Дагестанская сага. Книга II
– Хотите верьте – хотите нет, а я и вправду слышал именно так!
Абакар отложил вилку и поднёс к губам салфетку. В наступившей паузе сидевшие за накрытым в доме Ахмедовых столом гости вновь недоверчиво зашумели. Как всегда, атмосфера за столом была весёлой и непринуждённой, в темах для разговоров недостатка не было, как, впрочем, и в закуске тоже.
– Ну да! – снова заговорил Абакар. – А ещё я слышал, что у американцев очень мало разводов не потому, что они такие уж примерные супруги, а потому, что живут без брака. Короче, просто сожительствуют! Пожили немного, не понравилось – разбежались и пошли искать себе другую пару!
– Могу себе представить! – воскликнула жена Абакара Раисат. – Выходит, что никаких тебе обязательств и никаких обязанностей перед семьёй!
– А как же дети? – спросила Фарида, подкладывая подруге в тарелку аппетитный кусочек жареного ягнёнка.
– Ну, дети, конечно, у них тоже рождаются! – с глубокомысленным видом изрёк Абакар. – Скорее всего, у них, наверное, так: пожили, подошли друг другу, поженились, завели детей, не подошли – и… вассалам-ваккалам! – разбежались в разные стороны!
– Надо бы и у нас такое ввести, чтобы…
Раисат не успела докончить шутливой фразы, как её муж тут же воскликнул:
– А ну замолчи, женщина! Слушайте, совсем от рук отбились эти наши жёны! Это Советская власть их испортила. Раньше они очень хорошо знали своё место!
Фарида подвинула к нему блюдо с завёрнутыми в виноградные листики крошечными голубцами и сказала:
– А ведь мы почти ничего не знаем об этих американцах!
– А что там о них знать? Империалисты – и всё! – ответил Абакар.
– Интересно, а они о нас вообще что думают?
Вопрос Фариды вызвал у присутствующих некоторое замешательство, после чего Имран, до этого молчавший и то и дело переглядывавшийся через стол с сидящей напротив хорошенькой Аллочкой, которая недавно приехала из Саратова и работала сейчас старшей пионервожатой в школе, носившей имя Ленина, весело сказал:
– Да, наверное, то же самое, что и мы о них! Думают, наверное, что в Советском Союзе живут сплошные враги… А ещё, небось, думают, что мы здесь звери какие-то, живём одной стаей и кушаем из одной кастрюли!
– Ну, если это в смысле дружбы, то так оно и есть! – произнесла кокетливо Аллочка, играя ямочками на своих нежных и пухлых щёчках. – А может, хватит о них, об американцах этих? Давайте лучше потанцуем или попоём!
– Имран, спой что-нибудь! – поддержали предложение остальные гости.
Не заставив себя долго упрашивать, Имран подошёл к пианино и взял привычным движением несколько аккордов.
– А что вам спеть? – спросил он, обращаясь главным образом к Аллочке.
– Ну – у, что-нибудь такое… о любви, например! – протянула, встряхнув локонами, девушка.
– О, о любви всегда пожалуйста! – весело ответил Имран и запел:
Что так сердце, что так сердце растревожено,Словно ветром тронуло струну?О любви немало песен сложено,Я спою тебе, спою ещё одну…Прислушиваясь в своей комнате к звукам инструмента и поющему голосу сына, Айша думала о том, что, может, и надо было ему позволить учиться на музыканта. Уж сколько он умолял об этом и её, и Ансара, но оба оставались непреклонными, потому как в роду у них не было никаких артистов… Хотя, правда, сам Ансар брал, бывало, в руки мандолину, напевая что-то негромким глуховатым голосом и ни разу при этом не сфальшивив. А уж отец её, Ибрагим-бек, тот и вовсе славился своими музыкальными дарованиями, которые иногда позволял себе обнаружить в кругу самых близких друзей. Вот в него-то и пошёл, должно быть, её сын.
Фарида, в отличие от мужа, не пела и к музыке в целом относилась ровно, выделяя из неё отдельные произведения и считая, что без остальных вполне можно обойтись. Она, конечно, гордилась музыкальными талантами мужа, хотя и ревновала его в глубине души к музыке. Трезвый, прагматичный ум и спокойная рассудительность молодой женщины, граничившие с удивительной для её возраста мудростью, являли полную противоположность весёлому нраву и неиссякаемому жизнелюбию Имрана, который, даже став отцом двоих сыновей, не утратил юношеского задора, беспечности и легкомыслия и, словно мотылёк, перелетал от одного яркого цветка к другому, наслаждаясь нектаром и оставляя весьма приятные о себе воспоминания.
