Ибо сильна, как смерть, любовь… (сборник)

– Да, – выдохнул он, – ну и дела.

– Послушай, – снова начала я, – вот ты сейчас точно следуешь теореме Оккама. Ты пытаешься все, что я говорю, объяснить естественными причинами. У тебя не получается. А ты попробуй поверить мне, и все сразу встанет на свое место.

– Ну, вообще-то это так, – подумав, нехотя признал он.

– Но ты не мучайся. Для меня главное не то, веришь ты мне или нет. Для меня главное совсем другое.

– Да? Ну и что для тебя главное?

Ну, вот и наступил этот самый важный момент. Я положила свою руку на его и, глядя ему в глаза, сказала с нажимом и как можно убедительней.

– Главное, чтобы ты жил.

– Почему? – тихо спросил он.

– Потому что ты единственный и необыкновенный, и твоя жизнь слишком большая ценность, чтобы бросаться ею ради женщины, которая даже неспособна понять и оценить тебя и твой талант.

Я ожидала, что он опять вспылит и бросится защищать ее, но он промолчал и задумался, а потом спросил, силясь придать своему голосу иронический оттенок:

– Ну, а ты, конечно, способна понять и оценить меня и мой талант?

– Знаешь, тебе совсем не обязательно хамить мне, – обиделась я. – В конце концов, ты прав. Это твоя жизнь и можешь делать, что хочешь, а я ухожу.

Я даже встала со стула, но я блефовала. Я бы все равно никогда так просто не ушла, но момент был рискованный, и у меня замерло сердце.

– Погоди, – он тоже вскочил и схватил меня за руку. – Извини, я не хотел тебя обидеть. Не уходи, мы же с тобой еще не договорили.

Я потихоньку вздохнула с облегчением, но постаралась сохранить обиженное лицо.

– Ну, извини, – еще раз повторил он, – не обижайся. И вообще, какой же ты мой ангел-хранитель, если собираешься уйти и бросить меня? Тебя же послали меня спасти.

Он старался говорить шутливо, но глаза смотрели на меня тревожно. Он даже приобнял меня за плечи, как – будто старался удержать.

Да ведь он же боится, что я уйду, вдруг дошло до меня. Я, это единственное, что отделяет его от смерти. Если я уйду, ему придется принять эти таблетки, а ведь он не хочет этого. Острая жалость к нему пронзила мне сердце.

– Ленечка, бедный мой мальчик, – вырвалось у меня и я неожиданно для себя обняла его. Он нагнулся и прижался щекой к моей щеке, а я стала гладить его по голове. Так мы простояли несколько минут молча. Я чувствовала его дыхание на своей шее, чувствовала тепло его тела. Он казался мне таким беззащитным, я готова была отдать жизнь, чтобы защитить его.

– Глупый, глупый, ты мой ребенок, – тихо шептала я ему. – Ну, зачем ты придумал все эти ужасы на свою голову? Ну, ничего, ничего. Теперь это все прошло, теперь у тебя все будет хорошо.

Он вдруг поднял голову.

– Ну, вот, – серьезно сказал он. – Зачем же ты меня оскорбляешь?

Я растерялась.

– Разве я оскорбляю тебя?

– Конечно, – подтвердил он. – Обзываешь ребенком, ни с того ни с сего.

Я пригляделась к нему повнимательней. Глаза его смеялись, и, вообще, он выглядел значительно повеселевшим. Видно, он, наконец, понял, что ему не предстоит умирать сегодня, и словно тяжелый груз слетел с его плеч.

– Я, – продолжал он, – совсем даже не ребенок.

– Да, – радуясь перемене в нем подхватила я, – ты львенок, а не ребенок…

– Клянусь душой, – закончил он. И очень довольный прибавил:

– Вот видишь, я читаю книги.

– Хороший мальчик, – покровительственно сказала я.

