Танцуй как звезда!

Сначала Лера слушала это всё спокойно: в конце концов, скандал в чужой квартире никак её не касался, и вмешиваться было бы невежливо. Но магические слова «ножницы» и «костюм» заставили её подняться из-за стола и двинуться в сторону прихожей. «Я же должна «спасибо» за борщ Софье Николаевне сказать!» – подбодрила она саму себя. И осторожно заглянула в приоткрытую дверь гостиной.

Там бушевал тайфун. Молодая цыганка в чёрном брючном костюме носилась по комнате, запустив обе руки в распущенные кудри, и голосила на всю квартиру. Из-за рояля за ней довольно спокойно наблюдала Софья Николаевна. А Роман, сидя на полу, озабоченно перебирал в пальцах красную блестящую материю, волны которой устилали весь пол перед роялем.

– Ну что мне теперь делать, ну что?! Ведь на самом видном месте дыру сделали! – По смуглому лицу молодой цыганки бежали слёзы. – И рукав отрезали по живому! И весь лиф разрезан до пупа! Что я теперь на сцену надену?!

– У тебя же другие есть, – напомнила Софья Николаевна. – Надень зелёное!

– Не могу, в зелёном Патрина будет!

– Жёлтое!

– В жёлтом – Галя!

– Чёрное с розами!

– В розах будут Анжела и Ольга! А в чёрном – Симка! А я одна в красном должна была выйти, и как теперь?!

– Шубу мою надень… – безнадёжно посоветовала бабушка. Молодая цыганка всплеснула руками и расплакалась навзрыд. Роман сосредоточенно морщил лоб. Его густые брови сошлись на переносице в одну сплошную линию.

– А что, никак нельзя починить? – спросила Лера. Спросила, как ей показалось, тихо, но безутешные рыдания тут же смолкли. Цыганка подняла мокрое от слёз лицо и уставилась на гостью широко распахнутыми чёрными глазищами – точно такими же, как у Романа.

– Это кто?.. – изумлённо спросила она.

– Наша соседка, Лерочка – опередила запнувшуюся Леру Софья Николаевна. – Замечательная девочка! Посмотри, какая красавица! Лерочка, а это наша Эсма! Эсмеральда Лагутина, артистка цыганского театра!

– Моя сестра, – добавил Роман.

– Оч-чень приятно… – вздохнула Эсма, отворачиваясь. Было очевидно, что она вот-вот вернётся к истерике, и Лера торопливо спросила снова:

– Разве никак нельзя переделать?

– Девочка, что ты такое говоришь?! – Эсма схватилась за голову. – Это тебе не колготки заштопать! Это эстрадный костюм! Может, мне ещё заплатку на животе пришить?! Что вы мне все глупости говорите, я и так уже пропала-а-а…

– Да позвони же, глупая, своей портнихе, пока время есть! – сердито сказала бабка. – Неужели она тебе не сделает до завтра?

– Куда я ей позвоню, куда?! – зашлась в крике Эсма. – Эта курица в отпуск укатила! В Анталье в бассейне сидит! Нашла время отдыхать! До конца сезона больше месяца, а она… Эй, эй, девочка, что ты делаешь?!.

Но Лера уже сидела на полу рядом с Романом и разглядывала злополучный костюм. Он, казалось, действительно был безнадёжно испорчен. Один пышный рукав был отрезан вкривь и вкось, посреди усыпанного стразами лифа зияла безобразная дыра, оборка по низу юбки сплошь была искромсана, а сама юбка зигзагом раскроена сверху донизу.

– Очень даже просто можно сделать… – бормотала Лера, рассматривая это безобразие. – Переставить оборку на рукав… А лиф застрочить блёстками… Эсма, хотите, я вам это починю?

Огромные глаза молодой цыганки стали, казалось, ещё больше.

– Девочка моя! – вкрадчиво заговорила она. – Ты с ума сошла, родная? Это – эстрадный костюм! Он две тысячи евро стоит! Профессиональная театральная мастерица шила на заказ! Думаешь, если ты крестиком вышивать научилась, так сможешь…

– Эта девочка шьёт, как парижская модистка! – вдруг вмешалась Софья Николаевна. – Не обижай её попусту!

Лера, которой в голову не приходило, что старая цыганка знает о её умении шить, поражённо молчала. Софья Николаевна продолжала в полной тишине:

– Эмка, а что ты, собственно, потеряешь? Пусть Лерочка посмотрит, что тут можно сделать.

– Да она же последнее испортит! – завопила Эсма.

– Я испорчу?! – возмутилась Лера. И вдруг, вскочив, метнулась в прихожую. Эсма и бабушка изумлённо переглянулись и дружно уставились на Романа.

