Бизнес-класс

– Лев Борисович! Должен все-таки сказать… – Коломнин начал подниматься. Но Дашевский жестом осадил его на место.

– Не хуже тебя все вижу, – в своей стремительной манере перебил он. – Только правда здесь не твоя, а Ознобихина: без риска на новые рубежи не прорваться.

Переполненный происшедшим разговором, Дашевский заходил по кабинету.

– В главном они с Четвериком правы. Засиделись мы, увы! Создавали чисто банковский бизнес. В приватизации не поучаствовали. Потому холдинга толком до сих пор не имеем. За счет этого всем проигрывали: Березовскому, Потанину, даже Виноградову. А здесь в самом деле шанс: компания-то задумана как большой мэрский кошелек. Да что кошелек? Кошелек – это «Система». Здесь – бумажник! Тут не только деньги. Тут ворота в такую политику, к какой прежде подступиться не могли. Это шанс разом через черт знает сколько ступенек прыгнуть. Шанс, которым не бросаются! – брусничные глаза Льва Борисовича излучали азарт и нетерпение.

– А если все-таки не срастется? – упрямец Коломнин физически ощутил неудовольствие президента. Но решился закончить. – А что если завтра планы мэрии изменятся? Или Гилялов решит переметнуться? Это ж в нефтяном мире известный кидала. Еще замминистра будучи всех накалывал. И с чем мы останемся? Худо-бедно сорок миллионов выдали. Еще десятка на подходе. А даже поручительства завода до сих пор нет.

– Вот и обеспечь! – недовольно потребовал Дашевский.

– Трудно добиться, если они чуть что за вашу спину прячутся.

– Так не позволяй!

Коломнин поднял глаза: Дашевский, хоть и улыбался, но не шутил.

– Каждый из нас, Сергей, должен делать свое дело, – отчеканил он. – Мое – это стратегия. А ты делай то, за что деньги получаешь: жми на них, сволочей.

– Так если!..

– И ничего! Дальше жми. Я тебя обматерю, если переберешь лишку. А ты опять прессингуй. Накажу и – престрого! А ты – знай, свое. Работа твоя такая.

– Стало быть, поручительство выбиваю?

– И счета переводить требуй. И поручительство. Недельку только дай очухаться, раз уж я обещал. А если не сумеешь, вот тогда всерьез спрошу. Что ухмыляешься? – Завидую Ознобихину. Кредиты выбивает он. А ответственности за возврат никакой.

– Правду говорят, что узковато стал мыслить, – с удовольствием уличил Дашевский. – Со всеми перессорить меня хочешь? Дело таких, как Ознобихин, самое что ни на есть важное, – деньги в банк приносить. И потому во всяких конфликтах я изначально его сторону держать буду. Коломнину было, конечно, что ответить. Но некому. Насупившийся, переполненный эмоциями Дашевский не был расположен выслушивать какие бы то ни было оправдания. Коломнин поднялся:

– Разрешите идти?

– Куда это ты собрался? – подивился президент. – Я еще и к разговору не приступил. Думаешь, на ГНК свет клином сошелся? Вот сейчас, к примеру, в Томильске «подснежник» обнаружен. Поступила чрезвычайно тревожная информация по должнику нашему – компании «Нафта-М». Выползло на просрочку пять миллионов. А сама «Нафта» по слухам сыпется. Я бы от тебя это узнавать должен. А ты, гляжу, опять не при делах. – Как раз сегодня доложили.

– А должны были не сегодня, а неделю назад! – он прервался, слегка смутившись: припомнил, видно, где был Коломнин за неделю до того. – Стало быть, такая фамилия – Фархадов – тебе знакома?

– Немного.

