уже маячили Персидский залив и Индия, и, значит, практически неизбежный конфликт с Великобританией. Экономически Россия была еще довольно слаба, чтобы ускорить темпы своего продвижения на Азиатском континенте, поддерживая свои великодержавные амбиции и претензии военной силой и географическим фактором, – начиная с XVIII столетия европейцы могли думать все, что им было угодно, но не считаться с Российской империей, грозно вставшей со времен Петра Великого на востоке Европы, они уже не могли.

Поджидают неприятеля

Вдобавок ко всему во второй половине XIX века к колониальной «гонке», неизбежно имевшей следствием «гонку вооружений» (и здесь технический прогресс оказался как нельзя более кстати) подключились неевропейские страны, претендовавшие на роль великих держав – Соединенные Штаты Америки и Япония. Именно эти государства войнами «открыли» эпоху империализма, победоносно утвердив в них свой новый статус на планете – испано-американская война 1898 года и Русско-японская война 1904 – 1905 годов (Англо-бурская война 1899 – 1902 годов в этом контексте представляется как первая «ласточка» грядущего глобального противостояния между Великобританией и Германией). Новые крупнейшие «игроки» на мировой арене отнюдь не способствовали стабильности в международных отношениях.

Характерно, что последней военно-дипломатической акцией, в которой государства Европы встали единым фронтом против Азии, стало подавление «боксерского» восстания в Китае в 1900 году. Как раз рубеж веков. Впоследствии европейцы стремились ослабить своих конкурентов в Европе и мире руками азиатов. Русско-японская война в своей основе имела конфликт между Россией и Великобританией. Тот самый конфликт, что разрастался в течение XIX века по всему земному шару. Это, например, и стремление Российской империи завладеть Черноморскими проливами, и поддержка различных сторон во время Гражданской войны 1861 – 1865 годов в США, это и скрытая борьба на всех океанах (особенно в Тихоокеанском регионе), это и русская сухопутная угроза британской Индии параллельно с английской морской угрозой русской международной торговле на всех морях.

Само участие Японии в войне против России не могло бы иметь места, не предоставь англичане и американцы крупных займов японской военщине как раз для ведения антирусской войны. В то время русский колосс представлялся англосаксам гораздо большей угрозой, нежели сравнительно небольшое островное государство Азии. Перл-Харбор и Сингапур 1941 – 1942 годов станут ответом Великобритании и Соединенным Штатам Америки со стороны японцев на отказ от общеевропейской политики в общепланетарных масштабах.

Во-вторых, важнейшим фактором изменения характера вооруженных конфликтов и международных отношений стал прогрессирующий с каждым десятилетием в Европе национализм. Объединение последних крупных национальных государств в Европе – Германии под эгидой Пруссии, и Италии под первенством Пьемонта – выдвинуло на первый план национальные империи. Великие державы, выстроенные на феодальных принципах монархического сюзеренитета, отжили свой век. Масла в огонь подливало то обстоятельство, что среди всех великих держав Европы к 1914 году Австро-Венгрия и Россия оставались многонациональными империями.

Однако Австро-Венгрия постепенно распадалась, пусть пока еще духовно (сам дуализм Дунайской монархии говорил, что и государственно-географический распад не за горами), а Россия все-таки находилась на восточной оконечности Европы, являясь одновременно как Евразией, так и Азиопой. Поэтому в отношении русских данный фактор немного «опаздывал» в своем развитии, тем не менее в течение всего XX века существование Российской (Советской) империи во многом поддерживалось центростремительной силой оружия и перекачкой средств из центра на периферию. К сожалению, с тем, чтобы окончательно развалиться к началу нового тысячелетия.

Европейский национализм, во-первых, выдвинул приоритет собственной нации перед общеевропейским единством (сейчас мы видим обратный процесс, конструируемый странами Европы вследствие факторов экономического порядка), что заведомо обрекало государства на вооруженный конфликт за «спорные» территории. Ведь даже в Европе существует масса территорий со смешанным в национальном отношении населением. Кроме того, национализм постепенно и совершенно логично перерастал в шовинизм – резкое отторжение всего инонационального и провозглашение собственной нации даже не просто «первой среди равных», но «исключительной». Наиболее отчетливо этот процесс, вплоть до расистских «научных теорий», после Первой мировой войны) расцвел как раз в Германии, являвшейся в XIX веке наряду с Францией культурным лидером Европейского континента.

