От Великого Конде до Короля-Солнце
Оба письма кажутся на первый взгляд вполне безобидными по сравнению со страстными и нескромными любовными посланиями королевы Марго.
Однако было бы заблуждением принимать за чистую монету все, что в них написано. Непринужденная манера письма – дань моде того времени, появившейся под влиянием школы Рамбуйе, – позволяла все нужное читать между строк. А люди того времени отлично умели угадывать в каждом слове заложенный в него скрытый смысл. Например, фразу «Я не думаю, что забуду о том, как мы провели с Вами последнюю зиму» следует читать: «Со сладострастием вспоминаю те изнурительные ночи, которые мы провели вместе в моей постели…»
Мадам де Монбазон тоже следовала моде, и ее письма тоже могли бы ввести в заблуждение любого непосвященного, который легко принял бы ее за невинную девушку, мечтавшую о платонической любви, в то время как на самом деле она вела себя будто отъявленная потаскуха. Примером тому может служить следующий случай. Однажды во время бала, который давала мадам де Монбазон в своем доме на улице Барбьет, одна из фрейлин обратила внимание на подозрительное колыхание шторы из тяжелой гобеленовой ткани, закрывавшей одно из окон гостиной. Решив, что там прячется шпион Мазарини, она призвала на помощь де Гиза, который поспешил к ней с обнаженной шпагой.
Подойдя к окну, герцог резким движением откинул штору.
Открывшаяся картина повергла придворных в замешательство: мадам де Монбазон, «опираясь на подоконник, беззастенчиво занималась любовью с одним из приглашенных на бал гостей»24.
Таким образом, соперница мадам де Лонгвиль прекрасно разобралась в том, что скрывалось за возвышенным любовным стилем письма. Она перевела его с большим остроумием и злорадством на всем понятный язык. А на следующий день весь Париж уже знал, что прекрасная блондинка была любовницей Мориса де Колиньи.
И тут же появились куплеты:
Госпожа де Лонгвиль, как молва утверждает,Заниматься любовью не прочь,И вдвойне не прав тот, кто дочь осуждает:На мамашу равняется дочь.Превосходна мамаша, но очень чванлива,А дочка похожа на мать, просто диво.И меняют мужчин они без перерыва.Принцесса Конде, узнав о том, что мадам де Монбазон оклеветала ее дочь, обратилась с жалобой к регентше. С этого момента двор разделился на два враждующих лагеря: все «Важные» стали на сторону мадам де Монбазон, тогда как друзья Мазарини взяли под защиту мадам де Лонгвиль. Попав в довольно щекотливое положение (необходимо было вмешаться в этот спор и разрешить его), Анна Австрийская приказала провести расследование, в результате которого выяснилось, что письма были написаны не мадам де Лонгвиль, а другой придворной дамой по имени Фокроль, и адресовались не к Морису де Колиньи, а к графу де Молеврье.
Под нажимом сторонников Мазарини королева заставила мадам де Монбазон принести публичные извинения принцессе Конде.
Но «Важные» восприняли это «наказание» как вопиющую несправедливость по отношению к семействам Вандомов и Гизов и после долгого обсуждения решили устроить покушение на Мазарини.
Вот так из-за двух любовных писем был организован заговор, который мог иметь самые тяжелые последствия для королевского трона…
* * *В назначенный королевой день во дворце Конде появилась мадам де Монбазон. Она являла собой живописную картину: роскошное платье, шляпа, украшенная красными перьями, пальцы рук унизаны кольцами и… презрительная усмешка на губах.
Лакеи, поняв по ее надменному виду, что сейчас им предстоит увидеть занимательное зрелище, поспешили занять удобные места, чтобы ничего не упустить из предстоящего спектакля.
Мадам де Монбазон проследовала в гостиную, где ее ожидала в окружении многочисленных друзей принцесса. Войдя с самоуверенным видом в зал, она смерила пренебрежительным взглядом мать соперницы и, не поздоровавшись ни с кем, начала зачитывать приколотую к вееру записку с заранее приготовленными извинениями. «Она ее читала, – вспоминает мадам де Моттевиль, – с таким презрительным выражением лица, которое, казалось, говорило: “Плевать я хотела на то, что мне приходится говорить”».
