Другу смотри в глаза (сборник)

Глава первая

За поворотом открылся рейд…

Была уже ночь, на палубе горели красные сигнальные огни, и ночь от этого казалась темней, чем была, и звезды на небе слегка отливали красноватым светом; это тянулся вверх свет сигнальных огней. А когда открылся впереди рейд, ночь как будто отступила от катера – рейд встречал его десятками радостно зажженных окон. На палубе тотчас началось оживление, кто-то сказал: «Ну, кажется, причаливаем…» – и кто-то ответил: «Слава Богу, причаливаем, слава Богу…» От катера к рейду и от рейда к катеру словно протянулась невидимая, но ясно ощутимая нить – жизнь радуется жизни, человек радуется человеку.

– Бабушка, – сказал Вовка, – а наше окно какое? Вон то? – Он показал на самое яркое окно.

– А кто ж его знает… – задумчиво ответила Валентиновна. – Нам Толстого улицу надо, дом двадцать пять. Не знаете такую? – обратилась она к соседу.

– Толстого, говорите, улицу? – усмехнулся мужчина. – Как не знать, знаю. – Он помолчал, потом еще раз усмехнулся. – Здесь улиц всего одна. Толстого называется… Двадцать пятый, говорите, дом?

– Двадцать пятый, – откликнулась Валентиновна.

– Гм, двадцать пятый… Это вы, значит, к Егору Ивановичу едете? – Он потрепал Вовку за плечо.

– Вот, вот… – обрадовалась Валентиновна. – А вы знаете его?

– Знаю. Слышал. Сам-то я не из здешних мест, километров двенадцать пониже. Кременчуговка есть такая… слыхали?

– А то как же, – слукавила Валентиновна.

– Вот… Сам-то я из Кременчуговки, ну а здешних мы тоже знаем. Как облупленных. – Он снова усмехнулся.

– Я вот и думаю, – быстро заговорила Валентиновна, – Егорка мой – ладно, Бог с ним, а нам ехать надо, а как же…

– Ну, не знаю, чего там у вас, – сказал мужчина. – У всякого своя причина.

– Видишь вот, как ты говоришь! А причина причине рознь. Взять, к примеру…

– Мы едем к папе и маме! – сказал Вовка.

– Вот еще тоже горе луковое! Ты чего во взрослый разговор лезешь?

Вовка ничего не ответил, только весело поболтал ногами и хитро улыбнулся.

– Замучилась я с ним, никакого сладу, – пожаловалась Валентиновна. – Из Тюмени в Луговую на «кукурузнике» летели, так он чего выдумал… Ну-ка, отвечай, чего напридумывал!

– Дяденька, – сказал Вовка, – мы едем к папе и маме!

– Рад… – улыбнулась растроганно Валентиновна. – Парнишка-то ничего растет, рассуждать только любит да озорничать мастак…

А катер уже причаливал к дебаркадеру, уткнулся в него носом и ждал, когда корму развернет течением. По палубе в суматохе бегал – наверно, после сна – парнишка-матрос, кто-то ему все кричал из рубки: Василий, сделай это, Василий, сделай то, – а он ворчал в ответ: «Все Василий да Василий, других нету…»

– Ну, Рыжик, счастливо! Ни пуха ни пера!

Вовка прищурился и так, с прищуром, ничего не говоря, долго смотрел на мужчину, на катер, на матросов. Потом Валентиновна дернула его за руку, и он вприпрыжку побежал вперед.

– А где папа с мамой? – Вовка стоял посреди комнаты грустный и растерянный.

– Это уж их надо спросить… – Валентиновна взяла одну из Егоркиных рубах, брошенных на постели, и начала выгонять комаров на свет.

– Бабушка, включи-и… – Свет Валентиновна везде выключила, оставила только в сенках.

– Где так герой, а тут… – Валентиновна закрыла все двери, включила свет, огляделась. – Подтопить, может? – подумала она вслух. – Давай подтопим, все веселей. – Она вышла во двор, набрала досок, щепы. – Ну-ка, поищи, где у них веник, – сказала Вовке, растапливая печь. – Вишь, как огонек весело занялся, – разговаривала она сама с собой. – Сейчас тепла нагоним, не пропадем, а, Вовка?

