Курская битва, которую мы начали

По нашему мнению, использование на войне почти не обученных военному делу людей, мобилизованных принудительно или добровольно поступивших в вооруженные силы из чувства долга и патриотизма, является преступлением советской военно-политической элиты, совершенным в ситуации тяжелого военного поражения, чтобы за счет народа компенсировать некомпетентность и сохранить в своих руках власть над страной (аналогичным образом в 1945 году действовало и национал-социалистическое руководство Германии, осужденное международным трибуналом в Нюрнберге). Ответственное военно-политическое руководство было обязано отвести вновь сформированные дивизии народного ополчения в глубокий тыл для боевой подготовки личного состава и довооружения, пожертвовав не людьми, а стратегическими интересами и политическими задачами по обороне Москвы и всего столичного региона. Исторические примеры оставления Москвы противнику уже были известны, но оказалось, что политическая элита царской России все-таки была способна в некоторых случаях пожертвовать политическими амбициями ради сохранения жизни русских людей, а вот советская элита всегда предпочитала противоположный путь. Поэтому нормальной реакцией со стороны гражданского общества на такие преступные мероприятия политического режима было бы гражданское неповиновение, например, в форме пассивного отказа от исполнения гражданских обязанностей, в данном случае – дезертирство.

Тем не менее, как видно, Вермахт (нем. Wehrmacht[111]) тогда проиграл борьбу против русских на Восточном фронте, когда выявилась несостоятельность стратегии «блицкрига» в области расчетов силы сопротивления противника и соответствующих темпов продвижения германских войск. Благодаря гибкому изменению мобилизационных планов советское руководство все-таки получило время для использования огромных возможностей своего тыла – тотальной мобилизации людских резервов и развертывания производства на базе эвакуированных промышленных предприятий. В итоге формирование новых соединений и поступление нового вооружения на фронт стали по темпам опережать их уничтожение в боях (в том же 1941 году было разгромлено и уничтожено всего 177 дивизий Красной Армии[112], то есть в два раза меньше, чем успели создать). Поэтому, в отличие от Западной Европы, реализация стратегии молниеносной войны при нападении на СССР обязательно должна была включать две взаимосвязанные составляющие – не только военную, но и политическую, которые дополняли бы друг друга с целью не только разгромить Красную Армию (дипломатическая подготовка внезапного нападения со стороны германских вооруженных сил), но и разрушить ее тыл (политические мероприятия на оккупированной территории).

Учитывая исторический опыт, фактор пространства, общее соотношение сил и средств противников, а также вероятность войны на несколько фронтов, победа над СССР не могла быть достигнута Германией исключительно военными средствами. Начальник штаба Верховного командования вооруженными силами Германии (далее – Генеральный штаб вооруженных сил[113]) фельдмаршал Вильгельм Кейтель (Wilhelm Keitel) уже в августе 1941 года говорил своему сыну Карлу, что победить русских обычными способами не удастся[114].

Высшее германское военное руководство понимало это еще до начала войны, в частности, фельдмаршал Эвальд Клейст (Ewald Kleist), находясь в плену, показал, что надежды на победу в России основывались в основном на перспективе политического переворота, который должен был произойти в результате вторжения, когда советский режим, потерпев ряд серьезных поражений, будет свергнут собственным народом[115]. Следовательно, германские военные учитывали, что жестокая эксплуатация и обнищание вызывают недовольство населения СССР существующим политическим режимом, поэтому военные средства являются тем внешним разрушительным импульсом, который необходим для критического ослабления советского государства, жестко укрепленного изнутри карательными органами внутренней безопасности.