– Ах, вот как ты со мной разговариваешь. Тогда не будете ли вы так добры, взрослая тетенька, сказать, сколько вам лет? Что-то мне не кажется, что вы старше.

– Ну вот, разве женщинам задают такие вопросы?

– Так то женщинам не задают. А таким девчонкам как ты можно.

– Ну, если тебе так хочется знать, то мне скоро двадцать два. А тебе, между прочим, двадцать.

– Подумаешь, два года разницы, это ерунда. А я уже и вправду подумал, что ты жила при Александре Македонском.

– Я что, так старо выгляжу? – поинтересовалась я.

– Нет, но ты же ангел. Откуда мне знать, как у ангелов года считаются. Да, а вот еще вопрос, – совсем повисел он. – Ангелы пьют кофе или по старинке все только нектар с амброзией?

– Кофе тоже пьют, – успокоила я его, – можешь предлагать.

– Вот и хорошо, давай хоть кофе выпьем, а то я с тобой уже замучался.

– Ничего себе, – возмутилась я. – это кто еще с кем замучался.

– Ну, хорошо, хорошо, пусть будет, что ты со мной, – засмеялся он. – Главное, что у меня есть отличный кофе. Я тебе сейчас покажу.

В университете, мы изучали психологию, и я знала, что душевные страдания не могут продолжаться бесконечно. Когда они достигают критической точки, срабатывает система самозащиты, и человек как бы отключается от них и наступает релаксация. Конечно, это временное облегчение, он еще будет страдать, но сейчас его боль затихла, и он счастлив и весел. Ничего, время лечит, он забудет ее. А я уж постараюсь помочь ему. Но я еще не все сделала сегодня, остался еще один очень важный момент.

– Леня, – просительно сказала я, – Перед тем, как мы пойдем варить кофе, можно мне что-то сделать?

– Что ты имеешь в виду? – он подозрительно посмотрел на меня.

– Нет, ты сначала скажи, что можно.

– Ну, хорошо, давай, – подумав, согласился он.

– Я должна забрать у тебя таблетки, – выпалила я.

По его лицу пробежала тень.

– Вообще-то, в этом нет необходимости, я… – он замялся.

– Береженного бог бережет, – твердо сказала я. – так я заберу?

– Ну, если ты так хочешь… Хорошо, я сейчас принесу их.

– Нет, – упрямо сказала я. – Я сама возьму. Скажи, где они лежат.

– Хочешь убедиться, что я все тебе отдам? – догадался он.

– Да. Откуда я знаю, может, у тебя еще что-нибудь есть.

– Тогда тебе нужно забрать все колюще-режущие предметы, – невесело пошутил он.

– Если надо будет, заберу, – я была тверда как кремень.

– В общем, хочешь сделать шмон?

– Да, – я стояла на своем.

– Ладно, пошли в ванную. Они там в шкафчике.

Он открыл дверь в ванную и пропустил меня вперед. Она была крохотной. Ванна занимала ее большую часть. Узенький проход вел к раковине, над которой висел шкафчик. Я решительно направилась к нему. Внутри лежали немногочисленные лекарства, мыло, зубная паста.

– Вот они, – он показал на флакон, наполненный таблетками. Я быстро схватила роковое лекарство и сунула в карман джинсов.

– Ну, что еще ты собираешься забрать? – насмешливо спросил он.

Он стоял сзади, почти вплотную ко мне, и я чувствовала его близость каждой клеточкой своего тела. Но сейчас передо мной стояла важная задача обезопасить его, и я не могла отвлекаться.

– Это аспирин, – он протянул руку поверх моей головы и стал показывать мне лекарства. – Это энтеросептол, это, пардон, средство от запора…

– А это что? – Я коршуном кинулась на таблетки анальгина. На вид их было штук тридцать. В таком количестве они были опасны, и я не собиралась их ему оставлять.

– Э, это всего лишь анальгин, что ты делаешь? – удивился он, видя, что я прячу и это лекарство в карман.