– Обиделась, наверно! – проворчал тот. – Ну, Эмка, всегда ты со своим языком…

Он не успел договорить: Лера ворвалась обратно в комнату с собственным пальто в руках. Это было короткое пальто-трапеция нежно-оливкового цвета, и Лера победоносно развернула его перед Эсмой:

– Вам нравится?

– Очень миленько… – недоверчиво протянула та, оглядывая пальто. – Да… красиво. Ну ещё бы, это же «Дольче-Габбана», вон лейбл на подкладке! Я бы себе тоже такое купила! Девочка, а зачем ты мне его показы…

– Я это пальто сама сшила! – с триумфом сообщила Лера. – По выкройке из «Бурды»! А лейбл со старой тёткиной юбки срезала и пристрочила! И никто в школе до сих пор не догадался, что это – самострок! Вот!

– Брось, врёшь! – сощурилась Эсма чёрным глазом. – Этого быть не может!

– Можете позвонить моему папе! Я при нём и кроила, и шила!

– Но… кто же тебя научил?

– Бабушка. Она говорила, что у меня кусок хлеба в руках должен быть!

– Золотые слова! – подтвердила Софья Николаевна и повернулась к внучке. – Ну что, Эсмеральда Григорьевна, рискнёшь?

Тон у бабки был абсолютно серьёзным, но взгляд – самым хулиганским. «Эсмеральда Григорьевна» озадаченно смотрела то на Леру, то на испорченный костюм, то на оливковое пальто.

– Эмка, хуже ведь не будет, – серьёзно сказал Роман.

– Тебя, шпингалет, вообще не спрашивают! – отмахнулась та. И снова с недоверием посмотрела на Леру. – Девочка, а до завтра сможешь успеть?

– Всю ночь буду сидеть! – пообещала та.

В голове царил полный ералаш: «Господи, зачем я только… А вдруг правда совсем испорчу?!. Это же шёлк с атласом, они трудные, распарывать нельзя… Оборку на живот переставить… Ой, меня эта Эсма убьёт, если что! Новую иглу на машинку, наверное, поставить надо… А уроки когда?! А утром первый-то – инглиш…»

– Лерочка! – Эсма вдруг кинулась к ней и, схватив за плечи, крепко прижала к себе. – Если сделаешь – потом что хочешь проси! Хоть гору золотую! Отдам!

– Все свои цацки в кучку сложит – как раз наберётся! – съязвил Роман.

– Я постараюсь! – пропыхтела Лера, высвобождаясь из пламенных цыганских объятий. – Честное слово! Ромк, так я, наверное, домой пойду?

Роман повернулся к сестре:

– Эмка, Боров наш у подъезда ещё сидит?

– Это жирный, который на джипе? Сидит! – пожала плечами Эсма. – Работы у него, что ли, нет, или заняться нечем? И где это он весь джип белой краской залил? Помыл бы его лучше, дурак…

Лера в отчаянии уставилась на Романа. Тот задумался на миг – и распорядился:

– Иди на кухню, будешь у нас уроки делать! Что у тебя там?

– Инглиш и алгебра… – уныло сказала Лера. – Лагутин, а вдруг Боров там весь день просидит? Как же я домой вернусь?

– Придумаем что-нибудь, – успокоил Роман. – Иди, доставай свой инглиш.

– Ты на Эмку не обижайся, – сказал он, когда они с Лерой снова оказались вдвоём на кухне. – От неё только шума много… а так она добрая. Я когда в Париже в больнице лежал, она мужа в Москве бросила, ко мне примчалась и со мной жила там почти год! Мама с Петькой не могли, у них контракт был в Нью-Йорке… От Эмки муж после этого ушёл, – а ей хоть бы что! И плевать, сказала, мужей сколько хочешь может быть, а брат у меня один! Год назад вот опять замуж вышла, этот пока терпит…

– Где-где ты лежал в больнице?.. – оторопело переспросила Лера. Роман коротко взглянул на неё, явно пожалев о сказанном. Помолчав, нехотя повторил:

– В Париже. Там мы работали тогда. Мы с Петькой на машине ехали – и в поворот не вписались. У меня после этого и нога…

– Петька – это твой брат?

– Отчим.

– А… где вы работали?

– В кабаре. Мы и мама.

– И ты?! – поразилась Лера. – А… что ты делал?

– Много чего, – сказал Роман таким тоном, что девушка сразу поняла: говорить об этом ему не хочется. Она поспешно открыла учебник английского – и сразу сморщилась:

– Опять перевод с русского Годзилла задала…

– Что такое? – Лагутин заглянул в её учебник. – Ну, и что? Для детского сада!

– Да ну?! – вскинулась Лера, которая вообще была не в ладах с английским. Заданное упражнение было, на её взгляд, просто кошмарным. Требовалось перевести на английский язык две страницы текста о бразильских животных.

– Раз ты такой умный, то помоги! Давай-давай, переводи! А я записывать буду!

