– Тсс!
В тот момент на сцену вышел Буирни. Вездесущий софит, Клик, светил на него, выставляя его публике в самом выгодном свете. Маленькие эльбанки в фартуках выходили и полировали его в перерывах между номерами, стряхивая мелкие пылинки. Буирни оказался суетливее, чем любые десять оперных див, которых я когда-либо встречал. Он определенно хорошо выглядел по сравнению со своими незадачливыми соперниками… И звучал лучше. Я заранее набил полные уши ваты, чтобы защитить их, но даже вата не могла полностью заглушить шум.
В антракте я вышел глотнуть стаканчик винца – Кром свидетель, я это заслужил! – и начал бочком подкатываться к людям в баре и в фойе. Так как победителя выбирала публика, толика убеждения, угроз или подкупа наверняка поможет нашему кандидату дойти до финиша.
– Голосуй за Калипсу, – сказал я рослому эльбанцу с белыми усами посередине светло-розового лица. – Она лучшая.
– Кто-то должен быть лучшим, – ответил седоусый с гримасой, которая тотчас сказала мне, что этот конкурс нравился ему примерно так же, как и мне.
– Голосуйте за Калипсу, – посоветовал я столику в задней части бара, за которым сидела стайка матрон. – Она сирота, и ей действительно нужна поддержка.
– А-а-а-а. – Женщины зашептались между собой. Я перешел к группе молодых эльбанцев, хихикавших перед плакатом Буирни.
– Голосуйте за Калипсу. Ведь она его личный друг.
– В самом деле? – спросила одна из женщин, вытаращив глаза. Я постучал указательным пальцем по носу, и молодежь сбилась в кучу. В мужском туалете я загнал в угол парочку представителей сильного пола.
– Если вы себе не враги, то вы проголосуете за Калипсу.
Они попятились от меня.
– Хорошо! Хорошо! Прими таблетку, чувак!
Еще несколько раз выступив в роли посла доброй воли, я вновь ушел за кулисы. Я сделал все, что мог, чтобы набить урну для голосования. За кулисами Калипса расхаживала взад и вперед, возбужденно размахивая руками.
– Что ты так нервничаешь? – спросил я ее, причем не в первый раз. – У тебя нет страха перед сценой. Я вообще не вижу, чтобы ты хоть чего-то боялась. Ты танцевала перед толпой в баре. Ты несомненно хороша. Ты в два счета заткнешь их за пояс! Ты не дрогнула перед злым волшебником. Ты даже не дрогнула передо мной. В чем проблема?
– Я не стану танцевать для этих людей! – заявила она. Ее лицо, замаскированное под эльбанку, было перекошено гримасой отчаяния. – Я им спою. Уолты не поют, они танцуют. Вот увидите. Я проиграю.
– Ерунда, – сказал Эрзац, когда Калипса передала его Тананде. – У тебя все получится. Храброе сердце! Ты представительница великого клана Калипсо! Всегда помни о своих высокопочитаемых предках!
Она слабо улыбнулась ему.
– Калипса! – к нам подбежал потасканный эльбанец средних лет и повесил ей на шею бирку с номером. – Твой выход. – И он вытолкнул ее из-за кулис прямо под лучи прожектора.
– Ни пуха ни пера, малышка, – сказал я.
Потеряй она все перья разом, она и то получила бы лучшие отзывы.
Она была ужасна. В смысле «ужасней ужасного». Она была так напугана, что было видно, как ее бьет дрожь.
– О прелестные цветочки, как милы их лепесточки, – неуверенно запела она. – Дождик льет, пушисты облака, и весна уже пришла, пришла издалека… – ее голос фальшивил на каждом втором слове.
Меня коробило от ужасных рифм, но это было лучшее, что мы смогли придумать в спешке, переводя текст народной уолтской песни на эльбанский. Как вы знаете, есть фразы, которые неизбежно что-то теряют при переводе. Это было не просто потеряно, а потеряно безвозвратно.
Хорошим участникам публика отвечала свистом и аплодисментами. Посредственные получали смесь аплодисментов и улюлюканье. Ужасные убегали со сцены под попурри издевок и насмешек. Усилия Калипсы были вознаграждены полным молчанием. Нет, не совсем полным. Где-то в темноте раздались жидкие хлопки. Единственного ценителя нашей пичужки.