– Это я тоже не могу тебе оставить, – сурово сказала я.

– А что я родителям скажу, если у них живот заболит? – заныл он. – И вообще, лекарство денег стоит.

– Деньги я верну, – все тем же суровым тоном ответила я. – Скажи спасибо, что я оставляю вам средство от запора. Ну, ладно, пока все.

Я повернулась и неожиданно мы оказались совсем близко друг к другу, лицом к лицу. Наступила пауза. Его губы были совсем рядом. Я видела, что ему хочется поцеловать меня, но он не решается. Я даже понимала, почему. Всего лишь час назад он собирался умереть из-за любви к другой. Он боялся, что я буду смеяться над ним.

– Знаешь, а я ведь даже не знаю, как тебя зовут, – вдруг с удивлением сказал он. Но только я хотела назвать свое имя, он жестом остановил меня.

– Не нужно имени, – сказал он. – Ты ведь мой ангел-хранитель. Я буду называть тебя ангел.

– Я что, похожа на ангела? – спросила я.

Он отступил на шаг и окинул меня оценивающим взглядом.

– Во всяком случае, ты достаточно хорошенькая для этого.

Наконец-то, оценил, обрадовалась я.

– Ладно, при таком условии, я согласна.

– Тогда все, ангел, пошли пить кофе, – скомандовал он, и, легонько обняв меня за плечи, повел в кухню.

– Вот, – с детской гордостью он продемонстрировал мне там явно иностранную вакуумную упаковку с зернами кофе. – Ты когда-нибудь видела такое? Это двоюродный брат отца присылает нам из Израиля. Настоящий арабика.

Я, конечно же, выразила максимум восхищения столь замечательным кофе, и он, страшно довольный, вскрыл упаковку и пересыпал часть зерен в кофемолку. По кухне тут же поплыл совершенно одуряющий запах. Мне нестерпимо захотелось кофе.

– Давай я пока джезву наполню, – чтобы ускорить дело предложила я. И тут такое началось. Он даже выключил кофемолку и несколько секунд молча уничтожал меня взглядом, а потом возмущенно сказал.

– Женщина, знай свое место. Неужели ты думаешь, что я доверю тебе варить кофе? Женщины могут варить борщ, но настоящий кофе никто из них варить не умеет. Сядь и помолчи.

Пожав плечами, я уселась за стол, а он еще некоторое время продолжал молоть зерна, время от времени проверяя, что получилось и что-то бормоча себе под нос. Наконец, полученный результат его, по-видимому, удовлетворил, так как он выключил кофемолку и пересыпал все из нее в джезву.

– Вот видишь, – снисходя к моему невежеству, попутно объяснил он, – зерна не должны быть смолоты в порошок. Хороший кофе должен быть грубого помола.

Потом он стал тщательно отмерять воду, а я смотрела на него и думала, какой же он еще ребенок. Как только это ребячество могло сочетаться с такой решимостью. И каким характером нужно обладать, чтобы довести до конца решение покончить с собой.

Неожиданно он повернул голову и, поймав мой взгляд, смущенно засмеялся.

– Ладно. Не смотри на меня как на дурачка. Это один турок научил меня так готовить кофе.

Вот увидишь, как здорово получится.

Он поставил джезву на огонь и стал внимательно смотреть в нее.

– Ну, и что там такого особенного ты делаешь, что мне нельзя было доверить? – не выдержала я.

– Сейчас увидишь. Вода не должна кипеть. Нужно внимательно смотреть, и когда она вот-вот будет готова закипеть, нужно быстро выключить, немного подождать и снова включить. И так три раза.

– Ничего себе, и ты каждый раз вот так дурью маешься? – удивилась я.

– Ага, – машинально ответил он, но тут же спохватился и грозно посмотрел на меня.