Жизнь для Имрана была удивительным, лучезарным явлением, данным человеку для того, чтобы он мог, пользуясь дарованными ему благами, в полной мере ею наслаждаться. А иначе для чего они, эти блага, созданы Всевышним? Всевышний, впрочем, был для него далёк и так же абстрактен, как для большинства его сверстников.
Семья, разумеется, в известной степени значила для Имрана очень даже немало, и он, вполне сознавая определённую ответственность за жену и за детей, за мать и за хозяйство, работал старательно, на совесть, чтобы они ни в чём не нуждались, однако данное обстоятельство отнюдь не противоречило его стремлению получать от жизни все удовольствия, которые та ему охотно предоставляла.
Жизнь чудесна, когда в ней есть друзья, и деньги, и красивые женщины, а известно, что ни того, ни другого и ни третьего много не бывает.
Глава 4
Из письма Далгата:
«Здравствуйте, дорогие Юсуп и Малика!
Извините, что давно вам не писал, но я был сильно занят, сдавал экзамены выпускные и ещё работу дипломную защищал, так что времени не было вообще. Но это не означает, что я про вас забыл. Я часто вспоминаю всех вас, и, конечно же, дядю Ансара вспоминаю, и то, как мы хорошо жили все вместе.
Но и здесь мне тоже очень нравится! За годы, что я тут, Ленинград стал для меня родным, будто я всю жизнь здесь прожил. Город необычайно красивый, много прекрасных зданий, парков, мостов через реку Неву – и, что удивительно, все разные!
А ещё здесь множество театров, выставочных залов, музеев – один Эрмитаж чего стоит! Конечно, по сравнению с Ленинградом Буйнакск выглядит как маленькая деревня, да и Махачкала тоже!
С учёбой у меня всё в полном порядке, а недавно профессор Адрианов предложил мне поступать в аспирантуру, сказал, что видит во мне перспективу и готов быть моим научным руководителем. Не скрою, мне это было очень приятно, я и сам всерьёз подумывал заняться научными исследованиями, хотя предстоит ещё отработать два года после института, без этого в аспирантуру не принимают.
Зато впереди есть определённая цель, и я буду к ней продвигаться.
Живу по-прежнему в общежитии, хотя тётя Роза с дядей Борисом постоянно уговаривают к ним переехать. Я их навещаю каждое воскресенье, они меня всегда ждут, и если я не прихожу, то тётя Роза начинает паниковать и отправляет дядю Бориса на мои поиски.
К моему приходу она готовит все мои любимые блюда, включая хинкал, хотя, если честно, у тёти Айши он, конечно, вкуснее! Но, правда, здесь и мясо совсем другое, не такое, как в Дагестане!
Очень хотелось бы всех увидеть, особенно тётю Айшу, как она там, надеюсь, не сильно постарела?
А как поживают Имран, Фарида и их дети? Передайте всем от меня привет, и дяде Гасану с тётей Светой, конечно, тоже.
Что касается моего приезда, то, скорее всего, в ближайшие месяцы приехать не смогу. Было бы здорово, если бы вы сами приехали. Вот возьмите и приезжайте сюда в отпуск!
Ещё раз всем привет, обнимаю, ваш Далгат».
* * *Юсуп расположился в кресле и развернул «Дагестанскую правду». Газета сообщала, что Советский Союз в недалёком будущем догонит и перегонит Соединённые Штаты Америки в мирном экономическом соревновании. «Наша экономика, – писала газета, – развивается гораздо быстрее. Достаточно привести такие цифры: с 1913 года по 1960 год выпуск промышленной продукции в США вырос более чем в пять раз. В СССР за это же время – в 45 раз».
Перелистав газету, Юсуп потянулся за лежавшей рядом книжкой с очередным детективом, но прежде обратил к дочери традиционный ежевечерний вопрос:
– Давай, доча, рассказывай, как в школе дела?
Днём они с Маликой работали, поэтому практически не имели возможности наведываться в школу чаще, чем на проводившиеся раз в месяц родительские собрания, и, доверив дочь учителям, а сынишку детсаду, были спокойны, зная, что, пока они лечат людей, государство проявит заботу об их отпрысках.
