Жребий вечности

1

Командующий Африканским экспедиционным корпусом возлежал в своем небольшом грязно-песочного цвета шатре и, мерно покачиваясь в подвешенном на металлических треногах гамаке, отрешенно вглядывался в склон пустынного плато.

В открывавшемся через прожженную осколком дыру безжизненном нагорье фельдмаршалу чудилось знамение, которое он вот уже в течение часа пытался разгадать, словно паломник – клинопись на плитах дохристианских святынь. Было в нем нечто библейско-вещее и неотвратимое. Словно здесь, у этого плато, решалась судьба не только намеченного фельдмаршалом сражения, но и исход всей африканской кампании, и даже чего-то более важного.

Впрочем, ничего более важного, нежели эта африканская кампания, для него сейчас не существовало. Как бы ни складывалась в общем итоге эта война для Третьего рейха, о нем, Роммеле, как о полководце будут судить, исходя из итогов этой Африканской войны. Возможно, даже…

Хотя к черту все эти «наверное» и «возможно»! Именно так военные историки и назовут весь этот пустынный бред бога войны – «Африканская война фельдмаршала Роммеля». Выделяя ее при этом из всего того стратегического хаоса, который сотворяется сейчас где-то там, в Европе, всеми этими… Гиммлером, Герингом, Манштейном, а также генералами Ольбрихтом, Беком и всеми прочими, засевшими в штабе Верховного командования вермахта на Бендлерштрассе.

«Это моя армия, – воинственно сжал кулаки фельдмаршал, – моя старая гвардия, мои битвы и мои победы! И никому там, в Берлине, нет дела до того, как сражаются и умирают в африканских песках мои солдаты… А ведь похоже, что там действительно никому нет дела ни до меня, ни до моих солдат. В противном случае все они, включая фюрера… вот именно, включая самого фюрера, не относились бы с таким безразличием к моим просьбам о подкреплениях и поставках оружия, к моим рапортам, да и к моим победам, которые тоже уже, очевидно, никому не нужны».

Так, может, оставить войска и прибыть в Берлин, как когда-то после африканской экспедиции прибыл в свой Париж Наполеон Бонапарт? Время, правда, другое. Да и в Париже Наполеона поджидал не фюрер, а фюреру Наполеоны не нужны. Он сам мнит себя Наполеоном. Впрочем, со временем там, в Берлине, их много найдется таких, которые возомнят себя Наполеонами, хотя ни один из них так и не пройдет через ад африканских пустынь.

В последние дни Эрвин Роммель все чаще сознавал, что своим жизненным путем он как бы повторяет путь великого корсиканца. Вот только суждено ему на этой земле нечто большее, нежели Бонапарту. Что именно – он пока что не знал, не решил для себя, не подсмотрел в «книге своего бытия», но суждено. Существует множество людей, у которых есть цель, но которые не осознают ни истинного величия этой цели, ни готовности достичь ее. У Роммеля же все было наоборот: он верил в величие своего призвания и в свою готовность посвятить жизнь достижению цели. Вот только сама эта цель все никак не открывалась ему.

Когда в Сицилии он погружал свои войска на корабли, чтобы идти на Египет, его друзья полушутя и без особой зависти намекали, что ему предстоит свершить то, что не сумел свершить Наполеон. Что наконец-то нашелся полководец, который сумеет свершить то, что оказалось не под силу самому Бонапарту!

Возможно, фельдмаршал действительно воспринимал бы их намеки как своеобразное предсказание, подбадривание или плохо скрываемую зависть. Но дело в том, что сицилийские шутники в генеральских эполетах прекрасно знали: в Африку Роммеля посылают не для решительных сражений – для этого у командующего корпусом попросту не будет сил, – а для поддержания престижа германской армии и отвлечения на себя значительной части английских войск. И пророчества их оправдались.

Как только началась война с Россией, в штабе вермахта прямо намекнули, что пополнение он сможет получать лишь из тех частей, которые станут выводить на отдых и переформирование с Восточного фронта. Так оно по существу и было. В начале октября 1942 года Роммель, к тому времени уже физически и морально истощенный, вернулся в Германию, чтобы немного подлечиться. Возвращаться в Африку ему не хотелось: куда угодно, только не в эти проклятые пески! Но именно его отсутствие в Ливийской пустыне спровоцировало крупное наступление английских войск на германо-итальянские позиции. Причем на сей раз англичане поставили перед собой совершенно конкретную задачу: вообще уничтожить группировку противника. Замены Роммелю в штабе вермахта найти так и не смогли или не захотели, и к концу октября он уже вновь был в Африке.