Привал у колодца

Безусловно, германский национализм никоим образом не явился плодом только лишь культурного развития страны (напротив, германская культура и искусство XIX века говорят об обратном), но стал заложником политического и экономического процессов в мировом масштабе. Действительно, бурный подъем немецкой экономики и выдвижение Германии на роль европейского лидера с конца XIX века не могли мирить немцев с тем положением, что Германия занимала на планете. Ведь даже понемногу регрессировавшая Франция, делавшая капитал прежде всего с помощью банков, а не с помощью промышленности, имела куда больше возможностей и вариантов, способствовавших ее экономическому развитию. И все это – благодаря колониям и морской торговле. О Великобритании, державшей в своих руках ключи к мировым торговым путям, и говорить нечего. Терять роль «морского перевозчика» и «мастерской мира» англичане не собирались. И потому немцы сделали главную ошибку – ставку на грубый национализм, что в конечном счете оттолкнуло от них весь континент, ибо вызов был брошен всем одновременно.

Экономический взлет после 1870 года, опиравшийся как на объединенную страну, так и на французские репарации, заставил Германскую империю приступить к захвату колоний и строительству флота, как торгового, так и военного. И если первоначально германская экспансия удерживалась в твердо очерченных рамках, установленных дальновидной дипломатией О. фон Бисмарка, то после его отставки немцы открыто бросили вызов прочим великим державам Европейского континента. Это в самой ближайшей перспективе вело к борьбе с могущественной Великобританией, которая никоим образом не могла смириться с утратой исключительно прибыльной роли «мирового перевозчика». Английские авторы указывают: «Германия, которая в 1871 году не была мировой державой, стала осознанно стремиться к этому лишь после отставки Бисмарка в 1890 году… в Европе, как считали многие немцы, их страна находится в “окружении”. После 1897 года вожди Германии стремились вырваться из него и приступить к экспансии. Все это предполагало неизбежный конфликт с Британией… Морское могущество было столь же необходимо для поддержания британской “изоляции”, сколь мощь Германии на суше – для поддержания системы союзов, членом которой она являлась»[4].

Англо-германский конфликт, разрастаясь, вовлекал в свою орбиту всю Европу и, понятно, все великие державы, каждая из которых имела свои собственные (и порой глобальные) цели в этом конфликте. Исследователь европейской цивилизации последних двух столетий пишет: «…для двух главных противников, Германии и Великобритании, границей могло стать только небо, поскольку Германия стремилась занять то господствующее положение на суше и на море, которое занимала Великобритания, что автоматически переводило бы на второстепенные роли и так сдававшую позиции британскую державу»[5]. Невзирая на то что современники своевременно определили англо-германскую природу назревавшей Большой Европейской войны, правительства всех стран не собирались оставаться в стороне. При этом, что парадоксально, в каждом государстве правители заранее выбрали свою собственную группировку и затем делали все возможное, чтобы не остаться в стороне от вооруженного конфликта. Деятельность отдельных трезвомыслящих государственных деятелей не имела успеха.

Все-таки первенствующая роль лидера в разжигании внутреннего национализма принадлежала Германии. В политическом отношении Второй рейх был еще очень молод, а потому сравнительно непрочно спаян внутри самой страны. Именно поэтому, дабы спаять немцев общностью исторической судьбы, в духовном плане помимо ставки на общегерманское прошлое императорская власть сделала ставку на национализм. И, бесспорно, этот шаг сильно скрепил узы ганноверцев, баварцев, гессенцев, баденцев, саксонцев и всех прочих германских областей под руководством пруссаков, что и было подтверждено в мировых войнах XX века. А ведь странно было бы вспомнить, что еще в 1866 и 1870 годах часть германских государств с оружием в руках боролась на стороне Австрии или Франции против Пруссии!

Национализм, как ведущая линия внутриполитического развития общества и государства, особенно усилился после восшествия на престол молодого кайзера Вильгельма II и отставки мудрейшего канцлера О. фон Бисмарка. В этот период Германия сделала ставку на своеобразную «политическую автаркию», рассчитывая чуть ли не в одиночку противостоять всем тем, кто не пожелает утверждения в центре Европы нового гегемона. А это – все прочие европейские великие державы.

Ставка верховной власти Германии на национализм породила такое явление, как «милитаризация общества», – ведь национальную исключительность пришлось бы неизбежно отстаивать оружием. За образец был взят идеал прусского офицерского корпуса, армия становилась «школой» для всего населения, в стране усиленно насаждались и поддерживались разнообразные военно-спортивные кружки, патриотические общества и т.д. Утверждаясь среди гражданских лиц, агрессивный национализм, в свою очередь, бумерангом влиял на вооруженные силы, еще более утверждая их в собственной значимости и вере в то, что любая проблема не только разрешима с помощью силы, но и в то, что это есть единственно правильный выбор.