А после слов: «Умоляю Вас поверить, что впредь я буду относиться к Вам с уважением и никогда более не поставлю под сомнение добродетель и достоинства мадам де Лонгвиль», – она ехидно улыбнулась, и вряд ли среди присутствующих нашелся хотя бы один человек, который не усомнился бы в искренности этих слов.
С трудом сдерживая гнев, принцесса Конде25 произнесла сквозь зубы несколько ответных слов, после чего в комнате воцарилась гнетущая тишина. Не сказав ни слова, мадам де Монбазон покинула салон все с той же усмешкой на губах.
Глубоко оскорбленная поведением герцогини, принцесса Конде добилась от королевы обещания, что никогда больше не увидит при дворе мадам де Монбазон. Некоторое время спустя мадам де Шеврез устроила завтрак в саду Ренар, что находился на краю парка Тюильри. С недавних пор здесь появилась кондитерская, куда любили заходить элегантные дамы после прогулки по Кур-ла-Рен, чтобы выпить что-нибудь и отдохнуть под звуки испанской серенады. Королеве нравился этот уголок парка, и она с удовольствием приняла приглашение мадам де Шеврез, попросив принцессу Конде сопровождать ее.
– А будет ли там мадам де Монбазон?
– Нет, – ответила королева, которая была в курсе всех придворных сплетен. – Сегодня утром она приняла слабительное.
Несмотря даже на такие важные обстоятельства, как прием лекарства, мадам де Монбазон не могла пропустить такой прием. И издалека слышался ее громкий голос и звонкий смех. Принцесса хотела было незаметно уйти, чтобы не портить праздник своим подругам, но королева ее удержала, найдя, как ей казалось, неплохой выход из положения. Подозвав к себе одну из фрейлин, она сказала:
– Попросите мадам де Монбазон «почувствовать себя плохо», чтобы она смогла уехать к себе и избежать таким образом скандала.
Выслушав столь странное пожелание королевы, герцогиня рассмеялась, произнеся несколько нелестных слов в адрес принцессы, и наотрез отказалась покинуть сад.
Разгневанная Анна Австрийская тут же удалилась в сопровождении принцессы. А на следующий день мадам де Монбазон получила приказ покинуть Париж и немедленно выехать в Рошфор, где у нее был собственный дом…
* * *Ссылка мадам де Монбазон переполнила чашу терпения «Важных». «Они так разозлились, – писал Виктор Кузен, – что готовы были пойти на любую крайность и совершить любую жестокость». Герцог де Бофор, самолюбие которого было задето, посчитавший себя униженным и оскорбленным в любовных чувствах к мадам де Монбазон, взывал к мщению громче всех. Таким образом, витавший с недавних пор под крышей Вандомского дворца дух мести нашел себе конкретное воплощение в заговоре против Мазарини»26.
На этот раз «Важные» решили времени даром не терять.
В один из вечеров, когда Мазарини направлялся на ужин к Рене де Лонгею, они расставили по пути его следования наемных убийц, приказав им убить кардинала. Семейства Вандомов, Гизов, мадам де Шеврез решили в действительности воспользоваться благоприятным моментом, когда двор оказался разделенным из-за вышеупомянутых писем на два враждующих лагеря, и одним ударом сокрушить врагов, припугнуть королеву, вернуть себе потерянные при дворе посты, добиться назначения на должность премьер-министра близкого им Шатонефа и тем самым окончательно покончить с политическим наследием Ришелье.
Со злорадством они наблюдали за тем, как кардинал садился в свою карету. У каждого из них в голове вертелась одна единственная мысль, что уж на этот раз они окончательно избавятся от Мазарини. Но в тот момент, когда слуга уже готов был захлопнуть дверцу кареты, на пороге дворца появился старший брат короля, который неожиданно тоже решил побывать на обеде у Рене де Лонгея:
– Подождите меня, я поеду вместе с вами, – воскликнул он, смеясь. – Хороший обед, думаю, мне не повредит.
И занял место в карете рядом с кардиналом, что привело заговорщиков в полное замешательство. Как только карета скрылась из вида, они послали всадника предупредить нанятых ими людей об отмене задуманной акции.