Они, эти штабные шутники, прекрасно понимали, какую роль отводят в штабе Верховного командования вермахта корпусу Роммеля, и злорадствовали. Вот именно: злорадствовали!

Да, еще на Сицилии Роммель прекрасно отдавал себе отчет в том, каковыми будут его роль и его участь, но не подавал виду. Его забрасывали в африканские пески, как забрасывают приманку для шакалов. В штабе вермахта и в ставке фюрера жертвовали его корпусом ради победы на европейском театре военных действий. Вот только становиться жертвенным бараном он, фельдмаршал Роммель, не желал.

Лично он вел свой корпус в Африку не для того, чтобы отсиживаться на базах и устраивать маневры с боевыми стрельбами, а чтобы громить врага и, сотрясая своими победами сразу несколько африканских держав, с истинно рыцарским укором одну за другой бросать свои победы к ногам фюрера. И бросал. Роммель умел это делать, у него это получалось.

…После нескольких кровавых схваток его легионеров с англичанами плато вот уже вторую неделю оставалось ничейным. Мертвые были погребены, подбитую технику оттранспортировали вглубь занятой территории, а вспаханная снарядами возвышенность с благословения самого Роммеля получила мрачное название Африканский жертвенник.

Да, жертвенник… Вся эта проклятая пустыня – огромный жертвенник, на который оба полководца время от времени бросают лучшие свои полки. Ибо, кто знает, может быть, и в самом деле так предписано Высшими Силами: кто владеет Египтом, тот владеет миром. «Кто владеет Францией и Египтом, – уточнил Роммель. – Только так: Францией и Египтом!»

«Эта битва – одна из прекраснейших, какие я только видел: от всей высадившейся неприятельской армии не спасся ни один человек», – вспомнились ему слова Наполеона, сказанные в июле 1799-го, после того, как неподалеку от Абукира он разгромил пятнадцатитысячную турецкую армию. Даже не разгромил, а истребил. Всю, до последнего солдата. До последнего!..

Причем он сумел сделать это после погибельного похода на Сирию, после ошеломляющей неудачи под стенами Сен-Жан д’Акра[1]  и, наконец, после изнурительного перехода назад, в Египет, во время которого тысячи солдат Бонапарта пали от эпидемии чумы.

А ведь разгром этот совершил полководец, не имевший никакой связи с родиной, не получивший ни одного батальона подкрепления, предоставленный самому себе, поскольку у захваченных им берегов не появлялось ни одного французского паруса! Вот что более всего взбудораживало воображение командующего. Ясное дело, тогда было иное вооружение, иной противник, иная война. И тем не менее…

Фельдмаршал взял лежавшую рядом, на походном столике, флягу, плеснул в рот немного коньяку и, промыв им полость, выплюнул на пол палатки вместе с песком. Он уже не раз говорил себе и своим генералам, что нельзя воевать, нельзя побеждать в пустыне, не возлюбив ее жары и ее песка. Однако сам он возлюбить их так и не сподобился. Вот и сейчас, даже после ополаскивания, он не ощущал во рту ничего, кроме наждачной рези горячего сухого песка. Кому нужна земля, на которой даже прекрасный французский коньяк воспринимается как потерявшее вкус пойло ошалевшего от многодневного караванного однообразия бедуина?!

Роммель помнил, что после победы под Абукиром Наполеон вернулся во Францию, имея под своим командованием всего-навсего пятьсот солдат. «Неужели только пятьсот?! – в который раз усомнился генерал-фельдмаршал в правдолюбии историков. – А ведь многие генералы вообще не решились бы возвращаться с такими жалкими остатками своего воинства и предпочли бы свести счеты с жизнью». Хотя… именно поэтому о них не творят таких легенд, какие вот уже в течение полутора веков мы творим о Бонапарте. Жизнь – это не только порывы судьбы, но и не менее благородные порывы риска. Что такое жизнь Наполеона, как не одна огромная, под сюжет прекрасного романа сотканная, авантюра?