– Бабушка, а папа с мамой где?

– Ты веник-то нашел?

– Нашел, вот он.

– Вот он, – усмехнулась Валентиновна. – Ты не протягивай его бабке, а бери-ка да начинай с углов выметать… вот, вот… вишь, как хорошо получается…

– Я когда вырасту, знаешь, кем стану?

– Ну-ка, кем это ты собираешься стать? Генералом, поди?

– Нет, бабушка, генералом – это что… я стану… отгадай с трех раз…

Валентиновна на кухне нашла картошку, таз, присела около печки.

– Ты думаешь, у бабки мозг-то молодой, загадки отгадывать? Бабка у тебя старая…

Вовка старательно пыхтел, выметая из углов мусор на середину комнаты.

– Я буду… Нет, ты отгадай…

– Космонавтом? – Вовка отрицательно покачал головой. – Профессором? – Вовка снова покачал головой. – Ну, не иначе, девок за косы будешь таскать! – Валентиновна усмехнулась, встала и понесла начищенную картошку на кухню.

– Не угадала… Я буду… знаешь такого Кащея Бессмертного?

– Кащеем Бессмертным? – удивилась Валентиновна так, что даже из кухни выглянула.

– Да нет… не Кащеем, ты слушай… ведь есть такой, который с Кащеем сражается?

– А, волшебником, значит.

– Значит, выходит, волшебником, – придумал наконец Вовка.

– Гм, волшебником… – Валентиновна помыла на кухне картошку, потом поставила ее на печь. Бросила в кастрюльку лаврового листа, который нашелся в залавке. – Это когда маленькие, все хотят волшебниками стать… Ну, будь по-твоему, станешь волшебником – бабку, может, воскресишь… Воскресишь? – Валентиновна насмешливо посмотрела на Вовку.

– Это еще что! – похвастался Вовка. – Будет, значит, так… стану волшебником, скажу: «Кто на свете самый сильный?» Кащей скажет: «Я!» Я, значит, бабушка, выскочу из засады – раз его, раз… Я, знаешь, бабушка, Кащея-то здорово боюсь…

– А чего его бояться? – Валентиновна убрала со стола грязную посуду, вымыла ее, расстелила полиэтиленовую клеенку, расставила чистые тарелки. Вода в кастрюле уже кипела, пахло лавровым листом, свежей картошкой. В печке весело потрескивали дрова, на стенах плясали смешные тени. – Кащей, Вовка, дело нехитрое. В жизни-то потрудней есть орешки… Ты его с одного конца раскалываешь, а он круглый, крутится, вертится… видал как?

– Видал, – вздохнув, согласился Вовка.

– Вот… – Валентиновна улыбнулась. Ее забавляло, когда Вовка горестно и по-взрослому вздыхал – без всякой причины. – Крутится, вертится, да так и останется целехонек… Садись давай за стол, помощник!

Они сидели, ели горячую картошку, запивали ее холодным густым молоком.

– Вишь как проголодался, христовый… – Вовка уплетал за обе щеки.

Потом сидели около печки, Валентиновна обняла Вовку, прижала к себе; смотрели на пламя и разговаривали.

– Они, наверное, в ночную работают, – сказал Вовка. – Да, бабушка?

– В ночную? – переспросила задумчиво Валентиновна.

– Ну ладно, ничего, подождем… – важно сказал Вовка, подстраиваясь под бабушкино настроение. – Расскажи сказку…

Валентиновна подбросила в печь дров, посидела еще в задумчивости, начала:

– Жили-были, значит, на белом свете один добрый, а другой, выходит, наоборот, злой. Добрый говорит: как, мол, так, делаю добро, делаю, а добра не прибывает… отчего, мол, так? Подходит злой и говорит: вот если ты добрый, сделай из меня, злого, доброго. И, значит, усмехается, мол, поглядим, чего у тебя получится.

– Это разве сказка? – разочарованно сказал Вовка. – Лучше про Африку расскажи.

– Никакого в тебе понятия. – Валентиновна задумалась. – Значит, так. В далекой стране, в Африке, жил один король, была у короля дочь. Звали ее Майя, имя такое есть в африканской стране…

– И у нас тоже Майя есть, у этих, ну как их… за горой-то еще живут…

– Вот, звали ее, значит, Майя, имя такое в той стране есть, страна-то африканская… Как ночь придет, пропадает бедная Майя, другая придет, обратно пропадает. Запечалился король, по королевству африканскому объявление дает: кто разгадает, что за чудо такое, тому три мешка риса.

