Воскресший гарнизон

6

Устке нервно прошелся раз-второй вдоль ряда ящиков-гробов, в которых лежали кандидаты в зомби. Созерцая эти его метания, Штубер ощущал, что теряет не только желание, но и способность хоть каким-то образом ехидничать, а тем более – язвить.

Нет, этого тебе не понять, сказал себе один из лучших диверсантов рейха. Всю свою жизнь ты обучался только одному искусству – убивать и выживать. Все твое мастерство в том и заключалось, чтобы в совершенстве постичь науку убивать и в таком же совершенстве овладеть наукой выживания. А сейчас, в сомнениях и терзаниях, перед тобой мечется человек, постигающий науку сотворения нового типа, поколения, расы – или как еще следует именовать это полуумерщвленное племя зомби?! – человечества. Превращая каждого из своих пациентов из человека в полумертвеца, а затем вновь воскрешая, чтобы превратить в получеловека.

«Так, может быть, ты не тем занимаешься сейчас, а, барон фон Штубер? – попытался теперь Вилли всю ту язвительность, с которой только что окрысивался на Устке, выплеснуть на самого себя. – Может, хватит подвизаться в подмастерьях всем известного фронтового ордена убийц и самое время позаботиться о создании секретного рыцарского ордена зомби-творцов? Тем более, что первые кандидаты в рыцари сотворяют и зомби и самих себя прямо на твоих глазах!»

Устке не знал и не мог знать, какими благочестивыми мыслями занят мозг барона, но каким-то рабским чутьем уловил, что в эти минуты вести какую бы то ни было полемику со Штубером бесполезно.

– Согласен, – обратился он к Отшельнику, – убивая, мы тоже вмешиваемся в деяния Творца. Но при этом всего лишь прибегаем к одной из разновидностей умерщвления, предусмотренного самой природой. Ибо не нами, грешными, а Создателем предначертано было, что человек сам способен убивать себе подобных и ими же может быть убит. Что ему предоставлено право умирать естественной смертью, погибать при трагических обстоятельствах или кончать жизнь самоубийством.

– Однако мудрость бытия все же заключается не в этом… – как бы между прочим подыграл ему Штубер. – Главное, что ваш Создатель расщедрился на право каждого из нас… убивать, а значит, вершить судьбу себе подобных.

Устке запнулся на полуслове и несколько мгновений вопросительно смотрел на Штубера, пытаясь уловить логику его рассуждений, в которых ему уже чудился некий софизм, некий философский подвох.

– Правильно, создатель расщедрился на право каждого из нас убивать, – неуверенно как-то продолжил он. – Причем убивать не только на войне, но и в любые прочие времена – из-за какой-то банальной мести, в порыве ревности или же во время разбойной «охоты». А вот зомбирование, сотворение зомби-человека… Можем ли мы считать зомби-умерщвление убийством?

Поначалу Штубер воспринял этот вопрос как риторический, но, убедившись, что подчиненный Фризское Чудовище упорно держит паузу, проворчал:

– Сдаюсь, пока что я не готов отвечать на все заповеди зомби-творца. Для этого понадобилось бы сотворить не только целое поколение этих недочеловеков, но и написать для них новый «Ветхий Завет».

– Постойте, постойте, – неожиданно оживился Устке. – А ведь то, что вы только что изрекли, – идея. «Новый Рейхс-Завет».

– Лучше сразу же назвать этот труд «Библией зомби», – вспыхнули глаза и у самого Штубера, признательного Устке за то, что тот сумел оценить как-то слишком уж буднично сформировавшийся замысел. Который вполне можно было считать гениальным. Без всякой там по-христиански ложной скромности. – Или «Зомби-Библией». Стоит ли терзать себя всякими филологическими изысками? В котором, вместо Христа, спасителем рода человеческого будет числиться доктор Мартье. Или его непосредственный патрон Отто Скорцени. Вторая кандидатура даже выглядит предпочтительнее.