В самом деле, они не могли допустить убийства принца крови герцога Орлеанского. Вот так любовь старшего брата короля к вкусной пище спасла жизнь Мазарини…
* * *На следующий день до полиции премьер-министра дошли слухи о несостоявшемся покушении после того, как кто-то из наемных убийц прилюдно выразил недовольство отменой приказа.
Узнав о замышлявшемся против него заговоре, Мазарини после разговора с регентшей приказал арестовать герцога Бофора и выслать из Парижа семью Вандомов. Что касается мадам де Шеврез, то ей предписывалось сначала отправиться на поселение в Дампьер, а потом в Анжу. Шатонеф был вынужден выехать в Турен, а епископ Потье – в Бове.
Короче, «Важным» пришлось пережить много волнений. По свидетельству мадам де Монпансье «при дворе за короткий промежуток времени произошли значительные перемены, укрепившие авторитарный характер власти главным образом самого Мазарини».
А некоторое время спустя произошел курьезный случай с находившейся в ссылке в Рошфоре мадам де Монбазон, который окончательно дискредитировал партию «Важных».
Однажды вечером, когда герцогиня принимала у себя очередного любовника, к ней в комнату поднялся до этого спавший этажом ниже муж, который, открыв дверь, спросил:
– Мне послышался какой-то шум. Неужели у нас завелись крысы?
– Вы правы, – спокойно ответила мадам де Монбазон. – Но не стоит беспокоиться, одну я уже поймала…
Такой ответ привел к самым неожиданным последствиям: спрятанный под простыней любовник рассмеялся, и несчастному пришлось спасаться бегством из комнаты совершенно голым под яростные возгласы рассерженного старого герцога…
* * *В деле о письмах можно было бы поставить точку, если бы вдруг не заговорил человек, который до сих пор хранил молчание (по настоятельной просьбе мадам де Лонгвиль). Речь идет о Морисе де Колиньи, который неожиданно для всех решил защитить как свою собственную честь, так и честь своей «дамы». Не имея возможности вызвать на дуэль Бофора и Вандомов, уже отправленных в ссылку, он решил драться с последним из партии «Важных», который еще оставался в Париже, – герцогом де Гизом.
Дуэль состоялась на Королевской площади в присутствии мадам де Лонгвиль, которой очень хотелось увидеть, как Колиньи дерется из-за ее прекрасных глаз с одним из Гизов… Колиньи, однако, не повезло: после ранения, полученного на дуэли, у него была ампутирована рука, что послужило поводом для куплетов, распевавшихся горожанами на улицах Парижа:
Госпожа де Лонгвиль, ну к чему так страдать?Слезы портят лицо, вы должны это знать.Осушите же глазки, перестаньте рыдать —Колиньи скоро будет здоровым опять.Да, просил у врага своего он пощады,Но за это его не должны вы судить.Он остался живым – будьте ж этому рады:Снова вашим любовником сможет он быть.Увы! Рана оказалась настолько серьезной, что бедняга через пять месяцев умер от гангрены.
«Вот так, – писала мадемуазель де Монпансье в своих “Мемуарах”,– закончилась эта трагичная история, нанесшая серьезный удар по королевской власти и посеявшая в умах первые семена смуты и сомнения… Быть может, эта история и послужила началом всех беспорядков и волнений, которыми так богато прошлое Франции».
В самом деле, интриги, возникшие вокруг двух любовных писем, привели в конце концов к появлению Фронды…
Глава 3
Испугавшись Фронды, Конде решил найти нового любовника для Анны Австрийской
Во времена Фронды слабый пол принял самое активное участие в шутовском заговоре.
Ж. А. де СегюрВ начале 1644 года поток критических стрел в адрес Мазарини поубавился. Простые люди, не имеющие привычки долго держать камень за пазухой, ограничивались лишь подмигиванием и многозначительными улыбками, смысл которых был ясен каждому. Что же касается историков, то они напишут в своих трудах, что «Мазарини был первым министром под Анной Австрийской».
Шутка, следует признать, совсем не остроумная, но достаточно скабрезная, чтобы на время отвлечь внимание парижан от каждодневных насущных проблем.
Так прошло четыре года. Но вдруг в 1648 году общественное мнение всколыхнулось с новой силой из-за небольшого дела о налогах, которое враждебно настроило парижан против человека, разделявшего ложе королевы.