– Ну, риса, нашел чего…

– Риса, говорит, целых три мешка. Это ты рис не ешь, а там рис-то – что у нас картошка. Только у нас ее много, а у них повыращивай рис да поухаживай за ним, прежде чем ложку-то ко рту нести. Объявился тут, значит, королевич, знаю, мол, ваше королевское величество, в чем собака зарыта. А в чем? – спрашивает король. – А не то голову с плеч долой. А это, говорит, скажу, только дай указ: посади меня на ночь, значит, в спальню к дочери-то. А королю-то невдомек, стар уж был – взял да и посадил. Дальше, значит, самое интересное начинается… – Валентиновна воодушевилась. – Значит, так… Вовка? Слышь? – Она взглянула, а внук-то уже сладко спит, уткнувшись ей в бок. – Умаялся, сердешный. Заснул… – Она погладила его по голове, осторожно подняла на руки и отнесла на кровать. Подоткнула под бока одеяло, поцеловала Вовку в лоб: – Спи, сказочник христовый. Ишь чего надумал, с Кащеем сразиться. Дело нешуточное…

Валентиновна решила еще подбросить в печь дровец, пошла на двор, а в сенцах неожиданно столкнулась с незнакомой женщиной. Увидев Валентиновну, женщина растерялась, сказала: «Здравствуйте» – и выскользнула наружу. Тут навстречу Валентиновне вышел Егорка.

– Мамахен?! – пораженно протянул он.

– Ишь, – спокойно сказала Валентиновна, – налил опять глаза-то. Это еще кто с тобой?

– Это? – Егорка с пьяным подобострастием хотел расцеловать мать, но та остановила его рукой. – Ну, знакомая одна… а что, я человек…

– А Зоя где?

– Зоя… – сказал Егорка. – Зоя – фью-ить… Тут рядом… Унта от меня…

– Тот-то я чувствовала… Достукался?

Утром Валентиновна с Вовкой ушли к Зое.

– Я не писала, – сказала Зоя, – не хотела вас расстраивать, мама…

– Ладно, ничего.

Вовка пошел провожать Зою на работу. Кто встречался с ними, все здоровались, некоторые спрашивали: «Твой, что ли?» – «Мой», – отвечала с нежной, застенчивой улыбкой Зоя, а Вовка, держа мать за руку, смотрел на всех сияющими глазами. Они подошли к конторе рейда, тут женщины совсем затормошили Вовку. Вовка стоял среди них гордый и счастливый. Мать у Вовки была самая красивая и самая хорошая, она была совсем-совсем рядом; когда Вовка разговаривал с женщинами, он все посматривал на мать, и Зоя улыбалась ему ободряюще.

– Значит, говоришь, Владимиром зовут?

– Вовка, – отвечал он.

– А что, до сих пор не учишься?

– Значит, так, – отвечал Вовка, – осенью иду в школу.

– Молодец! А драться… здорово дерешься?

– Драться-то он мастак, – сказала за него Зоя и засмеялась. И все понимали, что она смеется не оттого, что Вовка любит драться, а смеется от своей материнской радости.

– Это надо мужику… а как же, – похвалили женщины; рот у Вовки расплылся до ушей. С правой стороны у него не было трех молочных зубов подряд, женщины разом безобидно рассмеялись.

– Чего разоржались тут? – На крыльцо вышел начальник рейда. – Давай на катер все. Чей это еще? – кивнул он на Вовку и тут же, по одному только виду Зои, понял чей: – А-а… – сказал он. – Егорово племя… Ну, на катер все!

Женщины загалдели, начали спускаться к причалу (контора стояла на бугре), Зоя торопливо чмокнула Вовку в щеку:

– Беги.

– Мама, можно мне с тобой? – загрустил Вовка.

– В другой раз как-нибудь.

Катер развернулся носом против течения. Все женщины, сколько их было на катере, махали Вовке руками, одна только мать просто улыбалась ему. Вовка стоял на крыльце и думал, что он сейчас как адмирал или командир армии. Он даже не улыбнулся ни разу, а важно и с достоинством проводил свою армию в поход.