Однако опыт разрушения военной силой больших, но преодолевающих серьезные внутренние противоречия государственных образований (Персидское царство, Киевская Русь, Центральноамериканские государства инков и ацтеков) показал, что достижение и закрепление успеха всегда требовали как военных, так и политических мер – привлечения на свою сторону и использования в качестве союзников тех общностей, классов, групп, элементов социальной и государственной структуры, которые находились в конфронтации с правящей элитой или приобретали выгоду в ее устранении от власти. Только эти группы и элементы могли выступить в качестве аттрактора, быстро приводящего систему к полному крушению. Поэтому применение военных средств против СССР необходимо было одновременно дополнить использованием политических методов, направленных на обострение внутренних социальных противоречий, присущих феодально-рабовладельческой системе власти, выстроенной советским вождем Иосифом Сталиным (Джугашвили).

Благодаря эффективной системе пропаганды, организованной министерством доктора Йозефа Геббельса (Joseph Goebbels), в начале войны указанные противоречия даже без использования дополнительных политических методов привели к значительным военным успехам Вермахта – по немецким данным[116], к концу 1941 г. только в плен было захвачено 3 335 тыс. человек из числа советских военнослужащих, специальных формирований гражданских ведомств, бойцов народного ополчения, рабочих батальонов и милиции, включая мобилизованных, попавших в плен при следовании к воинским частям. Эти данные свидетельствуют о массовой сдаче русских в немецкий плен в первые месяцы боевых действий, обычно в ситуации окружения или угрозы окружения. Как отметил в своих воспоминаниях член Военного совета 1-й танковой армии генерал Николай Попель[117], в сентябре 1941 года при охвате войск Юго-Западного фронта их тыловые коммуникации вначале удалось перерезать лишь небольшой группе немецких танков и пехоты, однако войска уже почувствовали себя в окружении, и это вызвало панику, которая быстро привела к необратимым последствиям. Действительно, к 14 сентября 1941 года в 3-й танковой дивизии немецкого 24-го танкового корпуса, которая завершила окружение советских войск в районе Киева продвижением с севера из района Лохвицы, оставалось всего 10 боеготовых танков[118].

Руководитель Отдела общей политики Министерства по делам Востока и офицер связи этого ведомства в Генеральном штабе сухопутных войск доктор Отто Бройтигам (Otto Bräutigam) отметил, что сопротивление русских солдат будет сломлено только тогда, когда они поверят, что Германия принесет им лучшую жизнь[119].

Психологическая неустойчивость советских солдат умело инспирировалась, использовалась и поддерживалась немецкими военными пропагандистами, которые, действуя в соответствии со специальными директивами Адольфа Гитлера, обеспечили распространение в частях Красной Армии сотен тысяч листовок, содержащих пропуск для безопасной сдачи в плен. В это время основное идеологическое содержание германской пропаганды основывалось на тезисах о том, что Германия начала войну для защиты Европы и освобождения народов СССР от террористического режима Сталина, сговорившегося с враждебной трудящимся «жидовствующей» англо-американской буржуазией; СССР – «тюрьма народов», поэтому временное пребывание немецкой армии в России необходимо для освобождения русских от евреев, коммунистов, а также созданных ими карательных органов государственной безопасности; немецкая армия непобедима, однако ей требуется помощь в тылу со стороны русского населения; советское военное руководство бездарно и способно только посылать своих солдат на верную смерть и тому подобное[120].

Благодаря успехам немецкой армии и пропаганды в советском тылу вначале отмечались отдельные признаки недовольства политическим режимом. Осенью 1941 года в некоторых центральных и приволжских областях России был выявлен рост антисоветских настроений среди рабочих и служащих, а также появление забастовочных настроений[121]. Во время наступления германских войск на Москву в столице СССР стихийно развилась паника, 16 октября 1941 года были зафиксированы случаи антиправительственной пропаганды и мародерства (в стихотворении «16 октября» поэт Д. Кедрин засвидетельствовал разгром складов и магазинов: «Народ ломил на базах погреба, несли муку колхозницы босые…»[122]).

