Шах и Мат. Сыграем в Любовь?

У него сердце в голове бухало, и можно было бы списать на травму, но Сава был честным. Виновата женщина, что так мастерски шинковала овощи, бормотала себе под нос явно какие-то не хорошие слова, и временами окидывала его презрительным, надменным взглядом голубых глаз.

Ему хотелось ее как-то расшевелить, раздраконить, чтобы нарушить привычный, для нее, комфортный мир, чтобы она разозлилась и показала свой характер по-настоящему, подошла ближе, и он смог бы, хотя бы полюбоваться ее чертами.

– Эй, медсестра, не хочешь уделить время своему пациенту? – нарочно говорил так грубо.

На кухне что-то звякнуло, послышались тихие, но твёрдые шаги, она шаг так чеканила, что ли?!

– Что пациент желает? – она раболепски склонилась перед ним, но он видел, как взбесилась от его слов. Да-да, детка, я именно этого и хотел.

– Как насчет эротического массажа? – мурлыкнул он, и кивнул головой на свой пах, еще улыбнулся так, что все бабы сразу готовы были ноги раздвинуть.

И Вика была не прочь с ним переспать, видел, нутром чуял, но Бог мозгами не обделил, она видела в нем опасность, для себя, и своей свободы, правильно, по сути, видела и чувствовала, но для себя он уже все решил, несмотря на ее сопротивление и нежелание сдаваться.

– Массаж? – она задумчиво повторила, подошла ближе, окинула взглядом его самого, от чего он чуть не кончил,– так много страсти в ней полыхнуло, – Эротический?

Золотарева еще раз его осмотрела, а он ждал…, нет, она так просто не поведется на красивую рожу и деньги. Она была из другой категории женщин, с которыми лучше не играть, потому что не факт, что выйдешь победителем именно ты.

– Могу и массаж, – согласно кивнула, – Вставай раком, помассирую тебе простату через задний проход. Такая степень эротики тебя устроит?

Бл*ть!

Уела! Одной колкой фразочкой и, вскинутой надменно бровью, она его сделала. И ему понравилось, черт возьми, его это ее сопротивление еще больше завело.

И возможно, он бы дальше на ее нервах поиграл, но входная дверь хлопнула, а он инстинктивно потянулся за пистолетом, которого у него не было.

– Спокойно, Джеймс Бонд, это свои! – бросила и прошла спокойно мимо, выглянула в прихожую, – Тимка ты опять ко мне пожрать пришел?

– Я всегда к тебе только за этим прихожу, а ты думала почему?

– Троглодит! Мать тоже, небось, покормила?! Куда только лезет столько?!

– Не в коня корм, дорогая моя те… – молодой светловолосый парень, лет шестнадцати застыл посреди комнаты и уставился на него, – Наверное, при других мужчинах, не стоит называть тебя моей «теткой»? Или ты сказала, что я твой брат и практически ровесник? Извини, Вика, но на шестнадцатку ты не катишь!

Сава еле сдерживался, чтобы не заржать, и не потому, что не хотел обидеть Вику, этим смехом, просто смеяться больно было, но блиииин, этот парень, кто бы он ни был, классно уделал Вику-ехидну.

– Не скажешь, почему я тебя терплю? – Вика спокойно прошла обратно на кухню, достала тарелки, приборы и начала неспешно сервировать стол.

– Потому что я, твой любимый племянник?! Хотя нет, не отвечай, – парень покачал головой и двинулся в Савину сторону, – Ты сейчас скажешь, что Дамика любишь больше, и разобьешь мне сердце. Я Тимур, ее племянник, любимый, а ты? – парень протянул ему руку, крепко пожал, – Это она тебя так отделала? Тоже неудачно пошутил про возраст?

– Отойди от него, пожалуйста, и прекрати себя так вести. Тебя не касается, кто и как отделал Савелия Петровича! – холодно отрезала, и парень насторожился.

А Сава лежал и наслаждался представлением. Этим, обоим, палец в рот не клади,– по локоть отхватят. Если у нее вся семья такая, он завидует. В парне чувствовалась непосредственность, открытость, но, при этом, Тима насторожился, но Сава заметил обеспокоенный взгляд в сторону «тетки», значит, боялся не за себя, а за Золотце.