– То-то что немного! А обязан досканально знать. Один из открывателей нефти в Сибири. Лауреат Государственной премии, Герой Соцтруда и прочая дребедень. Но к тому моменту, как рынок этот «рубить» меж собой в девяностых принялись, прежнее влияние потерял. Однако обидеть «деда» не захотели. Он для нефтяных генералов что-то вроде патриарха. И за прежние заслуги передали ему в районе Томильска уютненькое месторожденьице, – на хлеб, так сказать, с маслом. Говорят, по личному требованию Вяхирева и Гилялова. Оба как бы его ученики. Поначалу неплохо взялись. Инфраструктуру обустроили. Наш томильский филиал активно их кредитовал. Рассчитывали через Фархадова этого с Вяхиревым «завязаться». Но не получилось. Амбиций у старика с избытком, а вот влияние прежнее – тю-тю. А теперь у них какие-то, сигнализируют, сбои. И – пресерьезные. Задержки платежей, растущая задолженность перед поставщиками. Да и дед постарел. Семьдесят четыре стукает. А кредитных наших денежек там уже больше пяти миллионов зависло. Через два месяца срок возврата. – Уже дал команду Седых срочно вылетать и на месте разобраться в причинах.

– Какой там Седых? – вскинулся Дашевский. – Набрал шантрапы из ментов. Кроме тебя самого, баланс толком прочитать не умеют.

– Почему? Богаченков, к примеру, – превосходный экономист. – Богаченков?! Кстати припомнил. Кто это такой?

– Старший группы по пластиковым…

– Да знаю! Кто такой, спрашиваю, что позволяет себе банковский бизнес ломать? Вот новая докладная на него.

– В подразделении нет учета, а значит, и контроля за доходами. Богаченков пытается его восстановить. Отсюда и жалобы.

– Учета! Рассуждаешь тут, как…бухгалтер. Тебе известно, какую прибыль приносят они банку?

– Это-то всем известно. А вот сколько банк недополучает…

– Неделю – Богаченкова заменить! В кадры команду я уже дал. Не умеет ладить с людьми – плохой, стало быть, менеджер. Да и тебе бы самому призадуматься не мешало! Ведь конфликт за конфликтом. Едва с одним помирю, тут же с другим сцепишься. Я тебя в главном, конечно, подпираю. То, что банку предан, знаю и ценю. Но разводить подозрительность не позволю. Короче! – Дашевский заметил протестующий жест Коломнина. – Дискуссию прекращаю. Сам вылетай в Томильск. С собой можешь брать кого хочешь. Надо неделю – сиди неделю. Две – так две. Задача – оглядись на месте: может, пока не поздно арестовать все к чертовой матери, да и распродать? Заслуги заслугами, а денежки кровные возвращать надо.

В предбаннике навстречу Коломнину поднялся поджидавший его в сторонке Богаченков.

– А, Юра! – невольно смешался Коломнин. Богаченков держал полиэтиленовую папочку с вложенным внутрь единственным листом. И нетрудно было догадаться, что это такое, – заявление об увольнении: похоже, какой-то рьяный кадровик уже довел до парня решение президента банка. – Давай-ка присядем. Судя по страстям, много на стервецов этих накопал?

Богаченков кивнул.

– Ну, так и составь докладную записку. Я попробую начальника банковского аудита уломать туда влезть. Любое дело надо доводить до конца. Чтоб не зря. А сам ты… Знаешь? Кого из нас жизнь хрюслом об стол не била? Если б всё и всегда по справедливости делалось, так и наша служба была бы не нужна. Понимаешь?

Богаченков бесстрастно промолчал, явно выжидая паузу, чтоб передать на подпись заявление. Коломнин вгляделся в надежнейшего, откровенно симпатичного ему парня, изо всех сил пытавшегося не выказать бушевавшую в нем обиду. Еще бы не обидеться! Поступали с ним несправедливо. Причем, что особенно досадно, – походя несправедливо. Не вникая, не разбираясь. Исключительно по признаку целесообразности: выгода от пластикового бизнеса виделась Дашевскому несоизмеримой с той пользой, которую мог бы принести безвестный безопасник.