Устке склонился над одним из полумертвецов, пытаясь присмотреться к цвету лица, на который всегда обращал внимание доктор Мартье, но Штубер нервно одернул его:

– Да оторвитесь вы от своих палаческих дел, христопродавец вы наш! Мартье, Гамбора, Устке, Овербек, Фризское Чудовище, наконец… Разве эти имена не достойны того, чтобы оказаться в одном ряду с библейскими пророками-евангелистами? Да я уже прямо вижу перед глазами главы «Зомби-Библии», озаглавленные «Евангелие от Устке», «Евангелие от Мартье», «Евангелие от Скорцени», «Евангелие – прости меня Господи – от Фризского Чудовища»…

– Простите, а причем здесь Скорцени? – вдруг встрепенулся Устке, доселе увлеченно вслушивавшийся в библейские фантазии обер-евангелиста от СС.

Устке с нескрываемым ужасом взглянул на начальника зомби-морга и с благоговейным трепетом объяснил:

– А вот этим вопросом задаваться не следовало, Устке. Каким угодно, только не этим. Скорцени – «при всем». В том-то и дело, что в нынешней войне Скорцени – «при всем». Если бы войны не порождали таких гениев диверсий, как Скорцени, – внушающе вещал барон, почти склоняясь над смотрителем зомби-морга, который, в свою очередь, все еще склонялся над умерщвленным пленным, проходившим в ведомостях «Лаборатории призраков» уже под кодовым номером «Зомби-541», – они давно лишились бы ореола романтики и героизма, а значит, потеряли бы в глазах воинствующего человечества всякий смысл.

Устке слишком плохо знал Штубера, чтобы понять, что в его словах – убеждение, а что всего лишь ироническая бравада, но на всякий случай миролюбиво признал:

– Теперь улавливаю вашу мысль. «Евангелие от Скорцени». Как не понять?

– Откровениями которого и будет открываться наша с вами «Рейхс-Библия зомби», в которой лично мне, недостойному фронтовику-окопнику, будет отведена всего лишь скромная роль копииста. Если, конечно, совет апостолов-евангелистов не сочтет подобное назначение кощунственным.

Смотритель зомби-морга напомнил было Штуберу, что до сих пор «Библией» национал-социализма, а значит, и самого рейха, было принято считать «Майн кампф» Гитлера, но барон легкомысленно предположил, что после падения рейха этот труд фюрера вряд ли потянет даже на «Ветхий завет», да и то весьма сомнительной святости. И смотрителю зомби-морга пришлось столь же легкомысленно согласиться: «Действительно, вряд ли!».

– Всем вышеизложенным вопросам и будет посвящен один из моих психоаналитических трудов, Устке.

– Начните с того, что в «Лаборатории призраков» мы пытаемся создавать некую разновидность гомо сапиенса, не только не испросив при этом позволения у Господа, но и нагло вторгаясь в его прерогативы.

Устке хотел продолжить свой монолог, но в это время появился доктор Мартье – приземистый худощавый француз с лицом аристократа, испещренным морщинами старого, обожженного всеми северными ветрами померанского[13] рыбака.

Поняв, что привело в его обитель заместителя коменданта и Отшельника, которого Мартье уже хорошо знал, обер-зомбист рейха повел их в свой кабинет, пригласил туда «Зомби-08» и только тогда, близоруко щурясь, поднес статуэтку к самому лицу.

– Я не большой ценитель искусства, – бубнил он, внимательно всматриваясь при этом в выражение лица распятого, – но уверен, что от этого изуродованного нашим зомби распятого Иисуса церковники будут не в восторге. А именно они мнят себя истинными знатоками всего божественного на этой грешной земле.

– Понятно, что выражение лица им не понравится, – согласился с ним Отшельник. – Хотя как раз таким оно, возможно, и было у Христа в тот судьбоносный момент распятия.

– Хватит того, что римляне поглумились над этим иудеем, распяв его на Голгофе, – все еще не отрывал взгляда от статуэтки главный зомбист «СС-Франконии», никак не реагируя при этом на вторжение Ореста в свой монолог. – Зачем же глумиться еще и таким вот жестоким образом вам, распинателям от искусства? – повертел Мартье статуэткой у самого носа. – А, что скажешь, зомби Гронов?

Отшельник перевел его ответ, однако похоже было, что зомби и сам неплохо владел языком рейха.

– Я – «Зомби-08», – по-армейски подтянувшись, ответил этот новоявленный скульптор на неплохом немецком.

– Это нам известно. Я спросил о твоем «Распятии», о лике Христа.

– Я – зомби-воин из роты Свирепого Серба.