Рабочий сцены выглянул в щель в занавесе:
– Это старик Довачек. Он глуховат. Ему нравится все.
– Она там умирает, – сочувственно сказала Тананда.
– Кто сказал, что Калипса умирает? – воскликнул Эрзац. – Она не умрет одна! Вложите меня ей в руку! Я спасу ее.
– Умирает, но не в буквальном смысле, ты, открывашка для писем, – разозлился я. – Она проиграет. А если и займет какое-то место, то первое с конца. Ей просто нужно расслабиться. Вот и все.
– Все очень просто, – пискнула Асти из сумки у меня под мышкой, – ты просто выйдешь туда.
Я не удостоил ее вниманием. У нас были проблемы посерьезнее.
– Мы точно проиграем в этом раунде, – шепнула мне Танда. – Буирни сказал, что пойдет с нами лишь в том случае, если мы победим. Эх, найти бы где-нибудь говорящий диктофон и раскрасить его в золотой цвет.
– Нет, – сказал я. – С настоящим волшебником подделка не прокатит. Если этот Баррик стоит своей репутации, он тотчас раскусит обман, и тогда ее деду конец.
– А если применить чары иллюзии? Если у нас будут другие сокровища, возможно, он не обратит слишком пристального внимания на…
– Что ж, стоит попробовать, – задумчиво сказал я.
– Тебе не придется этого делать, – заявила Асти из сумки у меня под мышкой. – Выходи и выиграй этот конкурс сам!
– Что? – вскрикнул я. Рабочие сцены недовольно уставились на меня.
– Этому ребенку не добиться успеха. Сегодня ты ничего не сделал, чтобы заработать себе на кусок хлеба, ты бесполезный мешок чешуйчатой кожи. Вперед!
Я посмотрел на огромную чашу зрительного зала.
– Ни за что, – возразил я. – Буирни бросил вызов ей, а не нам.
– Ты сказал, что поможешь ей, и, клянусь всеми Поющими Чашами Афиса, ей сейчас нужна твоя помощь! Иди!
Внезапно мне на правую ногу капнуло что-то теплое. Ее как будто охватило огнем. Запрыгав на левой ноге, я схватился за пальцы правой. Жидкость обстрекала мне руку.
– Кислота! – Я в ужасе отпрыгнул, чтобы не получить ожог.
Я держал футляр на расстоянии вытянутой руки, но Чаша прожгла дыру в коже наверху. Вырвавшийся из дыры спрей едва не попал в меня. Я уронил Чашу и отскочил в сторону от очередного фонтана боли. Следующее, что я помню, это то, что я оказался под горячим, слепящим лучом прожектора.
– Фьююють! – удивленно присвистнул Буирни. – Что ж, весьма неожиданное удовольствие! Спасибо, Калипса! Приветствуем нашего следующего участника, Ааза!
– Пой, уродливая ящерица! – разнесся по арене голос Асти, прозвучавший громче голоса оперной певицы. По залу прокатились смешки. Из моего горла вырвался злобный рык. Никто не смеет смеяться надо мной!
– Давай, Ааз, – ободряюще сказал Буирни. – Срази нас наповал!
Я не мог видеть публику дальше нескольких первых рядов, но знал: за мной наблюдают более десяти тысяч зрителей. И все как один приготовились получить удовольствие. На Извре мой голос считался довольно приличным, да что там – превосходным. От меня требовалось одно – решить, что именно я буду петь. Я знал тысячи песен, начиная от застольных и заканчивая мелодиями бродвейских мюзиклов из сотен разных измерений. Я поковырялся в памяти в поисках лучшей песни, чтобы блеснуть своим диапазоном.
Увы, в моей голове было пусто. Я не мог вспомнить ни одной, самой завалящей мелодии. Я в отчаянии стиснул зубы. Давай! – приказал я себе. Неужели я, Великий Ааз, испугался сцены?
Где-то в темноте хихикнул чей-то писклявый голос. К нему присоединилось еще несколько смешков. Я стиснул зубы. Я был полон решимости получить назад свои магические силы. В таком случае я вернусь сюда и свяжу из их пушистых шкур гигантский плед.