– Женщина, молчи, – потом сам не выдержал и засмеялся. – Ладно, я вижу тебя все равно ничему не научишь, лучше открой холодильник и достань пирожные. Мама напекла перед уходом.

Я открыла холодильник. Там стояло целое блюдо очаровательных маленьких эклеров, часть из которых была посыпана сахарной пудрой, а часть покрыта шоколадной глазурью.

– Ой, красота какая, – вырвалось у меня. – так у тебя все время были эти пирожные, а ты собрался умереть, – хотела сказать я, но в последний момент поняла, что лучше больше сегодня не говорить об этом, и тут же переменила окончание предложения.

…а ты мне даже и не предлагал, – удалось мне продолжить без малейшей запинки.

– Я боролся с собой, – гордо сказал он не отводя глаз от кофе, – и видишь, наконец-то…

– …сумел оторвать их от сердца, – подсказала я.

– Точно, – засмеялся он. – Все, можно выключать окончательно.

– А сахар ты разве сыпишь не в джезву, а в чашку? – наивно поинтересовалась я на свою голову, и вызвала опять бурю возмущения.

– Да кто же пьет такой кофе с сахаром? Сахар не просто изменяет вкус кофе, он забивает его, он, если хочешь знать, просто уничтожает его.

– Так ведь без сахара он же горький как хинин, – попробовала защищаться я.

– А ты сначала попробуй, а потом будешь говорить, – мой любимый был неумолим. – Сейчас я добавлю немного соли и через минуту можно будет разливать.

– Чего ты добавишь? – не поверила я своим ушам.

– Соли. Это для того, чтобы гуща быстрее осела, – объяснил он, действительно добавляя соль. – Кстати, чего ты сидишь? Можешь уже достать чашки и блюдца.

– Я, между прочим, здесь гость, – возмутилась я.

– Ну, хорошо, хорошо, я сам.

Он достал маленькие чашечки, налил в них кофе, потом уселся напротив меня и очень довольный сказал:

– Ну, давай, пробуй.

Я с опаской поднесла ложечку к губам. Кроме того, что кофе был очень горячий, еще и горечь была несусветная.

– Ну, как? – явно рассчитывая на мой восторг, спросил он.

– Ужасно, – честно ответила я. – То есть, запах, конечно, чудесный, но уж очень горько. Можно хоть одну ложечку сахара добавить?

– Ой, ну ладно, на, бери свой сахар.

Очень расстроенный, он поднялся, вытащил сахарницу и демонстративно поставил ее возле меня.

– Зря я так старался для тебя. В следующий раз, когда придешь, будешь пить ячменный напиток «Дружба», вместо кофе.

В следующий раз, отметила я про себя. Если он говорит о следующем разе, значит, мои дела идут неплохо.

– Я принесу с собой свою банку с кофе.

– Ага, сорта «Кофе молотый». И добавишь в него семь ложек сахара.

– Пять, – поправила я. – Я всегда кладу пять.

Он только с обидой взглянул на меня и промолчал. У меня защемило сердце, так стало его жалко. Действительно, что же это я? Мальчик так старался произвести на меня впечатление, а я?

– Я пошутила, – смиренно сказала я. – Конечно, я не буду добавлять сахар в такой кофе.

– Умница, – обрадовался он. – Это только сначала кажется горько, но постепенно ты привыкнешь. Вот увидишь, ты потом сама не захочешь класть сахар.

– Ну, хорошо, хорошо, только не расстраивайся, ребенок, – засмеялась я.

– Хм, значит, я, по-твоему, ребенок?

С минуту он загадочно и серьезно смотрел на меня, а потом вдруг встал, взял свой стул и поставил ближе ко мне. Я с удивлением смотрела на него, не понимая, что он собирается делать. Он уселся на стул лицом ко мне, наклонился и, взяв мою голову в руки, прижался своими губами к моим в долгом поцелуе.