Лера сказала это из вредности – и никак не ожидала, что Лагутин пожмёт плечами, возьмёт в руки учебник и, глядя в текст, преспокойно заговорит по-английски.

Ромка переводил ровно, без запинки, не задумываясь ни на миг – а Лера, ошарашенная, не могла отвести взгляда от его смуглого, грубоватого лица с опущенными в книгу глазами и густыми, почти сросшимися бровями. «Господи… он же красивый какой!» – вдруг мелькнуло в голове. И этой мысли Лера вдруг испугалась так, что ручка задрожала у неё в пальцах. Как назло, именно в этот момент Роман поднял глаза и мрачно спросил:

– Ты чего не пишешь? Если сама умная – так и скажи, я своим делом займусь! Ты… чего так на меня смотришь, Стрепетова?

– Я?.. – Лера снова почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ещё не хватало, чтобы Лагутин заметил, как она на него пялится! – Я… забыла, как пишется «манки»… А откуда ты так английский знаешь?! Лучше нашей Годзиллы!

– Полгода в Нью-Йорке работали, – сквозь зубы пояснил он. Положил на стол учебник, показав нужное Лере слово, – и вдруг повернулся всем телом на истошный крик Эсмеральды из гостиной:

– Ромка-а-а! Ромка, иди сюда! Я не могу под запись работать! Поиграй мне!

– Извини, я сейчас, – коротко сказал он. И вышел из кухни.

Вскоре из гостиной опять послышалась музыка. Но на этот раз звучали не бурные раскаты рояля, а короткие, мелодичные гитарные аккорды. Услышав их, Лера встала с табуретки. Тут же села обратно. Благоразумно напомнила себе, что находится в чужой квартире, куда её, в общем-то, никто не приглашал, и что подсматривать неприлично. Стиснув зубы, она геройски постаралась углубиться в английский перевод. Но к гитаре уже присоединились лёгкие, ритмичные удары каблучков – и Лера не выдержала. На цыпочках прокралась через пустую прихожую и заглянула в зал.

Посреди комнаты на паркете плясала Эсма. На ней была обычная трикотажная маечка с Микки-Маусом и длинная юбка, волосы подобраны в небрежный узел. Молодая цыганка шла по кругу, неуловимо ускоряя ритм, поводя плечами, взмахивая и разводя руками, – а каблучки её туфель не смолкали ни на миг. Танец был лёгким, как тополиный пух, летящий над городом, и порывистым, как пламя под ветром. Руки Эсмы взлетали крыльями – и вместе с ними взлетал подол юбки. Расходилась волнами оборка – и мелькали под ней каблуки. Цыганка гнулась в талии – и резко выпрямлялась, летела по кругу – и замирала вдруг, дрожа плечами и опустив длинные ресницы. Это было так невозможно, невыносимо красиво, что у Леры перехватило дыхание. Астарта из «Колеса любви» выглядела бы рядом с Эсмой просто неумелой клоунессой в цыганском наряде. Напрочь забыв о приличиях, Лера припала к дверной щели. Из сладкого оцепенения её вырвал недовольный голос самой танцовщицы, которая вдруг остановилась и топнула ногой:

– Нет, не то! Совсем не то! Ромка, а ну с начала медленную часть! Опозорюсь завтра!

Только сейчас Лера заметила Романа. Он сидел на стуле у дальней стены, в полумраке. В руках у него была гитара. Потрясённая девушка поняла, что это он и играл. На окрик сестры Лагутин ничуть не обиделся, кивнул и начал снова. Он играл без видимого труда, словно выполняя давно знакомую работу, едва касаясь струн. И Лере казалось, что гитара сама по себе вздрагивает аккордами, которые спешили вслед за каблучками Эсмы.

Лера на цыпочках вернулась в кухню. И долго ещё сидела не двигаясь, обхватив голову руками и зачарованно глядя на связку чеснока у плиты. Перед глазами вилась и расходилась волнами широкая юбка, звонко и ласково стучали каблучки, взлетали тонкие смуглые руки, вздрагивали гитарные струны. «Господи… – билось в голове. – Господи…»

Вскоре вернулся Роман – и нахмурился:

– Ты что – спишь, что ли, тут, Стрепетова? До сих пор «манки» не нашла?

– Нашла! – спохватилась Лера, кое-как принимая непринуждённый вид. – Поехали дальше, переводи! А ты по-французски случайно не говоришь?

Она спросила это в шутку и не ожидала, что Роман кивнёт.

– Говорю. Но хуже, чем по-английски. Лучше всего испанский помню.

– П-п-почему?..

– А мы там жили три года. Я совсем маленький был. Эмка в Севилье училась фламенко танцевать, а мама в ресторане пела, – буднично пояснил Роман, перелистывая страницы учебника. – Я тогда самый первый в семье по-испански заговорил! Мама меня всегда в магазины брала, чтоб я ей переводил… Ты будешь писать или нет?!. Тут ещё полторы страницы!