– Тоже звучит устрашающе. Что еще ты решил поведать нам… сержант Гронов? – спросил Мартье, заглянув в лежавшую на его столе «амбарную книгу», в которой содержалось краткое досье на каждого из сотворенного им в «Лаборатории призраков» зомби.

– Теперь я работаю с мастером Отшельником. Вырезаю статуи распятого Иисуса.

– Вот тут-то и начинается самое любопытное, – после каждого слова задумчиво кивал головой Мартье, рассчитывая, что наконец-то зомби прорвало и он разродится какими-то словесными тайнами. – Хотелось бы понять, почему ты намерен вырезать их в виде таких вот уродцев. Слушаю, сержант Гронов, слушаю.

Обращаясь к нему по фамилии и воинскому званию, Мартье уже нарушал один из постулатов «Лаборатории призраков» – никогда не напоминать зомби их прежние имена, должности и места рождения, дабы не пробуждать в их сознании проблески былой памяти, сфера которой все еще оставалась неизученной и проявлялась множеством странностей. Из тех постулатов, которые сам же и вводил. Иное дело, что Гронов лишь молча следил за выражением лица и движением губ своего создателя. В эти минуты он был похож на глухонемого, пытающегося считывать сказанное с губ собеседника.

– Я попытаюсь беседовать с этим зомби во время его работы над «Распятием», – пришел на выручку им обоим Отшельник. – Давно обратил внимание, что в это время выражение его лица становится более осмысленным.

– …И все же побеседовать с тобой, сержант Гронов, следует, – едва скрывая раздражение, проговорил доктор Мартье, очевидно, недовольный своей неудачей. – Причем говорить долго, терпеливо, а главное, обстоятельно. Пока же выйди за дверь и подожди там. Для чистоты эксперимента мы пообщаемся без тебя. – А как только зомби закрыл за собой дверь, обратился к Отшельнику: – Не знаю, что именно вы хотели бы услышать от меня, резных дел мастер, но сразу же замечу: эта искаженность образа Христа происходит не от того, что «Зомби-08» бездарный резчик.

– Согласен, ибо резцом этот самый зомби-сержант пользуется довольно умело. Но, с другой стороны, я требовал, чтобы он попытался скопировать вот это «распятие», – снял он с шеи и положил на стол перед доктором Мартье свой крест. – Можете сравнить: никакого сходства.

– Возникает вопрос: – подключился к их разговору фон Штубер, – то ли зомби не способен к такому копированию, то ли он воспринял лишь главное условие задания и попытался создать собственный образ Христа?

Мартье вновь поднес статуэтку, вырезанную «зомби ноль восемь» почти к кончику носа и лишь после этого водрузил на нос очки в покрытой ржавчиной оправе, на которые, судя по всему, не очень-то полагался.

– Единственное, на что я способен, так это расширить круг ваших вопросов еще одним. А возможно, именно так этот зомби и воспринимает, именно так творчески «видит» мученический лик сына Божьего? Почему бы не рассмотреть и такой, психологически самый сложный вариант? Это я уже спрашиваю вас, господин Штубер, как человека, входящего в историю Европы с титулом «величайшего психолога войны».

Штубер и Отшельник многозначительно переглянулись и поняли, что на все те вопросы, которые могут возникнуть в связи с творческими порывами бывшего сержанта Гронова, им еще только предстоит получить ответы, причем искать их придется вместе с сотрудниками «Лаборатории призраков».

– Я понаблюдаю за ним, – молвил резных дел мастер.

– Ведите дневник, Отшельник. Ваши записи могут оказаться неоценимыми. Что же касается этой статуэтки, то она останется у меня, в моей коллекции распятий.

– Не понимаю, почему вы пытаетесь превратить этого человека в резчика по камню, – сказал доктор Мартье и в последний раз взглянув на «распятие», неохотно вручил его заместителю коменданта, словно отдавал свое кровное. – Это бывший боксер. Определенно, что еще в той, боже-человеческой, как я называю её, жизни Гронов был почти нечувствительным к боли, а сейчас он её практически вообще не ощущает.

– То есть советуете готовить его к роли диверсанта? – оживился Штубер.

– …Тем более что Гамбора неплохо овладел методикой подготовки зомби-воинов и зомби-диверсантов, – поддержал его замысел доктор Мартье.