…Да, после африканского похода у Бонапарта оставалось всего лишь пятьсот солдат. Но это не помешало ему вернуться в ореоле славы, возродить доверие французского генералитета и народа; не помешало отстранить от власти Директорию, чтобы затем, подчинив себе всю французскую армию, разогнать Совет старейшин и в конечном итоге стать императором Франции. Императором, черт возьми!

«Вернуться из Египта, имея всего пятьсот солдат?! За этим дело не станет, – саркастически заверил себя фельдмаршал. – Если так пойдет и дальше, тебе придется возвращаться в Германию, не имея под своим командованием даже роты почетного караула. Или хотя бы взвода, который бы расстрелял тебя по приговору военного трибунала». Принимать смерть от пуль своих собственных, прошедших с ним через африканское чистилище солдат Роммелю казалось не столь унизительным, как принимать ее от пуль каких-то там тыловых жироедов.

«…А ведь армия любит тебя не меньше, чем любила Наполеона, – сказал себе Роммель. – Факт, с коим придется считаться всем историкам, независимо от того, как они будут относиться к твоему Африканскому походу, который войдет – собственно, уже вошел – в историю Германии, Египта, Ливии, в мировую историю войн».

Эрвин Роммель осознавал, что и сам еще не проникся важностью происходящего здесь, на Африканском жертвеннике. Хотя, обращаясь к египетским запискам Наполеона, томик которых ему подарили на Сицилии, он порой священнодействовал над ними с той же надеждой, с какой священнодействовал над географической картой Северной Африки. И все чаще ядом самолюбия пронизывала мысль: «А ведь Наполеон вернулся во Францию триумфатором. Хотелось бы знать в этой связи, кем вернешься в Германию ты? А главное, вернешься ли?!»

2

Когда Отто Скорцени и Вернер Браун взошли на небольшую галерею, некогда служившую епископу ложей-исповедальней, трое «сатанистов-чернокнижников» из института «Аненербе» уже сидели посреди готического зала часовни крестоносцев, медиумно уткнувшись взглядами в фолиант тибетско-арийской тайнописи, почитавшийся у них в роли «Арийской библии», на котором благоговейно покоились ритуальный арийский меч и идеально-арийский череп.

Отделенные от зала специальным стеклом, за которым видеть их «чернокнижники» не могли, обер-диверсант рейха Скорцени и Ракетный Барон фон Браун молча переглянулись и перевели взгляд на генсека общества «Наследие предков» штандартенфюрера Вольфрама Зиверса.

– Прямо перед нами – магистр оккультных наук, чернопосвященная Мария Воттэ[2], – едва слышно проговорил Зиверс, хотя исповедальня была устроена таким образом, что низкими сводами ее звуки поглощались еще при своем зарождении. Не менее звукоубийственным представало и массивное богемское стекло. – Она – ведущий контактер в сеансе с богами или Высшими Неизвестными. Ее еще называют у нас Неземной Марией.

– Что, в общем-то, правильно, – заметил барон фон Браун. – Удивительная личность. В вопросе о создании оружия возмездия, многое сейчас зависит от Марии. Ей бы еще получить диплом Высшей технической школы…

– Вряд ли это уже возможно, – заметил штандартенфюрер Зиверс. – Но в ходе общения с вами, господин барон, и маркграфом[3] Германом Шернером она уже многое почерпнула. По крайней мере, теперь она уже улавливает смысл того, о чем с ней решаются говорить потусторонние боголюди. Кстати, двое ассистирующих ей медиумов тоже являются обладателями «оккультных ключей» к тайнам предков, но они лишь усиливают священное поле связи с Внешним Разумом. Как только им откроется канал космической энергии…

– Нельзя ли как-нибудь попроще, Зиверс? – проворчал обер-диверсант. – Что за ведьмовство у них там происходит?

– Вот именно… Госпожа Воттэ уже вошла в контакт? – уточнил фон Браун, которому и раньше приходилось присутствовать при подобных сеансах.