– Буду… – пробормотала Лера. В голове царил сумбур.

За вечер Роман выходил из подъезда на разведку раз пять. Лера успела сделать все уроки, помочь Софье Николаевне почистить картошку и в сотый раз пообещать Эсмеральде, что костюм будет готов непременно завтра, а оскорблённый Боров по-прежнему восседал в своём джипе и сверлил взглядом подъездную дверь.

– Это не Боров, а ишак какой-то, – сообщил Роман, в очередной раз вернувшись со двора. – Он так и всю ночь просидеть может. Оставайся, Стрепетова, ночевать, сейчас бабка твоему отцу позвонит и…

– Ещё чего! – всполошилась Лера. – А костюм Эсмин когда перешивать?! Ну уж нет, я пошла! Ничего он мне не сделает! Может, и не узнает в темноте!

– Это твой-то костёр? – хмыкнул Роман, покосившись на Лерину рыжую шевелюру.

– Может… шапку какую-нибудь дашь?

– Угу… – хмыкнул Роман. – Шляпу бабкину, с вишнями и перьями. Из Парижа. Вон, висит, примерь…

Посмотрев на этот сельскохозяйственный шедевр, свисающий с вешалки, Лера чуть не заплакала.

– Что делать-то, Лагутин?!

– Что-что… Полезем через крышу, – распорядился он. Поймав испуганный взгляд девушки, пояснил: – Сейчас ведь во всём доме ремонт, чердаки открыты. Вылезаем по лестнице на крышу, через твой чердак спускаемся к тебе в подъезд. А Боров пусть хоть до утра там пасётся… – Роман вдруг рассмеялся, блеснув зубами. – Вот придурок, даже стекло не отмыл! Весь твой кефир присох намертво!

– Ну, тогда пошли! – решилась Лера.

Лагутин не обманул: дверь на чердак действительно была открыта настежь, и на мешки с цементом падал столб голубого света. Сначала Лера решила, что это горит фонарь. Но когда она вслед за Романом начала подниматься по ржавой лесенке на крышу, то оказалось, что над домом висит здоровущая круглая луна. Чёрные, ещё голые ветви деревьев пересекали её тонкой сеткой. Это было так красиво, что Лера застыла на ступеньке.

– Стрепетова, ну что там? – Роман нетерпеливо обернулся. – Зацепилась за что-то?

– Нет… На луну гляжу.

Он, обернувшись, тоже посмотрел. Затем протянул руку Лере и, одним мощным рывком вытягивая её на крышу, вполголоса сказал:

– Красивая какая – умереть…

– Луна? Да, мне тоже нра…

– Ты.

Лера растерялась так, что не смогла даже улыбнуться в ответ. Некоторое время они стояли, не двигаясь, посреди мешков, кирпичей и мотков проволоки. Лера, чувствуя на себе внимательный взгляд парня, упорно смотрела через его плечо на луну. Молчание уже становилось натянутым, когда Роман негромко сказал:

– Пошли… Давай сюда пакет. И держись за меня, споткнёшься тут ещё.

Лера молча взяла его за руку – подумав при этом, что споткнётся скорее сам Ромка с его хромотой. Но Лагутин, держа в одной руке пакет с Эсминым костюмом, а другой придерживая Леру, на удивление ловко передвигался в темноте среди строительного хлама. Они спустились по шатающейся лесенке чердачного люка в подъезд Леры. Роман отдал пакет, затем вылез обратно на крышу, бросил «Пока» и исчез. Лера медленно пошла вниз по ступенькам на свой этаж. Пальцы ещё ощущали тепло жёсткой Ромкиной ладони. Сердце бухало как сумасшедшее.

Кардиохирург высшей категории Сергей Павлович Стрепетов вернулся с дежурства в третьем часу ночи. Обычно в это время в квартире было темно, и, увидев свет в комнате дочери, Сергей Павлович встревожился. Наспех сбросив в прихожей ботинки, он прошёл в квартиру.

Маленькая комната была завалена волнами красной материи. Алый шёлк лежал на полу, каскадом сбегал с письменного стола, свисал с компьютера и расстилался на подоконнике между геранями. Как только Сергей Павлович приготовился задать вопрос, со стола пулемётной очередью ударила швейная машинка. Крошечная лампочка освещала сосредоточенное лицо Леры. Было очевидно, что дочь ничего не слышит и не видит. Сергей Павлович дождался тишины и осторожно спросил:

– Лера, ты знаешь, который час?

– Не знаю, – невнятно (в зубах было зажато полтора десятка булавок) ответила та. – Как дела, пап? Как у Жильцова клапан на сердце?