Марьяша, Маришка, Марюнчик, Маруся – все эти имена и прозвища принадлежали их любимице, которая весело отзывалась на любое из них.
– Хорошо, папа! – Улыбнувшись отцу, девочка вновь перевела взгляд на лежавшую перед ней тетрадку.
– Что, так много уроков задали?
– Н-нет, я уроки уже сделала давно…
– А что же ты там всё пишешь?
– Да так просто… всякие цитаты записываю.
– А можно мне прочесть эти всякие цитаты?
– Конечно, можно!
Марьяша протянула отцу тетрадку, исписанную круглым аккуратным почерком, и он принялся читать вполголоса: «Чтобы дойти до цели, надо идти. О. де Бальзак»… «Люди, будьте человечны! Это ваш первый долг. Ж.-Ж. Руссо»… «Большое сердце, как и океан, никогда не замерзает. Р. Бёрнс»…
– Да-а, дочка, – улыбнулся Юсуп, – не знал, что ты уже обращаешь внимание на умные слова умных людей! Молодец, продолжай в том же духе! Читая мудрецов, и сама станешь мудрой… как Василиса Премудрая!
При этом сравнении девочка захихикала, а Юсуп, помолчав, добавил:
– Между прочим, я и сам раньше собирал всякие мудрые мысли, где-то должны сохраниться мои тетрадки с записями… Помню, примерно в твоём возрасте мне нравились стихи Назыма Хикмета:
И если я гореть не буду,И если ты гореть не будешь,И если мы гореть не будем,То кто тогда рассеет тьму?– Ой, пап, подожди-ка, я запишу! – Марьяша схватилась за ручку. – Как там он сказал? И если мы гореть не будем, и если ты гореть не будешь… Как здорово!
Юсуп любил эти вечерние часы, когда все они были вместе после наполненного хлопотами рабочего дня. По окончании весёлого ужина каждый отдыхал, занимался чем-то своим, ежесекундно ощущая присутствие друг друга. За ужином Юсуп с Маликой, коротко перекинувшись дневными новостями, сосредоточивались на детях, стараясь восполнить внимание, недоданное им днём.
Марьяша, первой возвращавшаяся домой из школы, отвечала за уборку квартиры и мытьё посуды. Малика, поменяв вечером белый врачебный халат на домашний фартук, старалась побаловать семью каким-нибудь вкусным блюдом, извлекая из многочисленных рецептов что-то оригинальное.
… Страна, едва оправившись после разоблачений Хрущёвым «кровавого антинародного сталинского режима», того, в котором сам Никита Сергеич с лакейской готовностью играл наиактивнейшую роль, оказалась в состоянии «холодной войны» с Западом. Последний, так же едва отойдя от шока, который он испытал при виде стучащего ботинком по трибуне ООН Хрущёва, грозившего показать капиталистам «кузькину мать», никак не мог взять в толк, при чём здесь мать какого-то неведомого им Кузьки.
Воспринимая Хрущёва как фигляра, со всё нараставшим чувством внутреннего неприятия и неприязни, люди, исторически привыкшие к послушанию и ещё хранившие в памяти ужасы недавней войны, внешне не роптали, а, затянув потуже пояса, продолжали трудиться во имя грядущего светлого будущего, уже давным-давно обещанного большевиками.
Те, кто пострадал в своё время от так называемых сталинских репрессий, горячо приветствовали также и хрущёвскую «оттепель», снисходительно прощая Никите его мужицкую хитрость и не желая признавать очевидную лицемерную, предательскую сущность генсека. В глазах некоторых он был освободителем страны от сталинской тирании. Однако находилось, к удивлению, немало других, тоже пострадавших от репрессий, но питавших при этом необъяснимое уважение к памяти Сталина, прежде покоившегося в мавзолее рядом со своим учителем Лениным, а позднее извлечённого оттуда и, к облегчению многих, погребённого в землю.
Стране не хватало продуктов, но при этом люди единодушно поддержали решение партии об оказании братской помощи Кубе, равно как и другим странам, нуждавшимся в поддержке Советского государства, пусть даже само оно испытывало во многом ничуть не меньшую нужду.