– Возьми тряпку и вот что, – сказала ему дома Валентиновна, – протри стулья, стол, шкафы, кровать. Картины не забудь. Приемник. Этажерку. – Вовка почувствовал: адмиральство его закончилось. Что больше всего он не любил, это вытирать пыль. Главное, ее вытрешь, а она снова откуда-то берется. Бесполезная работа. – Давай, давай, не стой, как пенек…

Валентиновна затеяла большую уборку. Полы мыла горячей водой с мылом.

– Какая ты молоденькая еще, – сказал Вовка.

– Что? – удивилась Валентиновна; она стояла перед Вовкой, держа в правой руке тряпку, раскрасневшаяся, разгоряченная. Валентиновна рассмеялась. – А что, – сказала она, – я бабка у тебя еще что надо…

Когда они пошли потом в магазин, Валентиновна остановилась на пороге, оглянулась; Вовка тоже оглянулся. Дом сверкал чистотой, так было сейчас уютно, хорошо.

– Видишь, какие мы молодцы

– Я тоже молодец, – сказал Вовка.

– А как же…

Валентиновне понравилось, что в магазине все есть: мясо, тушенка, молоко, яйца, рыба, колбаса. «Жить у вас тут можно», – сказала она продавщице. «А жить везде можно, – улыбнулась та, – где жить нельзя?» Они сразу понравились друг другу, и продавщица, чтобы угодить Валентиновне, кивнула на Вовку: «Вылитый Егорий Иванович…» – «Да уж…» – неопределенно ответила Валентиновна.

Она сварила мясной борщ, нажарила камбалы, потушила капусты, выставила на стол бутылку кагора. Зоя вернулась с работы уставшая, потускневшая, а когда перешагнула порог, ахнула:

– Золотые вы мои! – сказала она, подхватив Вовку на руки.

Глава вторая

Солнце всходило ослепительно яркое. Вовка щурился, но не отворачивался – в первый раз видел он на реке восход солнца. Он обернулся, чтобы что-то сказать, но вдруг рассмеялся – он как будто ослеп сейчас, ничего и никого не видел. «Эх ты…» – сказала ласково-насмешливо мать, такое у Вовки было счастливое лицо. Катер свернул к заправочной станции, и Вовка отвлекся от солнца. На станции были широкие баки и широкая труба с кранами и вентилями, приборы, стрелки, рычаги, ручки. Дед в плаще, в накинутом на голову капюшоне сказал буднично матросу, когда тот спрыгнул на мостки: «Рано что-то сегодня…» Сладкая радость и гордость так и пронзили Вовку, он был тоже как будто матрос сейчас, со всеми вместе плыл на работу на самом настоящем, взрослом катере.

Матрос подхватил несколько канистр и передал их на катер. «Пошел!» – крикнул он штурвальному.

Вовка взглянул на мать, и Зоя все поняла: «Ладно уж, иди…» Вовка пришел в рубку и встал рядом с матросом. Штурвальный покосился на Вовку, сказал: «А-а…» – и больше не отвлекался.

– На, подержи, – сказал он позже, а сам продолжал смотреть вперед.

– Честно? – спросил Вовка.

– Честно, – сказал матрос.

Вовка вцепился в колесо; впереди ничего не видать, и крутануть хорошенько нельзя – страшно.

На сортировочной сетке женщины спрыгнули на мостки, а Вовка спрыгнул на руки матери. «Гоп-па!..» – подхватила она его. Мостки были неустойчивые, вода совсем рядом, Вовке стало страшно, он притих.

– Ну, бабоньки, по местам…

Из запани в бункер пустили лес; на каждом рукаве стояло по две-три сортировщицы, работа началась горячая, лес шел стеной. Зоя забыла о Вовке, наказала только, чтоб сидел – и ни с места. Он так и сделал. Сидел, смотрел, пока не заскучал.

– Мама, – сказал Вовка.

– Сиди, сиди… – ответила она машинально. Солнце входило в зенит, становилось жарко. Женщины скинули с себя кофты.

Вовка смотрел, как мама работала длинным, тяжелым багром, всаживала копье в древесину и ворочала ее туда-сюда, пока та не подчинялась, не шла за багром и не уходила наконец в рукав.