Отшельник бросился отстаивать своего подмастерья, напомнив, что таким образом они теряют талантливого скульптора и что существует человек, который точно так же нечувствителен к боли. Это камнетес, которого все знают как отца Никодима. А поскольку камнетеса найти проще, нежели скульптора, то почему бы в роли диверсанта не испытать этого самого Никодима.

– Рядового Ермакова, – уточнил Мартье, вновь заглянув в свой «гроссбух». – Подтверждаю, он тоже почти нечувствителен к боли.

– Но его еще только предстоит превратить в зомби, – напомнил им обоим Штубер, резким движением руки пресекая дальнейшие попытки спорить с ним. – Сколько времени понадобится, чтобы подготовить из Гронова зомби-диверсанта?

– Если учесть его прошлый фронтовой опыт, а также то, что подготовку по программе зомби-воина сержант Гронов уже прошел…

– Недели этому вашему Гамборе хватит?

– Вам хорошо известно, что Гамбора склонен к экспериментаторству. В отличие от меня, приверженца традиций жрецов вуду.

– Война всем нам оставила слишком мало времени на наши эксперименты, доктор Мартье. В том числе и на один из величайших экспериментов человечества – создание Третьего рейха.

С грустью потупив взоры, офицеры СС угрюмо помолчали, словно поминали покойника.

– Не гарантирую, что мы произведем на свет двойника обер-диверсанта рейха Отто Скорцени…

– Если бы вам это удалось, я бы тотчас же вздернул вас. Просто так, на всякий случай.

– Никогда не сомневался в вашей щедрости, – тяжело, словно ржавыми шестернями, шевелил своими морщинистыми челюстями доктор Мартье.

– Кстати, для диверсионной операции, замысел которой уже несколько дней вызревает в моих фантазиях, вы, Отшельник, тоже понадобитесь. Не решил, для какой именно роли, но ощущаю, что понадобитесь.

– Не знаю, какой из сержанта Гронова выйдет диверсант, но как скульптора мы его потеряем. Какой в этом смысл? У нас много других зомби. Хотите, поищем вместе. А еще лучше – положиться на опыт Фризского Чудовища. Причем только что вы сами велели вести записи по поводу творческих успехов «Зомби-08».

Однако у Штубера было свое видение судьбы этого человека и свои планы, посвящать в которые Отшельника он не собирался.

– Почему вы считаете, что как скульптора мы его потеряем? В течение двух часов перед отбоем Гронов в вашем распоряжении. Если он пожелает еще часик прихватить после отбоя – не возражаю.

– На это и будем ориентироваться.

– К тому же не уверен, что на задание мы отправим Гронова уже на следующий день после завершения зомби-диверсионного курса.

– Но отправлять будете только Гронова? Речь идет только о нем или обо мне – тоже? – Отшельник явно пытался произнести свои вопросы как можно безразличнее, но гауптштурмфюрер уловил, что скрыть волнение ему не удалось.

7

Когда взвод зомби-диверсантов принялся ползком преодолевать полосу боевого заграждения, Свирепый Серб стоял на возвышенности, у входа в дот, и внимательно следил за действиями каждого из них. Чуть позади него поеживался в своем куцем армейском кожушке лейтенант Гамбора, слывший самым талантливым из учеников доктора Мартье.

Сын гаитянской креолки[14] и негра, потомка некоего знатока учения Вуду, завезенного в свое время на Гаити вместе с партией рабов из Дагомеи, он принадлежал к тем метисам, черты лица которых еще сохраняли благородство испанских идальго, а туловище – мощь и выносливость африканских рабов.

Небольшого росточка, но достаточно плотного телосложения, в нахлобученной на уши пилотке, он время от времени подносил к глазам небольшую, возможно, сохранившуюся в его роду еще со времен конквисты подзорную трубу, и, может быть, поэтому чем-то едва уловимым напоминал Бонапарта, осматривавшего с пригорка свое замерзающее в подмосковных снегах войско.

Гамбора был молчалив и внешне сдержан, хотя, судя по тому, как подолгу он рассматривал в свою трубу те или иные участки наступления зомби-диверсантов, небезразличен к поведению своих питомцев на «поле боя». Как-никак именно он отвечал в «Лаборатории призраков» за «сотворение» зомби-диверсантов и первичную подготовку их по диверсионной программе. И в этом плане он находился в личном распоряжении обер-диверсанта рейха Отто Скорцени, а также под его жестким контролем.