Хотя я ни с кем никогда долго не встречалась и ничего серьезного не допускала, целоваться мне уж точно приходилось, и неоднократно. И надо сказать, что ничего приятного я в поцелуях не находила: в лучшем случае они оставляли меня равнодушной, в худшем было просто противно чувствовать на своем лице чужие слюнявые губы. Но с ним все было по-другому. Его губы были теплыми и нежными, и мне хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался вечно. Но потом вдруг зародилось какое-то неясное чувство обиды. Почему он меня целует? Потому что та, любимая, далеко, а я под рукой? Сейчас скажу ему это.

Но когда он оторвался от моих губ, то прошептал:

– Какие у тебя нежные губы.

И снова стал целовать меня. Я обняла его, чувствуя себя самой счастливой. Но привычка к самокопанию взяла верх, и я снова засомневалась, не покажусь ли я ему слишком легкой добычей. Он оказался необычно чутким. Сразу почувствовал мое отчуждение и, перестав целовать, тревожно заглянул мне в лицо.

– Ты обиделась? Я что-то сделал не так?

– Нет, просто…, – я запнулась, не зная, что сказать дальше.

– У тебя есть кто-то? Жених? Парень?

– Я отрицательно покачала головой.

– Правда? – обрадовался он. – Странно, ты ведь очень красивая. Ты, наверное, многим нравишься.

– Ну, так ведь нужно, чтобы и мне кто-то нравился.

В его глазах отразилась неуверенность.

– Интересно, что же нужно, чтобы тебе понравиться? – деланно небрежным тоном спросил он.

– Тебе, например, нужно всего лишь быть живым, – серьезно сказала я ему.

– Ну, так я и живой, – обрадовался он.

– Но ты ведь любишь Лену, – полуутвердительно-полувопросительно сказала я.

– А, это, – он погрустнел и задумался. – Понимаешь, я и сам толком не знаю. Когда были вместе, казалось, что любил, но, скорее, просто привык к ней. Все-таки два года вместе. Потом, когда она меня бросила, вдруг образовалась такая пустота. Понимаешь, с родителями у меня вообще нет общего языка. Они считают, что если человек накормлен, одет более или менее прилично, есть где жить, значит, он просто обязан быть счастливым. А всякая психология, чувства, переживания, это все ерунда и баловство. А в последнее время мы с ними вообще только ругались. Я в училище почти не ходил этот месяц, запустил все, ну, они и начали меня упрекать, что я не учусь, у них на шее сижу, а все свои деньги на нее потратил. И правильно она сделала, что меня бросила, все равно из меня толку не будет. В училище, понятно, тоже одни неприятности. Мне на него вообще плевать, но без этого диплома в консерваторию даже документы не принимают. В общем, со всех сторон ничего хорошего, ну я и решил, что лучше возьму и со всем сразу покончу. По крайней мере, моим родителям на одного кормить меньше будет.

– Ну, что ты говоришь, твои родители тебя любят.

– Да? Странная какая-то любовь у них. Видят, что человеку и так плохо, но норовят еще и нож в ране повернуть. Нет, я думаю, плакать по мне особо некому.

– Между прочим, еще есть я, – напомнила я ему.

– А ты не исчезнешь?

– В каком смысле?

– Ну, уйдешь, и я больше тебя не увижу. Знаешь, ты все-таки скажи, где тебя искать, а то я тебя и найти не смогу.

Он старался говорить шутливым тоном, но глаза были тревожными.

– Я преподаю английский в 6-й школе. Английской.

– А где ты английский выучила?

– Я университет закончила.

– А газета? Ты это придумала про интервью?

Я вытащила из кармана джинсов удостоверение внештатного корреспондента и помахала перед его носом.

– Я, мой милый, никогда не вру.

– Так ты хочешь сказать, что все остальное, о чем ты говорила, тоже правда?