– Должна была войти. Или, по крайней мере, близка к нему. Во всяком случае, она уже в состоянии транса. В подземелье, прямо под столом, за которым они сидят, располагаются консультанты-дешифровщики, – объяснял Зиверс, уже склоняясь над Скорцени, ибо Ракетному Барону сие было известно. – Каждое произнесенное Марией слово записывается на магнитофоны.

– Но только – произнесенное Марией? Слышать того, о чем решились поведать ей некие боголюди, мы не можем?

– К сожалению, нам этого пока что не дано. Приходится верить контактеру на слово. А это всегда чревато проявлениями шарлатанства.

– Это относится и к Марии? – насторожился Скорцени.

– К Марии это не относится, – отчеканил Ракетный Барон. – Проверено. Она сообщает нам о таких технических новинках, знать о которых не могла и сути которых не понимает.

– Хоть кому-то в этой стране можно доверять, – проворчал Скорцени. – Это я говорю под впечатлением от совещания в штабе Гиммлера, после докладов некоторых наших СС-генералов. Не говоря уже о генералах вермахта.

– Давайте не будем отвлекаться, господа, – одернул их обоих штандартенфюрер Зиверс. – Итак, повторюсь, все молвленное в состоянии транса Неземной Марией остается на магнитофонной ленте и звучит в наушниках дешифровщиков. В ваших наушниках оно тоже будет звучать. Так что поскорее наденьте их, время уходит.

Скорцени взял наушники, повертел в руках, но прежде чем водрузить их на голову, поинтересовался:

– Консультант доктор Шернер уже в подземелье? – и при этом искоса взглянул на Ракетного Барона, в ведомстве которого Герман Шернер, специалист по летающим дискам, трудился.

– Он прибыл первым, – ответил Зиверс, – и долго беседовал с Неземной Марией. Пытался объяснить, что именно ему нужно, о чем она должна спрашивать Внешний Разум, который всегда крайне неохотно вступает в контакт, если речь идет о технических новинках, особенно о новинках оружейных.

– Считаете, что госпожа Воттэ поняла, о чем ей должны поведать?

– Судя по тому, сколь обстоятельно изложила она затем смысл своего задания, – да. Кстати, попутно Воттэ обнаружила, что у конструктора Шернера – сильное и хорошо защищенное биополе, мощная контактная энергетика и все задатки контактера.

– Она так и заявила? – раздраженно уточнил Браун.

– Именно так, господин барон. Мало того, она находит, что доктор Герман давно связан с Внешним Разумом и обладает своим собственным каналом выхода в астральные миры и застывшие в неизгладимой вечности былые времена.

Выслушав все это, творец Фау резко передернул плечами, как делал это всякий раз, когда пытался выразить свое крайнее раздражение. При этом лицо молодого саксонского аристократа становилось высокомерно непроницаемым, как посмертная маска иезуита.

Скорцени догадывался, что в эти минуты в душе научно-технического директора исследовательского центра «Пенемюнде» доктора Брауна сходятся два мощных, эмоционально-чувственных вихря. Два нервно-взрывчатых торнадо. Один из них питался самодовольным осознанием того, что молодой гений, доктор Шернер, все же оказался в его центре и под его руководством; а второй – болезненной убежденностью в том, что именно творец дисколетов Шернер постепенно затмевает его собственную популярность, его доселе неоспоримый талант.

– Почему же в таком случае Шернер сам не пользуется дарованным ему астральным каналом? – не сумел скрыть иронии Ракетный Барон.

– А кто сказал, что не пользуется? Конечно же, пользуется. Иное дело, что он этого не осознает. Я бы даже усложнил вопрос, объяснив, что на самом деле Внешний Разум использует его для воплощения отдельных проектов развития человеческой цивилизации.

– Ну, это одна из версий, – обронил Скорцени, исключительно из солидарности с Брауном, чтобы как-то поддержать его.

– Одна из теперь уже вполне доказанных версий, – возразил руководитель Института прикладных военных исследований общества «Аненербе». Амбиции Ракетного Барона в данном случае его совершенно не интересовали. Внешний Разум использует Шернера, как всякого иного гения, независимо от того, в какой бы области знаний он ни проявлял себя.

– То есть вы хотите сказать, что это иной уровень контактов? – вновь вклинился в их разговор Скорцени.