– У тебя в доме лежит полуголый, раненый, незнакомый мужик! – резко прорычал пацан, – Меня это касается!

– Тебя что больше волнует? То, что он ранен? Или то, что он раздет? – ехидненько уточнила эта белокурая язва, – Ты есть хочешь, или дальше будешь строить из себя крутого парня?

– Ты злая! – буркнул пацан недовольно, и побрел к столу, – Но, я все равно буду к тебе приходить. А где Бося?

– Спит! – рыкнула в ответ, как только тарелкой не запустила?

Сава развлекался по полной! Вот чего не ждал, так это такого «цирка», но ему грех жаловаться.

Ему, в Золотаревой, даже ехидство нравилось. И юмор у нее классный, с такой женщиной ему точно никогда не будет скучно.

Что он там говорил про юмор? Покорен и сражён? Не-а, он в полном ауте.

Его тоже соизволили покормить. Пока он, приподнявшись, осматривал свои временные «хоромы», подмечал детали, взгляд особенно зацепился за книжные полки, точнее за фотографии, там, стоящие. Их было много, и как-то все так было скомпоновано с книгами, что в глаза резко не бросалось, да и Золотце была не на всех. Какие-то люди: улыбающиеся на камеру, смеющиеся, или, строящие занятные рожицы. Но все были, между собой, неуловимо похожи, прослеживались общие черты: в лицах, в повороте головы, даже в улыбке. У нее была большая семья и всех она безумно любила, дорожила.

Это стало первым тревожным знаком того, что он вляпался.

Ему стало интересно узнать про ее семью. Не от Артема, прочитав всю ее жизнь, сухо изложенную на листе бумаги, а от нее самой.

Вот пока он пытался себя проанализировать, Золотарева тихо подошла и поставила перед ним на стеклянный журнальный столик белую тарелку с дымящимся в ней, чем-то, отвратительного зеленого цвета, положила рядом на салфетку ложку и собиралась уйти, но он не дал.

Аккуратно перехватил ее ладонь.

И током, он мог бы поклясться, шибануло обоих, она вздрогнула всем телом, и даже зажмурилась. Сава, от ее лица, внимательного взгляда не отводил, но и закрыться не пытался.

Поразительно! Зная ее всего три-четыре часа, он хотел от нее доверия. Чтобы она не зажмуривалась, когда он ее касался, а смотрела открыто и прямо ему в глаза, чтобы он видел её реакцию на его руки, слова, да на все. Лишь бы не закрывалась от него этим отвратительным холодным равнодушием. Бесило его это. Так, что он готов был ее из себя выводить, говорить гадости, провоцировать на эмоции…

– Я должен это есть? – специально добавил сомнения в голос, пытаясь ее так цапнуть, но наткнулся лишь на презрительную улыбочку.

– Это суп-пюре, после Вашей травмы ничего другого есть пока нельзя, – Вика показательно выдернула свою руку из его пальцев, отошла на два шага, – Приятного аппетита, смотрите не подавитесь.

За столом, на кухне, со смеху прыснул пацан, но упорно делал вид, что это был не он. Сава никак ее слова комментировать не стал. Молча взял ложку, задумчиво повертел ту в руках, подвинул ближе к себе тарелку с супом, и принялся спокойно есть.

Хоть и было до жути смешно, есть под ее настырным взглядом. Ждала, пока он, в самом деле, подавится, чтобы добить, что ли?

Только Сава жрать хотел, как собака. И уплетал вкусный, кстати, суп, за обе щеки. Правда, показать своего восторга от ее готовки не мог,– не тот момент, чтобы рассказывать какая она удивительная и поразительная женщина.

Вика еще понаблюдала за ним, дождалась, пока он доест, забрала тарелку и принесла теплый вишневый кисель.

И, как бы он не хотел высмеять меню в ее доме, а слова к горлу прилипли, и во рту горечь появилась такая, что потянуло блевать. Сразу в нос ударил запах плесневелого хлеба, отвратительный привкус во рту стал еще хуже, а он смотрел на эту кружку с киселем, как на змею.

Конечно, она не могла знать, что его в такое состояние повергло. Но, ненароком напомнила о том, чего он бы хотел никогда не вспоминать.