Преисполненный показного рвения парламент неожиданно ополчился на своего первого министра, потребовав от него уменьшения податей и учреждения специальной палаты правосудия, которая «должна была заняться расследованием финансовых злоупотреблений».
Дело не приобрело бы столь широкого размаха и страсти бы постепенно улеглись, если бы не вмешательство нескольких красивых и слегка экзальтированных дам. Следует напомнить читателю, что представительницы прекрасного пола, как мы уже об этом говорили, всегда находятся в центре великих событий и более, чем мужчины, подвержены влиянию бредовых идей эпохи. А Европа в то время переживала тяжелый кризис: в Англии по инициативе Кромвеля было устроено судилище над Карлом I, которому вскоре отрубили голову, а в Турции янычары задушили султана Ибрагима. Опьяненные отравленным воздухом своей эпохи женщины, похоже, совсем потеряли голову. Без видимой причины мадам де Лонгвиль, мадам де Шеврез, мадемуазель де Монпансье, затянувшееся девичество которой чрезвычайно ее беспокоило, прекрасная Анна де Гонзаг, будущая принцесса Палантинская, с головой окунулись в политику и стали побуждать мужчин совершать то, что по всем законам им делать не следовало бы.
Вскоре этой «болезнью» заразились все дамы и незамужние девицы королевства. Благодаря Сент-Беву мы знаем, что сказал Мазарини о своих современниках-французах в беседе с первым министром Испании доном Луисом де Хоро: «Ни одна порядочная женщина и ни одна ветреница не позволяла себе лечь в постель с мужем или любовником, не обсудив предварительно все государственные дела. Женщины, преисполненные желанием все видеть и знать, хотели быть в курсе всех событий. Но что хуже всего – они хотели все сделать своими руками, привнося смуту и неразбериху во все государственные дела. А больше всех нам ежедневно досаждали три дамы: герцогиня де Лонгвиль, герцогиня де Шеврез и принцесса Палантинская, доставлявшие нам столько хлопот и неприятностей, не идущих ни в какое сравнение с тем, что происходило при Вавилонском столпотворении».
Смута, привнесенная женщинами, была столь велика, что сегодня практически невозможно с точностью проследить за всеми перипетиями странной гражданской войны, развязанной в то время во Франции.
Под влиянием легкомысленных, слабовольных и просто капризных женщин такие мужчины, как Ларошфуко или Конде, беспрестанно меняли свои убеждения, примыкая то к лагерю сторонников правительства, то к оппозиции. Это происходило настолько часто, что один историк сравнил времена Фронды с балетным спектаклем…
Как известно, арест влиятельного члена парламента Брусселя стал последней каплей, переполнившей чашу терпения народа. 26 августа27, всего за несколько часов, парижане, выкатив на улицы из винных погребов пустые бочки, соорудили более двух тысяч баррикад28.
А ранним утром 27 августа около ста тысяч парижан вышли с оружием на улицы с благословения странного священнослужителя, который, оставаясь в тени, радовался такому повороту событий.
Звали его Полем де Гонди, и был он коадъютером архиепископа Парижского. Широкой публике он будет позднее более известен под именем кардинала де Рец.
До нас дошло очень мало сведений о жизни этого человека – одного из великих смутьянов XVII века. И остался бы он до сих пор никому не известным священнослужителем, если бы не его склонность к любовным похождениям. Кстати, не упустим случая, чтобы еще раз обратить внимание читателя на влияние любви на историю Франции. В самом деле случилось так, что своим возвышением этот священник был обязан именно женщине. А история его пути наверх довольно любопытна и малоизвестна. Вот отрывок из книги одного из летописцев XVII века.
«С ранней юности знаменитый кардинал де Рец начал проявлять интерес к прекрасному полу, на что не замедлил обратить внимание его камердинер. Стремясь завоевать расположение хозяина, он постарался найти средство для удовлетворения его страсти. Поэтому все свое свободное время этот недостойный человек только и занимался тем, что искал и обольщал молоденьких девушек, прямиком попадавших потом в постель его господина. Однажды ему удалось за сто пятьдесят ливров уговорить продавщицу булавок отпустить с ним в Исси свою четырнадцатилетнюю племянницу, девушку редкой красоты, юность и красота которой должны были быть принесены в жертву скупости и низким страстям. А для ее подготовки к ней приставили старшую сестру, которой предписывалось неотлучно находиться при девушке.