– Совершенно верно. При этом существует определенное табу: такой человек не может быть чистым, классическим медиумом. То есть он не может публично выходить на связь с Высшими Неизвестными, чтобы передавать эти знания другим, как это делает Мария Воттэ. «Идеальный контактер», как правило, лишен созидательного начала, лишен творческого гения. Он – всего лишь гонец, которому поручено вручить папирус древности кому-то из современников. Извините, но тут уж или – или, у каждого свое высшее предназначение.

Браун порывался каким-то образом возразить или что-то уточнить, однако Зиверс бесцеремонно прервал его.

– Вот он, смотрите! – почти прокричал он, впиваясь одной рукой в плечо Ракетного Барона, другой – в плечо личного агента фюрера по особым поручениям. – Наушники, быстро наушники! Жребий вечности брошен!

Еще не понимая, о чем идет речь, Скорцени буквально приник лицом к стеклу и увидел, как над треугольным столом, за которым восседала Неземная Мария со своими ассистентами, завис какой-то небольшой, излучающий лунно-серебристый свет, диск.

Слегка покачиваясь, этот таинственный жребий величиной не больше человеческой ладони вдруг начал источать какую-то странную мелодию, слегка напоминающую органную фугу, наполняя при этом сумеречность древней часовни ариев-крестоносцев едва улавливаемым, поднебесно-ангельским пением.

Резко покачав головой, словно пытаясь вырваться из власти какого-то жутковатого видения, штурмбаннфюрер оглянулся на Брауна, затем на Зиверса, но они точно так же прильнули к стеклу, как и он.

– Что это за чертовщина? – не выдержал в конце концов обер-диверсант. – Может мне кто-нибудь объяснить?

– Нам так и не удалось установить, что это за штуковина, которая досталась нам в наследство от тибетского ламы, известного у нас под прозвищем Человек в зеленых перчатках[4], – откликнулся на его стенания Вольфрам Зиверс.

– Однако предназначение его известно?

– Первоначально Мария использовала его всего лишь как атрибут тибетской древности, то есть так, как и характеризовал его берлинский лама. Однако во время второго сеанса – не первого, а именно второго – этот «жребий» вдруг повел себя таким вот странным образом. Из этого следует, что свойства, которые он сейчас демонстрирует нам, могут быть как бы приобретенными, то есть ими «жребий» наделили Высшие Неизвестные. Из какого вещества он создан и каково ее истинное предназначение, – пылко объяснял Зиверс, чуть сдвинув часть наушников Скорцени, – нам так и не ведомо. Одно известно – что с некоторых пор Неземная Мария, которая была ученицей и подругой ламы, всегда использует эту штуковину при намерении вступить в глубинную связь с Внешним Разумом. И, что самое странное, до сих пор этот «жребий» поддавался только ее голосу, только ее магнетизму, только ее магическим заклинаниям и прочим оккультным ритуалам.

– Вы проверяли это?

– Естественно. Доказано: никому иному этот, как Мария называет его, Жребий Вечности, не подвластен. Очевидно, это было предусмотрено ламой, когда он вручал этот «жетон дьявола», как его назвал местный пастор.

– «Жетон дьявола», говорите? Образно сказано. А как называет его Неземная Мария?

– Жребием. Точнее, Жребием Вечности.

– Что звучит более философично, – признал штурмбаннфюрер.

– Причем с виду это слегка увеличенная, неотшлифованная свинцовая пломба. Таинственный свет и столь же таинственная органная музыка источаются из него только тогда, когда под воздействием каких-то паранормальных сил он взлетает и вот так вот парит.

– То есть, воспарив, он подает знак, что контакт установлен, и музицирует в воздухе до тех пор, пока этот контакт поддерживается?

– Так точно. Если Высшие Неизвестные довольны темой, которую навязывает им Неземная Мария, а точнее, мы с ее помощью, Жребий Вечности всегда опускается на стол так, чтобы контактерам виден был некий нерасшифрованный нами рунический знак, то есть как бы орлом; если же недовольны – открывается чистая сторона, такая себе потусторонняя решка.

3

Зиверс намеревался сообщить еще что-то, однако резким, предостерегающим движением руки Браун заставил его умолкнуть.