Всё это и ещё многое другое обсуждалось вполголоса на многих советских кухнях, чьи хозяева, одинаково недовольные и Сталиным, и Хрущёвым, да и вообще существующим в стране режимом, грезили о совсем иной жизни, такой, в которой не было бы ни ЦК КПСС, ни Советов, а была бы свобода говорить вслух всё, что хотелось, свобода передвижения по миру, который, если верить заглушаемым радиостанциям Запада, без Советской власти был просто чудесен.
В доме Юсупа и Малики подобные разговоры, как правило, не велись. В конце концов, если оставить в стороне классовую борьбу, им было что вспомнить о времени, когда оба волею судьбы оказались в Ц-ском районе, где и познакомились друг с другом. И теперь их дом был полон тепла, уюта, вкусных ароматов дымящейся картошки и борща, не беда, что постного, и дагестанской сушёной колбасы, присылаемой им Айшей из Буйнакска.
И пусть они живут в разных городах со своими родными, но расстояние-то небольшое, в конце концов, всегда есть суббота и пригородный поезд Махачкала-Буйнакск, который за какой-нибудь час с лишним примчит их к близким людям. Ну, а пока он мчит, вполне можно с детишками полюбоваться из вагонных окон видами окрестностей, барханами, кафыр-кумухской скалой и всем до боли знакомым и никогда не надоедающим пейзажем.
На крыше поезда, как всегда, будут с гордым видом восседать пацаны, которым скучно сидеть внутри вагона, ведь куда интереснее обозревать всё сверху. А может, у них просто нет денег на билет! В любом случае их не останавливают риск свалиться или страшные рассказы о том, как это происходило уже не раз с кем-то. Всё равно они взберутся на самый верх и, увлекшись, примутся даже бегать по крыше несущегося состава просто потому, что им этого хочется.
Если бы горцы думали о страхе, размышлял, глядя на них, Юсуп, то не носились бы извечно на своих быстрых конях, а теперь и на автомобилях по узким, извилистым горным тропкам, прямо над зияющими пропастями.
Глава 5
Далгат повернул выключатель, и комната наполнилась звуками скрипичной музыки, которая, впрочем, тут же и закончилась, и радио голосом диктора сообщило: «Для вас прозвучала «Волшебная флейта» Вольфганга Амадея Моцарта в исполнении солистов Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова. Дирижёр – заслуженный деятель искусств РСФСР Джемал Далгат».
Фамилия дирижёра явно была кавказской, и её созвучие с собственным его именем Далгата вдруг заинтересовало так, что ему тут же захотелось взглянуть на владельца этой фамилии.
В институтской библиотеке его со вчерашнего дня поджидала увлекательная статья об археологических находках на территории современного Ирака, и в предвкушении работы над нею юноша решил выйти из дома пораньше, чтобы успеть пройтись по оживлённым ленинградским улицам, а если повезёт, то приобрести по дороге билет в тот театр, где работал дирижёр с заинтересовавшей его фамилией.
День выдался тёплым и безветренным. Расклеенные тут и там афиши приглашали ленинградцев и их гостей на многочисленные спектакли и концерты. Далгат, который, несмотря на занятость, старался не пропускать главных театральных новинок, замедлил шаг, внимательно рассматривая очередную афишу.
Прямо над названием «Любовь к трём апельсинам» в глаза ему бросилась надпись: «Дирижёр Джемал Далгат», и в ближайшей же кассе он приобрёл билет на оперу Сергея Прокофьева.
Вечерний зал был полон, и по окончании оперы зрители, встав со своих мест, долго и горячо аплодировали артистам в знак своей благодарности и восторга.
Дирижёр, невысокий мужчина средних лет с нервным худощавым лицом, на котором из-под стёкол очков поблескивали выразительные глаза, тонким, с характерной горбинкой носом, стоял у пульта и время от времени наклонял лысоватую голову, сдержанными кивками благодаря зал за щедро проявляемые эмоции.
Со своего места Далгат внимательно смотрел на него и думал о том, что просто обязан подойти к этому человеку, хотя почему обязан, он и сам не мог бы объяснить.
В ожидании, пока публика окончательно разойдется, он прогуливался по фойе и поглядывал на стены, увешанные портретами мастеров оперной сцены. Наконец, он увидел, что Джемал Далгат, сменивший концертный фрак на обычный костюм, направляется к театральному выходу.
Преодолевая смущение, Далгат шагнул к нему и произнёс, волнуясь:
– Здравствуйте!