Он попытался насмешливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой, а голос дрогнул и прозвучал хрипло. Я внимательно посмотрела на него. В его глазах появился испуг, До него вдруг стало доходить, что, может быть, я не вру, и он действительно умирал и лежал в гробу. Его взгляд стал напряженным, как будто он пытался что-то вспомнить, и вдруг я увидела, что его глаза широко раскрылись и наполнились ужасом. Я почти чествовала, как откуда-то из глубины подсознания в его душу проникают смутные воспоминания о долгой и одинокой агонии, полной боли, тоски и отчаяния. Он побледнел, тяжело задышал и, наконец, когда эти воспоминания стали совсем мучительными, закрыл лицо руками, как бы стараясь защититься от них. Меня пронзило страшное чувство жалости и вины. Я бросилась к нему, обняла его и стала целовать его лицо, руки, волосы.

– Нет, нет, это все неправда, – плача, торопливо зашептала я ему. – Ничего этого не было, не было смерти, не было гроба, ты не умирал, я это все придумала, прости меня, прости меня, пожалуйста. Ты никогда больше не будешь один, я буду всегда возле тебя, я люблю тебя, мой дорогой, милый, любимый.

Я отняла его руки и стала гладить его лицо, заглядывая ему в глаза. Постепенно его взгляд стал осмысленным, лицо снова стало смуглым, он глубоко вздохнул, как бы сбрасывая наваждение и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться ему сквозь слезы. Он обнял меня, мы прижались друг к другу, и я все говорила, говорила, как я люблю его. Наконец, он совсем успокоился, поднял голову и виновато улыбнулся мне.

– Ну, вот, теперь ты будешь думать, что я псих. Черт, сам не знаю, что это было. Знаешь, – как-то удивленно сказал он, – я вдруг почувствовал… – он запнулся, но все-таки решился выговорить, – дыхание смерти. До этого я просто как-то и не думал, что это значит, умереть, а тут, – он снова побледнел и растерянно проговорил, – я как будто бы заглянул на тот свет.

– Не нужно говорить об этом, пожалуйста, не нужно, – мои глаза снова наполнились слезами, – ты не умрешь, я забрала эти проклятые таблетки, и я буду с тобой, пока не пройдут эти проклятые восемь часов. Прости меня, это все из-за того, что я наговорила тебе, но это все неправда.

Но он только посмотрел на меня каким-то новым мудрым взглядом и покачал головой. У меня замерло сердце, неужели он действительно вспомнил? Я заглянула ему в глаза. Он сел, притянул меня к себе и посадил на колени.

– Глупенькая, ну что ты извиняешься? Ты же спасла меня. Что бы было, если бы ты не пришла, не сердилась, не кричала бы так на меня? Это я должен тебе спасибо сказать, что ты спасла меня.

Некоторое время мы молча сидели, прижавшись друг к другу. Потом он вдруг легонько приподнял мою голову за подбородок и спросил:

– А то, что ты сейчас мне говорила, это тоже правда?

– Что? То, что я люблю тебя? – храбро спросила я.

Он только молча кивнул, не отводя взгляда.

– Да, – твердо ответила я. – Я люблю тебя. Иначе, чего бы я так воевала за тебя? Ты что думаешь, что я ко всем врываюсь в дом, и такое устраиваю?

– Очень надеюсь, что нет, – он засмеялся и снова прижал мою голову к груди. – И что никому больше такого не говоришь, на это я тоже надеюсь. И, кстати, не забудь, что ты обещала быть со мной всегда, и не покидать меня ни на минуту.

– Не думаю, что твоим родителям это очень понравится, если я поселюсь у вас, – засмеялась я.

– А знаешь, – вдруг серьезно сказал он. – Моим родителям это должно даже очень понравиться.

– С чего бы это?

– Да ведь ты же из наших, как мой папа говорит. Из наших, да? Ты понимаешь, о чем я?

– Ну, конечно, – засмеялась я. – Мои родители точно также говорят, только по латыни «экс нострис».