На следующий же день в Исси прибыл молодой аббат де Гонди. Увидев его, девочка густо покраснела, глаза ее наполнились слезами, и, не совладав с собой, она задрожала от страха и упала без чувств. Добродетель, где бы она ни проявлялась, всегда вызывает уважение и заставляет порок отступить хотя бы на короткое время. Увидев, в каком состоянии находится девушка, де Гонди застыл в нерешительности, а затем принялся утешать несчастное дитя, не сказав ей в тот вечер о цели своего визита.
Весь следующий день перед глазами аббата стоял нежный образ девушки, а желание вновь увидеть юное создание все более возрастало. Не в силах более сдерживать свои чувства, он устремился в Исси и торопливо попросил свою наложницу отдать ему то, на что он имеет все права. В ответ девушка попыталась убедить аббата в том, что его покарает небо, если он силой вынудит ее уступить, и что ему будет стыдно на следующий день, если он воспользуется плодами позорной сделки с ее недостойной теткой. Обливаясь слезами, она упала перед ним на колени. При виде такой добропорядочности аббат пришел в замешательство. И, проникнувшись глубоким уважением к рассудительной девушке, почувствовав стыд за то, что хотел лишить ее невинности, он тут же решил достойным образом устроить ее судьбу.
С наступлением ночи он посадил девушку в свою карету и повез ее к своей тетке мадам де Менелай, очень набожной женщине, которую попросил позаботиться о девочке. Тетка охотно согласилась и поместила ее в монастырь, где она и угасла восемнадцать лет спустя от чрезмерного умерщвления плоти.
Набожная мадам де Менелай была потрясена поступком своего племянника и на следующий же день рассказала о случившемся епископу Лизье.
Это был, надо признать, довольно неординарный шаг и, несомненно, правильный, так как прелат, узнав о том, что аббат добровольно отказался от намерения силой овладеть девушкой, пришел в восторг от такого благородства:
– Вот настоящий святой! – воскликнул епископ. – Он заслуживает поощрения. Я расскажу о нем королю и кардиналу Ришелье.
И в тот же вечер поведал государю историю, приключившуюся с племянницей торговки булавками.
Людовик XIII, высоко ценивший в людях честность и порядочность, проникся симпатией к аббату де Гонди и накануне своей кончины попросил королеву перевести его в Париж.
Вот так слезы юной девы помогли возвыситься молодому аббату, который теперь сможет полностью проявить свои недюжие способности обольстителя и разжечь во Франции пожар гражданской войны29».
Коадъютер, мечтавший основать и возглавить одно из политических движений и стать хозяином Парижа, сумел вскоре в полной мере показать, на что он способен. Пока парижане натягивали поперек улиц железные цепи, называя друг друга фрондерами по названию любимой среди парижской детворы игры, он, надев свою праздничную сутану, в тиши своего кабинета строил планы, которые позволили бы ему избавиться от Мазарини.
Но кардинал вовремя почувствовал нависшую над ним опасность. В шесть часов утра 13 сентября он, уложив багаж, поспешно выехал вместе с Анной Австрийской и дрожащим от страха маленьким королем в Сен-Жермен-ан-Лей.
Узнав о бегстве регентши и кардинала, разгневанные парижане выместили свое недовольство в нецензурных куплетах. На улицах прохожим раздавались листовки непристойного содержания. В одной из листовок, называвшейся «Говорящая королевская шкатулка», Анна Австрийская обвинялась в том, что переняла у Мазарини некоторые пороки, которыми, по мнению людской молвы, «славились» итальянцы.
Преступленье ее ужасное,Это нам всем хороший урок.Поведясь с итальянцем, несчастнаяВ итальянский впала порок.* * *Подписание 24 октября Вестфальского договора30 вернуло Мазарини немного уверенности в себе, и он привез регентшу и юного короля обратно в Париж.