Складка на губах Богаченкова Коломнину категорически не нравилась. Он знал эту складку. Богаченков – низкорослый, тщедушный, с жидкими пегими волосами – был из редкой категории людей, поразительно неконфликтных, можно сказать, покладистых. Но не дай Бог было добраться до того, что скрывалось под первым, мягким, даже рыхлым пластом. Причем происходило это всегда внезапно и непредсказуемо. Богаченков взрывался разом: словно упрятанная в земле мина.

За два месяца до того он приобрел подержанную «девятку» – первую свою машину, о которой в тайне мечтал. Едва ли не на второй день счастливый обладатель подъехал заправиться на АЗС. Утренняя бензозаправка пустовала. Лишь на парапете меж колонками сидели двое кавказцев с пивом. При виде подъехавшей «девятки» оба нехорошо оживились. И как только Богаченков вышел из-за руля, почувствовал сзади лезвие, впившееся в шею.

– Все дэлаем спокойно. И будешь жить. Садысь назад за руль.

Аргумент был более чем серьезен. Богаченков послушно опустился на сидение. На месте пассажира уже обосновался второй грабитель, вертлявый и низкорослый. С победительной ухмылкой принялся рассматривать он побледневшего водителя. Его приятель с ножом, приставленным к аорте, устроился сзади.

Он-то и подавал команды, сопровождая их для убедительности легкими покалываниями.

– Значит, так. Давай техпаспорт.

Богаченков безропотно вынул и передал соседу техпаспорт.

– Давай ключи.

Глумливый маленький кавказец, требовательно перевернувший ладонь, нравился Юре все меньше и меньше. Но как разумный человек он понимал, что потерять машину, хоть и дорого, но дешевле, чем жизнь. Богаченков положил ему на ладонь ключи.

– Тэперь встаем и выходим. Он садится за руль. Мы с тобой отходим на десять шагов вперед. Он подъезжает. Я сажусь. Мы уезжаем. Ты остаешься. Живой. Тебе удача. Дернешься – зарэжу, как барана! Понял?

– Чего не понять? – Богаченков приоткрыл дверцу, собираясь выбраться.

Но сидящий рядом, вероятно, вдохновленный безропотностью жертвы, озарился новой мыслью. Он придержал Богаченкова за плечо.

– Куда пошел, шкет? Сначала выверни карманы!

И тут совершенно внезапно, в том числе и для себя, Богаченков, у которого, если честно, денег-то при себе было едва на пятнадцать литров бензина, остервенел:

– Ах ты, паскуда! Машину отбираете. Так тебе еще и по карманам пошарить не заподло! Крохобор!

Он с ходу влепил кулаком в побелевшие от внезапного испуга губы. Что-то принялся угрожающе выкрикивать задний. Богаченков чувствовал боль от входящего в шею острия. Но теперь это все для него стало как-то неважно. Ухватив соседа за шиворот, он продолжал наносить ему беспорядочные удары, яростно что-то выкрикивая. Послышался звук тормозов – перед бензоколонкой остановились сразу две машины.

– Пошли, слушай, жлобина! – выкрикнул «задний» кавказец. Но перед тем, как выскочить, с чувством врезал собственному подельнику кулаком по затылку. Оно и понятно: за эксцесс исполнителя надо платить.

Бросив на «торпеду» ключи и техпаспорт, вывернулся и выскочил побитый соучастник.

Распаленный Богаченков рванул было следом. Но, едва отбежав от машины, почувствовал слабость. А когда прикоснулся рукой к шее, увидел, что ладонь наполнилась кровью.

В Первой градской больнице, куда он доехал сам, врач, зашивая колотую рану на шее, сообщил между делом, что до аорты не хватило какого-то миллиметра.

Таков был этот негромкий, очень основательный человек. Который, если говорил «да», то это было «да» до конца. К тому же Богаченков, помимо прочего, был превосходным финансистом, виртуозом замысловатых комбинаций. И терять его Коломнину вовсе не хотелось. – Погоди-ка! – внезапная идея овладела им. – Ты как будто сибиряк?