Со стороны озера дул пронизывающе сырой, болотный какой-то ветер; крупные снежинки носились в воздухе, как оторванные от корабельных мачт паруса, а подтаявшая под утренним солнцем земля теперь, не замерзая, покрывалась снежным саваном, исходя под телами ползших зомби глубокими грязновато-белыми полосами, словно под телами уползающих в свои болота крокодилов.

– Живее проходи, шкуродеры иллирийские! – уже в который раз взрывался своим рычащим басом Свирепый Серб, делая пару очередных глотков из армейской фляги. – Что вы, ублюдки, мнетесь, как перед ложем девственницы?! В землю, в землю втискивайтесь, выкидыши старой ослицы!

Залегшие в окопе, опоясывавшем подножие холма, помощники Свирепого Серба били над головами ползущих очередями боевых патронов; под грудью то одного, то другого диверсанта взрывались учебные заменители мин, окутывая пространство над полигоном горчичным запахом своего чадного дыма, но зомби все ползли и ползли – переваливаясь через «условно брустверные» насыпи, протискиваясь под рядами колючей проволоки, перекатом преодолевая ограждение там, где проползти было невозможно.

Установленный между двумя полосами заграждений радиофугас был взорван пиротехниками буквально в двух метрах от ползшего крайним командира первого взвода «Зомби-020». Отброшенный в сторону взрывной волной, он с минуту лежал неподвижно, а затем вдруг «прозрел» – как на языке зомби-творцов именовалось возвращение к их подопытным любого человеческого чувства или ощущения, – и, поднявшись в полный рост, ринулся на вторую линию «колючки», прямо под пули пулеметчика.

Свирепый Серб метнул на Гамбору такой испепеляющий взгляд, что тот испуганно съежился и решительно повертел головой:

– Так вести себя зомби не должны, – явно оправдываясь, пробормотал он.

– Не стрелять! – не слушая его, во всю мощь своих легких прорычал Свирепый Серб, обращаясь к командиру защищавшихся.

– С этим зомби что-то не так, – уже явно встревожился Гамбора.

– Кажется, с нами всеми уже «что-то не так»! – взъярился Свирепый Серб. – Вот только разбираться некогда. Всем лежать, шкуродеры иллирийские! Приказано всем лежать!

Не дожидаясь, пока затихнет пулеметная очередь, серб ринулся вниз, к «Зомби-020», чтобы остановить его, сбить с ног, по-армейски втиснуть в спасительную землю.

Ничего особенного в поведении зомби-лейтенанта вроде бы не обнаруживалось. Бывшему командиру сначала батальона партизанской армии Тито, а затем полицейского батальона вермахта множество раз приходилось видеть, как, срываясь, солдаты не убегали с поля боя, а наоборот, поднимались в полный рост и бросались на дот, на пулеметную точку, просто на окопы врага. И трудно было понять, чего в подобной «психической атаке» проявлялось больше: отчаянной солдатской храбрости или самого простого человеческого отчаяния; осознанного самопожертвования или трусливо-спасительного, паникерского самоубийства. Конечно, на фронте каждый решал за себя, однако ни себя, ни кого бы то ни было не щадивший Свирепый Серб всегда приходил в ярость, когда видел, как кто-то из солдат погибает зря, без какой-либо пользы для своего отряда и своей армии, для общего исхода боя.

Впрочем, все это относилось к обычным солдатам, а не к зомби-воинам. Гамбора прав: так вести себя зомби вроде бы не должны. Вот только кто по-настоящему способен определить: как должны и как не должны, а главное, перед кем они должны пребывать за это в ответе? Перед Господом? Вряд ли, поскольку Господь их такими не сотворял? Перед людьми? Тоже вряд ли, поскольку в сущности своей они уже не люди, а, как любит называть их Свирепый Серб, – «воскресшие нелюди».