Такой поворот событий не устраивал коадъютера. Теперь ему было необходимо найти пользующегося достаточным влиянием человека, который смог бы успокоить горожан и одновременно встать во главе партии. Вначале он обратился к Конде. Но победитель в битве под Рокруа, также не испытывавший особой любви к Мазарини, ответил отказом на его предложение, посчитав его опасным для королевского трона, и принял сторону регентши.
Разгневанный Поль де Гонди решил тогда привести под знамена Фронды родного брата Конде – принца Конти.
Не отличавшийся большим умом принц (которого сам коадъютер называл «нулем, не подлежавшим умножению только по той простой причине, что этот нуль – принц крови») еще со времен своего отрочества любил свою сестру мадам де Лонгвиль, от которой до сих пор был без ума. Его страсть была так сильна, что он носил на руке одну из ее подвязок. Это дало повод некоторым придворным сплетникам судачить о том, что потрясенная до глубины души проявлением столь сильных чувств мадам де Лонгвиль «иногда оказывала ему некоторые знаки внимания»…
Зная об этих разговорах31, Поль де Гонди нанес однажды визит к мадам де Лонгвиль и навел ее на мысль об участии во Фронде.
Прелестная герцогиня всерьез заинтересовалась его предложением. Давно мечтая увидеть Конде регентом на месте Анны Австрийской, она, обрадовавшись прекрасной возможности воплотить свои мечты в жизнь, пообещала ввести Конти в состав коалиции.
А вечером ей стоило только намекнуть, и ее брат тут же согласился с ней.
Решив польстить самолюбию этой влиятельной дамы, коадъютер предложил проводить заседания партии в ее доме. И почти каждый вечер у нее в Нуазиле-Руа собирались маршал де Ламот, герцог Бульонский, брат Турен, Бофор, Конти и ряд других лиц.
Все мужчины только говорили и спорили, упражняясь друг перед другом в остроумии, – одним словом, готовились, оттачивая свой язык, предать Францию огню и мечу…
Само собой разумеется, коадъютер не мог не влюбиться в герцогиню с глазами цвета бирюзы. «У меня, – говорил он, – в моем сердце еще есть достаточно места между мадам Гемене и мадам Помере32. Я не могу сказать, что она благосклонно восприняла мои ухаживания. Но будьте уверены, что даже перспектива получить отказ не остановила бы моих устремлений, которые были вначале вполне определенными»33.
Однако из осторожности он посчитал разумным на время отказаться от своих намерений по отношению к герцогине, брат которой Конти был так необходим Фронде. Не следовало также сбрасывать со счетов и ее мужа господина де Лонгвиля и любовника Ларошфуко (автора «Изречений»)34, которые могли бы оказаться полезными общему делу…
В то же самое время, обеспокоенная усилением оппозиции, Анна Австрийская вызвала войска под командованием Конде, занявшими позиции вокруг Парижа. А в ненастную ночь с 6 на 7 января 1649 года вместе с Мазарини и юным королем под порывами ледяного ветра снова покинула Париж и отправилась в Сен-Жермен.
Ее поспешный отъезд удивил парижан. Уже на следующий день кумушки делились новостью:
– Они от нас уехали, чтобы спокойно заниматься своими мерзостями в деревне!
– В любом случае в такую холодную погоду они не смогут оголить свои задницы, – говорили другие.
Но шутки вскоре прекратились после того, как усилиями агентов Гонди по Парижу распространился слух:
– Регентша окружила город войсками, что бы уморить нас голодом! Это объявление войны.
И тут все началось сначала.
Поселившись в одном из домов на той же улице, где жила мадам де Лонгвиль, коадъютер стал вновь через своих наемных агентов призывать народ к гражданской войне. Каждый раз, когда ему сообщали об убийстве кого-либо из сторонников Мазарини, он испытывал в душе тайное удовольствие, с напускной благочестивостью преклонял колени и сотворял благодарственную молитву…
На этот раз он более тщательно разработал план действий. В его распоряжении в то время находились хорошо вооруженные отряды. Превосходно зная вкусы парижан, он приказал отпечатать тексты наиболее злобных песен и непристойных куплетов о Мазарини, за что лицемерно извинился перед своими друзьями. Но для этого ему нужны были деньги, и он обратился за помощью к Испании, готовой финансировать политические акции, способные привести к беспорядкам во Франции.