– Лет пять там отработал, – недоуменно подтвердил Богаченков.

– Так чего ты тут штаны просиживаешь?! – возмутился Коломнин. – Иди немедленно оформляйся. Завтра в командировку вылетаем! Будешь теперь при мне по особым делам.

В коридоре Коломнина караулила секретарша Ознобихина:

– Сергей Викторович! Николай Витальевич очень просил заглянуть.

Коломнин, раздосадованный происшедшим, хотел отказаться, но дверь кабинета Ознобихина будто случайно распахнулась, и сам вышедший хозяин обхватил начальника УЭБ за плечи.

– Старина! Надеюсь, не обиделся, что я тебя чуток опередил? – испытующе, в той же манере, что и Дашевский, он заглянул собеседнику в глаза. – В этом деле не только стратегия важна, но и тактика. Не мог я тебе, понимаешь ли, позволить в президента банка сомнения посеять. Слишком важен этот проект.

– Для банка или для тебя?

– А я себя от банка не отделяю! – отчеканил Ознобихин, кивая одновременно двум проходящим мимо начальникам департаментов. Проводив их нетерпеливым взглядом, вернулся к прежнему, дружески-снисходительному тону. – Надеюсь, ты тоже?

– Коля, давай напрямую – чего ты от меня хочешь? Узнать, о чем договорились с Дашевским?

– В том числе.

– В таком случае докладываю: получил команду с поручительством пока не наседать. Можешь считать – нейтрализовал. Доволен?

– Я тогда доволен буду, когда начальник экономической безопасности мне в этом проекте союзником станет. Потому что каждый раз бегать к президенту за поддержкой – это накладно. Я жилы рву, чтоб банк на новый простор вывести. А ты – как стоп-кран уперся. Думал, командой станем. Ну, хочешь, я тебе все бизнес-планы по Генеральной компании покажу? Просмотри тщательно, а через два-три дня спокойно обсудим.

– Через два-три вряд ли. Я на две недели в Томильск улетаю.

– К Ларисе?! – Ознобихин ошеломленно остановился. – Вот это ты молодец. По-взрослому!

– Почему к Ларисе? – голос Коломнина разом просел.

– Так она ж как раз в Томильске живет. Не знал, что ли? О чем же вы с ней?.. Ты даешь!

– Слушай, Коля, – заалевший Коломнин решился. – Собирался как раз с тобой насчет Ларисиного мужа переговорить. Я тут по приезде прокачал: не зарегистрировано по Москве убийство Шараева. Не знаю, что и думать.

Из приемной выглянула секретарша, озабоченно зыркнула вдоль коридора.

– Николай Витальевич! Вас Лев Борисович срочно требуют.

– И правильно, что не зарегистрировано. Шараева – это Ларисина фамилия. Она ее себе оставила, чтоб азербайджанскую не брать. А мужа – Фархадов, Тимур. Отец у него, между прочим, знаменитейший по Сибири нефтяник… Да иду, иду!

Ознобихин исчез в недрах приемной, оставив Коломнина в наиполнейшем обалдении.

Лариса Шараева – невестка патриарха Всея Сибири и банковского должника!

Выйдя на улицу, Коломнин с удивлением обнаружил, что давно стемнело: суматошный рабочий день растаял незаметно, как сахар в кипятке. С легким ознобом припомнил о предстоящем неизбежном разговоре с сыном. Теперь он был благодарен Панчееву, удержавшему его от первого, чисто эмоционального порыва. Такой разговор требует мудрой сдержанности. Конечно, Димка был близок к тому, чтобы всерьез оступиться, – ведь фактически речь идет о взятке. Но – лишь близок. Главное – не набрасываться сразу, не загонять парня в безысходность. Необходимо найти нужный тон и нужные слова. Чтоб разговор этот остался один. Последний и – навсегда.