– Вечер добрый, молодой человек! – ответил ему дирижёр. – С кем имею честь?
Приветливость в голосе музыканта растопила нерешительность юноши, и он сказал:
– Меня зовут Далгат… Мы с вами почти тёзки! Я из Дагестана…
– А-а-а! О-о-о! Очень приятно познакомиться, уважаемый почти тёзка из Дагестана! Вы здесь проездом?
– Нет, я здесь живу, учусь и работаю!
– Вот как? Ну что же, учитывая, что и я тоже по большому счёту происхожу из Дагестана, пойдёмте и по дороге с вами обо всём поговорим!
В ходе беседы выяснилось, что Джемал имеет достаточно близкие родственные связи с покойным отцом Далгата, Манапом Алибековым, и парень, обрадованный этим открытием, вдруг подумал, что не зря, должно быть, его так взволновала услышанная по радио фамилия дирижёра.
Впоследствии он не раз благодарил судьбу за тот день, когда всё-таки решился подойти к Джемалу Далгату, потому что встреча эта не только положила начало их дружбе, но и привела Далгата к поистине судьбоносным событиям.
* * *Из письма Далгата:
«Здравствуйте, дорогие Малика и Юсуп!
Давно не писал вам, и, честно говоря, стыдно, но, поверьте, я о вас часто думаю и мысленно с вами разговариваю.
Жизнь моя довольно однообразна, хотя и занят бываю целый день по горло. В основном разрываюсь между институтом и библиотекой. Работаю над темой и одновременно готовлюсь к кандидатским экзаменам по философии и немецкому, так что, как видите, дел хватает.
Малика, ты спрашивала, хожу ли я в театр и как часто. Раньше ходил чаще, и в Мариинку, и в БДТ, и оперетту успел много раз посмотреть, а сейчас времени почти не остаётся, ведь госпожа Наука не шибко жалует тех, кто не отдаётся ей целиком!
Но у меня есть новость, для меня очень важная. Я здесь познакомился с удивительным человеком, его зовут Джемал Далгат. Он наш соотечественник, известный музыкант и очень интересная личность. Дирижировал в балетах «Горянка», «Ревизор» и многих других. А главное, выяснилось, что он состоял в родстве с моим отцом, хотя, как я понял, лично они не были знакомы.
Джемал-Эддин Энверович – таково его полное имя – отнёсся ко мне с большим вниманием, и я даже был у него в гостях. Он интересный собеседник, много знает и много гастролировал по миру, представляете, был в Японии, США, Германии, Индии!
Не скрою, я рад этому знакомству не только потому, что он интересный человек, но и оттого, что есть в нём нечто такое, что меня к нему притягивает, какое-то внутреннее благородство, и тактичность, и дух. Мы много говорим о литературе, об истории. Он столько читал всего, просто ходячий кладезь знаний!
Что касается моей жизни, то она почти не меняется и состоит главным образом из работы, учёбы и посещений тёти Розы, которая периодически ставит вопрос ребром, требуя, чтобы я оставил общежитие и перебрался к ним, ну а я героически сопротивляюсь.
У них, кстати, огромная библиотека, и каких только нет книг!
Тётя Роза стала совсем старенькой, у неё куча болезней, но всё равно она бодра, и ум её чёток и ясен.
А как поживает моя тётушка Айша? Надеюсь, что она здорова и по-прежнему согревает собою буйнакский дом. Если вдруг понадобятся какие-то лекарства, дайте мне знать, я их тут же вышлю.
На этом письмо заканчиваю. Передавайте привет всем нашим, включая и детей. Кстати, вы спрашиваете, когда у меня, наконец, появятся свои дети. Вот разберусь с диссертацией и вплотную займусь личной жизнью! А пока что почти всё моё внимание достаётся одной даме – Науке!
Всех обнимаю, с приветом, Далгат».
Глава 6
Джемал Далгат был не просто известным советским дирижёром. Он был сыном Дженнет Далгат – пианистки и композитора, первой горянки, окончившей с золотой медалью Лейпцигскую консерваторию. Он приходился внуком Магомеду Далгату – доктору медицины, статскому советнику и депутату 4-й Госдумы от Дагестана, и Нисаханум – дочери персидского посла в Ростове-на-Дону. И, наконец, он принадлежал к известному на Кавказе роду Далгатов, давшему Дагестану целую плеяду учёных, общественных деятелей и просветителей.