Этот же серб Арсен Ведович как раз и предложил во время очередного совещания у коменданта лагеря сформировать из зомби-нелюдей «гарнизон воскресших» или «воскресший гарнизон нелюдей». Но при этом заметил, что многие солдаты становятся нелюдями задолго до того, как превращаются в зомби, поскольку таковыми делает их сама война, давно ставшая прообразом «Лаборатории призраков». Арсен настолько был убежден в этом, что если кто-то решился прямо спросить: а не превратился ли он сам, Свирепый Серб, в такого же армейского нелюдя, то наверняка яростно прорычал бы: «Еще как превратился! Причем давно!».

Говоря о формировании подразделений зомби, безразличный к словесным изыскам Свирепого Серба доктор Мартье тем не менее так и отметил в своем рапорте в штаб войск СС, что речь идет о «подразделениях воскрешенного гарнизона Регенвурмлагеря». Ознакомившись с этим чистописанием жреца «Лаборатории призраков», Гиммлер вызвал к себе в Берлин Штубера, но затем почему-то долго не принимал его, хотя оговоренное время давно прошло. Этот вызов запомнится барону надолго…

8

– … Уж не намерен ли рейхсфюрер СС передать нас в подчинение штабу военно-морского флота? – въедливо поинтересовался тогда Штубер у адъютанта командующего войсками СС, увидев, что, не задерживаясь в приемной, в кабинет Гиммлера проследовало сразу двое адмиралов и какой-то капитан первого ранга.

– Вы бы, конечно, предпочли, чтобы, наоборот, весь наш подводный флот был придан комендатуре «Регенвурмлагеря»? – не остался в долгу штандартенфюрер Брандт.

– Согласитесь, с подводниками у нас, «дождевых червей», немало общего – если уж кому-то пришло в голову назвать нашу базу именно так: «лагерем дождевого червя». И коль уж наземными силами наши генералы распоряжаются бездарно, то почему бы не создать силы подводно-подземные?

– Военно-полевой суд вас храни от того, чтобы вы произносили эти слова в присутствии фельдмаршала Кейтеля, – предупредил его Брандт в порыве адъютантского человеколюбия. – Да и в этих стенах богохульствовать по поводу неудач… временных, разумеется, неудач – на фронте тоже решается не каждый.

Однако совету его барон не внял. Его явно повело. В нем взыграли амбиции окопника, которые не раз подводили офицеров, появлявшихся в относительно сытом и спокойном Берлине после кровавых перипетий Восточного фронта.

– И все же хотелось бы знать, господин штандартенфюрер, почему вдруг вы решили, что я могу подождать, а наши субмаринники – нет?

– Так решил рейхсфюрер, – с монашеской кротостью уточнил адъютант Гиммлера.

– В этом и заключается суть моего вопроса, – явно расхрабрился барон. – Возможно, вы подскажете, почему он так решил?

И тотчас же в укоризненном взгляде адъютанта вычитал: «Хотел бы я видеть, как бы вы, барон, храбрились, ожидая вызова в приемной Мюллера или шефа СД Кальтенбруннера!». Однако вслух штандартенфюрер произнес:

– Уже хотя бы потому, что этим морским волкам предстоит формировать новую мощную эскадру субмарин, которая будет состоять из нескольких стай «Фюрер-конвоя»[15].

– Считаете это достаточным поводом для того, чтобы рейхсфюрер получил право окончательно разрушить миф о непреложной германской пунктуальности?

– Вполне, – решительно подтвердил Брандт, а, наткнувшись на удивленный взгляд заместителя коменданта «СС-Франконии» по вопросам безопасности, объяснил. – Если учесть, что от судьбы «Фюрер-конвоя» может зависеть и судьба гарнизона вашей подземной базы.

– Издеваетесь, Брандт? – несмотря на разницу в чине, они были достаточно дружны, чтобы гауптштурмфюрер мог позволять себе такие вольности.

– В том-то и дело, что нет. Хотя, при случае, не отказываю себе в таком удовольствии. Но, заметьте, только с более низкими по чину, – упреждающе уточнил адъютант.

– Тогда, может быть, решитесь объяснить? Просветите же меня, червя дождевого.

– Этого пока что никто не способен объяснить. Во всяком случае, подступаться к подобным разговорам слишком рано. И потом, вам ведь известно, для чего формируется «Фюрер-конвой». Не темните, барон, известно. Обычно Скорцени не создает для вас тайны из чего-либо, что перестает быть тайной для него самого.