– Солнечный диск, – услышал Скорцени в своих наушниках слегка заторможенный, полусонный какой-то, но все же вполне земной голос Неземной Марии. – Атланты называли его солнечным диском. Тонкие физические поля… Принцип? Каков принцип? Гравитация. Не понимаю. Электромагнитный и гравитационный? Это двигатель? Принцип работы двигателя. Не применять для войны? Гибель цивилизации?

Оторвав взгляд от всего того, что происходило в центре часовни крестоносцев, воздвигнутой на могилах рыцарей-германцев, чьи останки когда-то, очень давно, были привезены со Святой Земли, Скорцени видит, как Браун срывает с себя наушники и, врубаясь согнутыми костяшками пальцев в стол, изрыгает настоящий, хотя и слегка приглушенный, рев:

– Каков принцип работы двигателя, Мария? Не давай ему уводить себя в сторону! Нужен принцип работы! Нужен источник энергии! Вы слышите меня, Шернер? – наклоняется к микрофону Ракетный Барон. – Подсказывайте ей, черт возьми, Шернер, подсказывайте!

– Энергия? – вновь слышится в наушниках Скорцени полусонный-полубредовый голос Неземной Марии. – Откуда, от чего исходит энергия, двигающая солнечный диск? Почему он летит с такой скоростью? Гравитация… Так, энергия гравитации… Энергия гравитации неисчерпаема. Энергия гравитации переходит в механику. В механическую. Что, и в электрическую – тоже? Конвертация гравитационной энергии. Понимаю. Двигатель – это конвертор.

– Ну вот, – нервно потер ладонь о ладонь барон фон Браун. – Это уже кое-что!

– Видение! – представала Мария в роли космического гонца всего земного человечества. – Явилось видение! Это чертеж? Вижу, вижу: пошел чертеж!.. Копирую его, копирую… вижу схему. Рисую схему. Это вращение. Разностороннее вращение двух роторных систем? Схожее действие? Ах, во время движения?! Вокруг корабля – особое электромагнитное поле? – специально для дешифровальщиков уточняла и переспрашивала фюрер-контактер.

«Ничего не понимаю! – мысленно возмутился Скорцени. – Похоже на то, что потусторонний контактер так же далек от технических тайн дисколета, как Мария – от чертежей Брауновских Фау.

– Существует несколько систем… двигателей, установленных на дисках, – продолжала тем временем отрабатывать свой контактерский хлеб эта удивительная женщина. – Несколько типов двигателей. И несколько типов дисков. Понимаю: это разные поколения дисколетов и их двигателей. Вижу видение! Рисую. Импульсный генератор магнитного поля? «Черное солнце»? Что такое «Черное Солнце»? Какими-то техническими данными уже обладает контактер, Черный Магистр нашего общества «Черное Солнце»?

Скорцени чувствует, как рука Ракетного Барона, которого в кругу офицеров СД он как-то назвал Ракетным ФАУстом, легла на его руку. И понял: таким образом ФАУст отреагировал на ссылку на магистра «Черного Солнца».

– Кто там у них, в «Черном Солнце», ходит в фюрерах? – резко спросил фон Браун, подтверждая его догадку.

– Выясним.

– Как можно скорее. А главное, следует выяснить, откуда у него эти сведения и почему он до сих пор скрывал это.

– Завтра же прикажу, – заверил его обер-диверсант. – Мои «интеллектуалы» душу из него вытряхнут. Хотя думаю, что если он обладал какой-то серьезной информацией, он бы ее уже выложил.

– Выложить ее, Скорцени, он должен мне. Только мне.

Скорцени тотчас же поднялся, выглянул из часовни и, подозвав адъютанта, приказал немедленно связаться по имеющейся в его машине рации с гестапо, с отделом, занимающимся борьбой с оппозицией государству в общественных организациях, чтобы выяснить, кто там, в «Черном Солнце», выступает в роли главного контактера, в роли черного магистра. Найти его и завтра доставить к нему, Скорцени, в кабинет. После этого опять вернулся на свою оккультную галерку.

– Понятно, – все еще вдохновенно общалась с неведомыми мирами Неземная Мария, – это вы о дальности полета… А высота самого дисколета достигает тридцати метров?