Однако «головокружение» немецкого руководства от временных военных успехов (с точки зрения штаба ВВС Великобритании[123], германские лидеры подсознательно позволили Министерству пропаганды влиять на собственную оценку ситуации), а также принципиальная негибкость Гитлера в отношении национальной и экономической политики на оккупированной советской территории не разрешили германцам в полной мере воспользоваться таким важным фактором, как недовольство населения СССР деспотическими методами управления со стороны своей правящей элиты во главе со Сталиным. Немецким руководством было упущено время для использования политических методов борьбы со сталинским режимом – демонстрации населению того, что жизнь при новом «немецком порядке» станет лучше. Хотя массовый и конкретный характер немецкой военной пропаганды, подкрепляемой успехами Вермахта на фронте, вначале предоставил германцам идеологическое преимущество, однако оно не было обеспечено ни развитием и совершенствованием пропагандистского воздействия, ни реальными политическими мероприятиями.

Касаясь вопросов пропаганды, эффективность германской военной пропаганды вообще существенно уменьшилась с начала войны на Восточном фронте, поскольку ее первоначальное влияние было утрачено из-за изменения обстановки и целенаправленных контрпропагандистских мероприятий советской стороны, а собственные психологические приемы воздействия в то же время не совершенствовались, ограничиваясь прежними примитивными плакатами и листовками с лозунгами: «Где комиссар – там смерть!».

Общая социально-политическая направленность германской пропаганды стала неактуальной в связи с тем, что большинство недовольных советским политическим режимом военнослужащих (социально-репрессированные лица, подвергшиеся различным «чисткам», а также члены их семей) уже успели сдаться в плен в 1941 – 1942 гг. Значительная их часть была уничтожена в лагерях для военнопленных, что не только ограничило возможности использования людского потенциала СССР в интересах Вермахта, но и принесло непоправимый ущерб результативности германской пропаганды. К 1943 году советская сторона уже получила большой объем документированных сведений о различных преступлениях, в массовом порядке совершенных германской стороной против советских военнопленных, и эффективно использовала данную информацию в своей контрпропагандистской работе.

Кроме этого, по мере мобилизации военнообязанных из внутренних районов СССР изменилось и настроение солдатского контингента Красной Армии – люди узнали, что такое война, поэтому стремились не допустить ее прихода к своему дому, чтобы их семьи не сталкивались с бомбардировками, голодом, нищетой и карательными мерами немцев против «партизан»-диверсантов из органов государственной безопасности СССР. Такие настроения только укреплялись репрессивными санкциями, которые советское военно-политическое руководство стало применять в отношении семей тех военнослужащих, которые оказались в германском плену.

Положительное значение для успеха советской пропаганды и контрпропаганды имело и возвращение к эксплуатации идей национального патриотизма, наряду с интернационализмом, возрождение православной религиозности и исторических традиций русской армии.

Наряду с этим по мере увеличения технической оснащенности Красной Армии возрастала и доля военных специалистов с технической подготовкой и навыками среди артиллеристов, танкистов, летчиков, связистов, помимо собственно военных инженеров. Эти люди, являвшиеся, в основном, младшими офицерами, стали ощущать свою особую сопричастность к военным успехам на фронте, так что прежние пропагандистские приемы немцев на них практически не действовали.

Примечательно, что советское военно-политическое руководство извлекло уроки из опыта войны и впоследствии успешно использовало специальные пропагандистские операции, например, в ходе военного конфликта в Афганистане в 1989 – 1990 гг. Тогда командование советской 40-й армии организовало так называемые боевые агитационно-пропагандистские отряды в составе врачей, агротехников, учителей, инженеров и журналистов-пропагандистов, которые выезжали в населенные пункты на контролируемой советскими войсками территории и здесь оказывали людям разностороннюю практическую помощь в решении повседневных бытовых вопросов и жизненных проблем. Одновременно эти выезды широко освещались средствами массовой информации и служили эффективным средством информационно-психологического воздействия как на население Афганистана, так и на международную общественность.

Примечания