– Мама, – сказал Вовка.

– Ну, хочешь вон туда сходим? – предложила Вовке мамина подруга. – Слышь, Зой, сходить, что ль, с ним? Заодно ведомость отдам.

– Смотри.

– Схожу. Видишь, вон там, во-он там, где урчит? Лебедка там. Пошли.

– На лебедку? – обрадовался Вовка, хотя не понимал, что такое – лебедка.

– Ага, на лебедку. Меня, значит, Маруся зовут. – Она взяла его за руку. Идти было и далеко и трудно, все время по мосткам, иногда мостки скрывало под водой, Маруся подхватывала Вовку на руки.

– Не боишься, герой?

Вовка боялся, но мужественно молчал.

Они еще не пришли к лебедке, а Вовка узнал в одном рабочем отца. Он дернул Марусю за руку:

– Папка! – и показал в его сторону.

– Егор? – удивилась та. – Не должен вроде сегодня…

– Пошли, пошли… – заторопился Вовка.

Вот тут, на лебедке, ему понравилось, тем более что здесь работал отец.

– Ну, что вчера ушел от меня? – рассмеялся отец.

– Это не я. Это бабушка.

– Ладно. Замнем для ясности. – Отец подмигнул Вовке.

Егор был удивительно живой, веселый, все у него кипело под руками, он командовал всеми, кричал, бегал с багром по мосткам, бросал багор в сторону, хватался за рычаги лебедки, лебедка ревела, отец кричал: «Давай, давай, милая…», лебедка стягивала лес в пучки, подводила под пучки жгут, а в рукаве уже готовили новый лес, и так все ревело, двигалось, ухало, всюду крики, команды, ругань – весело, интересно. Вовка смотрел на сплотчиков, разинув рот. В лебедке что-то сломалось, отец ругал ее на чем свет стоит, не обращая внимания ни на Марусю, ни на Вовку, и Вовка гордился отцом. Ему так и хотелось сказать кому-нибудь: «Это мой папка…»

В обед Маруся хотела увести Вовку, но отец сказал:

– Оставь. Сам приведу.

Сплотчики ели, шутили, кто-нибудь что-нибудь скажет – и все грохнут как один, и Вовка тоже смеялся вместе со всеми, хотя совершенно не понимал, почему все смеются. Ему дали большую кружку молока, ломоть вкуснющего хлеба, а картошку он брал из общей миски, макал ее в соль и ел, и слушал, и смеялся, и был самый счастливый парнишка на свете.

Вдруг откуда ни возьмись на моторной лодке подлетел к ним начальник рейда.

– Егор Иванович, – закричал он, – ты это что?!

– Чего?

– Смотри у меня! – пригрозил начальник рейда. – Технику безопасности нарушаешь!

– Да ладно…

– Не ладкай! Я на заслуги твои не посмотрю… головой соображать надо! – Мотор взревел, и лодка полетела дальше. Вовка восхищенно смотрел ей вслед, даже не догадываясь, что это он, Вовка, был причиной происшедшего разговора.

Отец отвел Вовку на мостки, поприветствовал: «Здорово, бабоньки!» – все ответили дружно: «Здорово, здорово, коли не шутишь…» Одна лишь Зоя промолчала.

– Все молчишь? – спросил он, подойдя к ней.

– Папа, – сказал Вовка, – а ты приходи к нам в гости.

– Слышь, – спросил Егор, – в гости-то можно прийти?

– Приходи, приходи… – заторопился Вовка. – Знаешь, где мы живем?

– Да знаю, – ухмыльнулся Егор.

– Пришел вот побалакать, – сказал он вечером, придя к ним.

– У нас тут не балакают, – сказала Валентиновна. – Иди балакать в другое место. У нас разговаривают.

– Ну, мы институтов не кончали, манерам не обучены.

– Чего пришел?

– Нет, мамахен, ты меня удивляешь! Ты кому родная мать – мне или Зойке?

– Ты как ее называешь?! – рассвирепела Валентиновна. – Иди к девкам своим и называй их там Люськами, Маньками!

– Уже наговорила, значит. Ясно. Ладно. Ну, до свиданьица. – Егор вышел и хлопнул дверью.