И еще, чего жаждал он почти подсознательно, – чтобы дома не оказалось жены. Всякая попытка поговорить при ней с кем-то из детей оканчивалась ее неизменным вмешательством – причем в любой разговор она буквально врезалась и – гнала волну, как разогнавшаяся моторка меж тихими весельными лодками. Так что даже спокойная вроде беседа преображалась, покрываясь бурунами, – предвестниками близкой бури. Бурей, то есть общим скандалом – с вскриками и взаимными обвинениями, за которыми терялось все доброе, – обычно и заканчивалось.

Увы! Жена оказалась дома. И, более того, по скорбной усмешке, с какой оглядела она появившегося мужа, стало ясно: она уже все знает. И она имеет мнение.

– Дмитрий дома?

– А где ж ему теперь быть? – демонстративно повернувшись, жена вернулась на кухню, оставив, впрочем, дверь неприкрытой.

Нахохлившийся сын забился в глубокое кресло под торшером, с нераскрытой книгой на коленях.

– Кажется, нам пора поговорить, – строго произнес Коломнин, еще раз давая себе слово быть сдержанным.

– О чем?! – сын не отвел глаза. Напротив, прямо посмотрел на отца. И какая же волна неприязни и несдерживаемой обиды окатила Коломнина. Его невольно перетряхнуло.

– Ты что, Дмитрий?!

– Он еще спрашивает? – послышалось сзади. – Постыдился бы. Ребенок первые самостоятельные деньги заработал. А родной папочка отобрал.

– Да иди ты отсюда к черту! – заорал Дмитрий на мать, срываясь на фальцет. – Предупреждал же, чтоб не лезла.

– Димка! На мать-то! – предостерег Коломнин, хоть самого нестерпимо подмывало ухватить ее за локоть и вышвырнуть из комнаты.

– Да пошла она! Тоже достала. Во вы у меня где оба! – Дмитрий подбежал к матери и сделал то, о чем мечтал сам Коломнин, – решительно вытеснил в коридор и захлопнул дверь. Обернулся к оторопевшему отцу. – Скажи, что я тебе сделал? Только скажи! За что ты меня ненавидишь?!

– Я?! – Коломнину начало казаться, что происходит это во сне. – Я – тебя?! Да ты о чем, Димка?

– С четырнадцати лет ты меня гнобишь своим высоколобым презрением: не то делаю, не там учусь, не о том думаю! Я уж и забыл, когда видел что-то, кроме твоего вечного презрения! Но теперь-то за что! Это мои деньги. Я их заработал! Понимаешь ты? Я – сам.

– Вообще-то заработал – это несколько иное. А когда ты на имени банка спекулируешь…

– О-о! – сын завыл. – Опять за свое! Да что ж ты действительно такой тупой?! – Дмитрий, я пытаюсь поговорить по-доброму, но ведь могу…

– Чхал я на то, что ты можешь! Не застращаешь. Банк! Служение! Достал! Да разуй зенки! Все в банке гребут под себя. Делают деньги. Где могут и как могут!

– Полагаю, все– таки – не все.

– Не все! Ты – нет. Вбили в тебя в твоем МНДВ[2] инстинкт сторожевого пса: охраняй хозяйское, пока не сдохнешь. Или пока сам хозяин не прибьет за чрезмерное рвение. Но и я не ворую. Понимаешь? Ни у кого ни цента. Я просто «сделал» эти деньги там, где другой бы их не нашел. И что же, скажи на милость, здесь такого, что родной отец?…

– Не забывай, это я тебя все-таки в банк привел.

– Ты! Все ты, – согласился сын. – Вот это и есть главное. Испугался, как бы твое имечко не замарали.

– Наше имя!

– Да нет, твое! Потому что я твоими благодеяниями сыт по горло и завтра же подам заявление об уходе. Так что не извольте беспокоиться! На вас и тень не упадет. И вообще, – он поколебался. Даже передумал было, но все-таки, хоть и тихо, закончил. – Не хочу с тобой больше ничего общего иметь.