– Ну, вот, – довольно кивнул он. – Но это первое. Второе, ты интеллигентная девочка из приличной семьи, это сразу видно. Кто твои родители?

– Ну, папа адвокат, а мама стоматолог.

– Вот видишь. Ну, а еще ты закончила университет. Я думаю, мои родители будут от тебя в восторге. Уж чего, чего, но такого они от меня не ожидают. Я ведь у них непутевый сын.

– Почему непутевый?

– Ну, друзья у меня все фарцовщики, училище я прогуливаю, ну и… в общем, все остальное им тоже не нравится.

– Если бы мой сын училище прогуливал, я бы его тоже ругала, а за… все остальное, вообще убила бы.

– Однако я смотрю, ангел, характер у тебя далеко не ангельский, – хохотнул он, – а даже наоборот, агрессивный. Или, может, ты просто голодная? Ох, – спохватился вдруг он, – что же это я? Пирожные велел вытащить, а есть их не даю. И про кофе мы с тобой забыли.

– Да, – неохотно вставая с его колен, отозвалась я. – Но мы можем сейчас его выпить. Он, наверное, еще теплый.

– Теплый, кто же пьет кофе теплым? Теперь уже можешь насыпать в него сахар, все равно пропал. Ладно, бери пирожные.

– А можно я сначала руки помою?

– Ну, если тебе уже совсем невмоготу, можешь помыть, – великодушно разрешил он.

– А тебе разве не надо руки мыть?

– У меня, между прочим, руки от рождения чистые, – нахально заявил он. Но потом рассмеялся, – ну, хорошо, я тоже помою, а то будешь думать, что я и вправду никогда рук не мою.

Мы снова пошли в ванную. Я первая помыла руки и посторонилась, пропуская его. Мы опять оказались прижаты друг к другу, и он, не выдержав, обнял меня, крепко прижал к себе и стал быстро и нежно целовать. Я почувствовала его возбуждение. Вдруг он резко отстранился, посмотрел мне в глаза и тихо спросил:

– Хочешь побыть со мной?

Я хотела этого больше всего на свете. Я мечтала об этом с тех пор, как увидела его и еще тогда, когда даже не видела, а только придумывала его. Я хотела быть его всей душой, каждой клеточкой своего тела, но… я не могла этого сделать. Моя дурацкая гордость, или, может быть, мнительность не позволяли мне.

– Ленечка, – как можно мягче сказала я. – Я бы хотела, но я не могу. Ты ведь любишь другую. Просто ее здесь нет, а я под рукой, так ведь. Да?

Такой бурной реакции я не ожидала. Он мгновенно отпустил меня и даже отступил на шаг, – Как ты можешь так говорить? Я же тебе объяснял, что дело даже вовсе было и не в ней, а просто все так запуталось…

– Леня, а если завтра она вдруг вернется к тебе, ты уверен, что не простишь ей все и не захочешь снова быть с ней? А что тогда буду чувствовать я? Понимаешь, есть женщины, для которых все это, что стакан воды выпить, но я не отношусь к таким. Ну, что я могу сделать?

Давай подождем с этим, пока я точно не буду знать, что тебе нужна именно я.

– Глупенькая, – очень серьезно сказал он, – да я с ума схожу от нежности к тебе, а ты этого не видишь.

Ну, вот и все. После этих его слов я почувствовала, что готова на все, что сделаю для него все, что он захочет, и буду ласкать его как угодно, только бы ему было хорошо. Я решительно шагнула к нему, но теперь уже он покачал головой и нежно поцеловав меня в висок, сказал:

– Ты права. Я никогда не захочу больше вернуться к ней, но я должен сначала доказать тебе это. Даже если я скажу тебе сейчас, что люблю тебя, ты мне не поверишь. Уж очень быстро все произошло. Но ты сама это увидишь, потому что мы с тобой теперь всегда будем вместе. Не нужно спешить, у нас с тобой еще много времени впереди.