И, невзирая на столь выдающиеся аспекты его биографии, а, скорее, благодаря им Джемалу были присущи те самые благородство, скромность и обходительная корректность, которые и отличают истинного интеллигента от всякого рода эрзац и псевдо.
Атмосфера дома, в котором вырос и получил воспитание Джемал Далгат, была вся пропитана высоким духом почитания классических образцов мировой литературы и искусства, и Дженнет, так же, в свою очередь, взращённая на идеалах высокой духовной и нравственной культуры, вкупе с великой любовью к своему Отечеству, выразившейся в стремлении служить ему всеми силами души, постаралась привить эти качества и своим детям.
Джемалу было восемнадцать, когда не стало его матери, и память о ней, для него священная, неустанно подвигала его к новым и новым высотам в музыкальном творчестве. Возможно, именно это обстоятельство и сблизило с известным дирижёром Далгата, как и он, рано потерявшего родителей и так же свято почитавшего их память. Они принадлежали к разным поколениям, но многие позиции жизненных устремлений и мировоззрения роднили их между собой, и Далгата неудержимо тянуло к общению с этим человеком.
Они подружились, насколько могут подружиться люди двух разных поколений. Разница в возрасте отнюдь не мешала им сблизиться духовно и по-человечески.
Дирижёр представил юношу своей семье, состоявшей из супруги и дочери Дженнет, которая была старше Далгата на несколько лет. Она рисовала картины и так же, как её отец и бабушка, имя которой она унаследовала, была вся пронизана творческим началом, пребывая в убеждённости, что жизнь в её красочном многообразии должна быть запечатлена на полотнах наилучшим образом.
Постепенно визиты в дом Джемал-Эддина Далгата обрели характер традиционности, и как-то в один из вечеров молодой человек был представлен двоюродной племяннице хозяина, которую звали Сайда. Учтиво поздоровавшись, Далгат переключился на Джемал-Эддина, с увлечением рассказывавшего о новой постановке.
Беседа за столом была живой и непринуждённой. Все много шутили, особенно Дженнет, которая то и дело подтрунивала над Далгатом, интересуясь, сколько же черепов ему уже удалось откопать. Далгат отвечал ей в тон, в свою очередь спрашивая, сколько шедевров она выбросила за последние дни в мусорную корзину. Ему было хорошо среди этих людей, так неожиданно вошедших в его жизнь и ставших ему близкими.
Сайда почти не говорила, а лишь внимательно слушала, вставляя изредка фразы, носившие, как заметил Далгат, характер одновременно содержательный и юмористический. Когда настало время прощаться, Дженнет попросила его проводить девушку.
Тусклые жёлтые фонари освещали вечерние ленинградские улицы, снег мерцал и переливался, мягко хрустя под ногами. Молодые люди неспешно шли по безлюдным улицам и молчали, пока, наконец, Сайда не спросила:
– А вы действительно археолог?
– Ну да, правда, пока ещё не настоящий, – улыбнулся Далгат.
– Это как?
– Я пока учусь в аспирантуре, так что до настоящего археолога мне далеко!
– Но вы бывали в экспедициях?
– Да, был несколько раз на практике. Но в длительных ещё нет!
– Было интересно?
– Ещё бы! Знаете, какое это удивительное ощущение, когда ты находишься в одном мире, а видишь и соприкасаешься с другим, давным – давно ушедшим…
– А какая область вам больше всего интересна?
– С самого начала вообще-то меня увлекала Древняя Греция, но потом, послушав лекции Боголюбова, Абаева, Дьяконова, я очень заинтересовался Востоком, в частности Месопотамией, Вавилонией…
– Вавилония? Кажется, это что-то связанное с Навуходоносором? Честно говоря, я такой профан в истории Древнего мира!
Далгат улыбнулся:
– Ну, если вы произнесли без запинки имя Навуходоносора, то вы уже не профан!
– Большое спасибо, ваши слова меня окрылили! Я ошибаюсь, или это тот самый Навуходоносор, которому человечество обязано одним из чудес света?
– И снова браво! Навуходоносор был женат на Амитиде, для которой он соорудил на вавилонских террасах, прямо за своим дворцом, знаменитые висячие сады, чтобы Амитида не слишком скучала по своей родине.