– Даже так? – выдавил Коломнин. Он понимал, что надо что-то делать. Объясниться. Попытаться убедить. Но не было сил ни на уговоры, ни на крики. – Как знаешь. Далеко, похоже, зашло. Скажи только, зачем тебе эти деньги понадобились? Вот так, разом. Разве мы тебе в чем отказывали?..

– А вот затем. На квартиру, к примеру, собрать хотел, понимаешь? Чтоб… лиц ваших с матерью не видеть.

– Мать-то тебе чем не угодила? Кто-кто…

– Да идите вы!.. Вы ж оба ядом пропитаны, так ненавидите друг друга. Думаешь, не видно? Вот скажи, чего живете вместе?

– Хороший вопрос.

– Да нет у меня вопросов, – осунувшееся лицо отца несколько остудило парня. – Все равно как угодно добуду деньги, но – уйду из дома!

Махнув рукой, повернулся и выбежал в спальню. В гостиную тотчас ворвалась жена:

– Доволен? Довел парня до точки? Отец называется. Другие отцы за детей насмерть стоят. А этот…Ну что с того, что мальчишка немножко денег бы подзаработал? Кому от этого хуже? – Да пойми ты, курица! Нельзя начинать жизнь со взяток. С них начнешь, ими и кончишь!

– О господи! Говорить с тобой – как под водой кричать. Сорок два года и – полный идиот. Что теперь делать-то собираешься? Ты ж сына так потеряешь. А мне как с тобой жить после этого? Вот скажи, как ты нам с детьми в глаза смотреть после этого будешь?

– Пожалуй, что уходить мне надо из дома, – всего минуту назад Коломнин и не помышлял об этом. А, выговорив, понял, что решение созрело давно. – Все равно как мы живем – это не жизнь.

– Опять? – съязвила жена.

– Да нет, окончательно надумал. В чем-в чем, а в этом он прав: чего в самом деле мучим друг друга? Квартиру, само собой, вам.

– Это даже не обсуждается. А детей, стало быть, на мои плечи?

– Детей?.. Да есть у меня на книжке деньги. Куплю Дмитрию квартиру, раз так рвется.

– Двухкомнатную! – потребовала жена.

– Двухкомнатную? Так это, считай, все, что у меня отложено… – Коломнин задумался. Но не о том теперь голова болела. – Что ж? Пусть двухкомнатную. Проживу на даче.

Дачу эту на берегу Истры он уж лет пять отстраивал, где сам, где чужими руками, но – своими деньгами. В последнее лето выложил печку. До весны перекантуется.

– Даже так? Что ж, вольному воля, – жена обескураженно покачала головой. – Силой держать не стану. Ишь, как допекло-то! Или сударушку какую завел?

Она ухмыльнулась презрительно.

– Завел. И тут же потерял, – дернул черт за язык Коломнина.

Лицо Галины, до того несколько потерянное, исказилось яростью.

– Дачу тоже отдашь! – отчеканила она. – У нас еще дочь растет. А на баб своих заработаешь!.. Ты что это улыбаешься, кобелюга?!

– Разве? – удивился Коломнин. – Так, подумалось.

Ну не говорить же в самом деле, что представилась ему вдруг Лариса, и такое томление почувствовал в предвкушении встречи, что хоть пешком беги до самой Сибири.

– У меня утром самолет. Пожалуй, соберусь прямо сейчас, да и поеду в аэропорт. Все равно не засну. А вещи, какие отдашь, приготовь, – заберу по приезде, – попросил Коломнин.

Не было в нем ни задиристости, не попыток выяснить отношения. Одна опустошенность.

И оттого поняла Галина, что не очередная у них размолвка. А заканчивается сегодня двадцатилетняя полоса жизни. А впереди – должно быть, одинокое старение. Схлынули в никуда приготовленные насмешки и подколки, на которые за годы семейной жизни стала изощренной мастерицей. Опустилась в кресло и – тихонько завыла.