– Все в порядке? – она обеспокоенно присела на край дивана, провела ладонью по его лбу, посчитала пульс на запястье, – Вам надо успокоиться, пульс участился.

Просто участился пульс, а кишки в узел тугой завязались. Давно ему не напоминали, кто он и откуда взялся. Отвык. Зазнался.

Сердце и вправду бухало, как ненормальное, и не будь он ранен, наверное, в руки себя взял бы быстро.

Но, перед глазами был этот чертов плесневелый хлеб и, едва теплый кисель, за который он, малолетний пацан, дрался, практически насмерть, с такими же пацанами, как он. Потому что, жрать хотел, и жить тоже хотел.

Он сглотнул ком в горле и перевел злой взгляд на нее, собирался сказать, чтобы пошла вон, только натолкнулся на настоящий обеспокоенный взгляд голубых глаз и заткнулся, не успел ничего сказать даже.

Саву уложили удобней на диване, тот пацан откуда-то притащил еще подушку, и так, вправду, стало удобней сидеть. Его осмотрели, проверили швы, обработали и опять забинтовали, наложили повязки.

– Вашему организму нужно больше отдыха, и как можно меньше стресса. Если так не любите кисель, я сделаю что-то другое.

Вика еще что-то говорила и делала.

А он балдел. Просто балдел от каждого ее касания, обеспокоенного взгляда. От того, что ее дыхание опаляло, теплом, кожу его груди.

Но больше тащился от ее заботы, и плевать было, что она продиктована долгом и обещанием его отцу. Плевать.

Его штырило от одной только мысли, что она просто беспокоится о нем.

Захотелось ее прижать к себе, уложить на диван рядом. И просто полежать. Можно даже молча. Без всякого сексуального подтекста. Лежать рядом. Касаться друг друга.

Вся его злость и ярость, весь буйный нрав и беспощадность, возле нее, улетучивались, и он становился таким, каким себя давно не помнил.

****

Сейчас. 2017 год.

Хоть ситуация и была абсолютно безрадостной, но он не мог не испытывать счастья и трепета, прижимая к себе самую дорогую женщину на свете.

Она своими слезами, криком и воем рвала сердце на куски, душу всю в ошметки превращала. Но заснула в его руках,– хотя это не сон даже, а какое-то забытье,– когда все предохранители ее нервной системы перегорают, и она просто отрубается.

Сава такое уже видел у нее. При нем же все и было. Что тогда, что сейчас.

Но не мог, не мог он оставаться равнодушным от понимания, что, несмотря ни на что: на ее ненависть к нему, ее злость, ее яростную обиду, только Сава оставался тем, кому она безоговорочно могла доверить свое нутро. Какими бы ни были их отношения, это оставалось неизменным. Ее любовь и ее доверие.

И он соскучился дико. Не видел ее столько. Только украдкой, урывками, когда сам сдавался и срывался, ехал к ней. И воровал у самой жизни, для себя, хоть что-то, мизерные минуты недалеко от Золотца, но каждая минута становилась бесценной.

Нес ее на руках к машине, а вспоминал другое. Она его задела, всполошила. Сава бы не признался, что каждый день вспоминает, все думает и гадает, как бы правильно стоило поступить тогда. Сразу рассказать ей? Или потом, но рассказать самому и дать Вике решать все самостоятельно? Может, и правильно это было. Но что мог сказать, на сто процентов,– Вика никогда бы не стала спать с женатым мужиком, не пустила бы в свою жизнь. Никогда. Теперь Сава это знал, но тогда нет, откуда? Не задумывался об этом, просто брал и делал то, что хотел. Не волновало, во что превратится их жизнь, если Вика узнает правду.

Но, с другой стороны. Ни за какие спокойные годы, бабки, связи, – ни за что, он бы не променял этих лет с ней. Даже, если бы избавил их от кучи боли и ненависти, обид. Он бы не променял годы с ней ни за что и никогда.

Они вместе долго шли к счастью. Боролись характерами, привычками жить. Устраивали баталии. Но жили, вместе.

А сейчас у него только тень, причем хиленькая такая, слабый отголосок того, что у него уже было.

Принес ее к машине, махнул рукой ребятам, чтобы дверь заднюю ему открыли. Парни молча выполнили приказ и шустро отвернулись.

Сава умчался из Москвы, как только узнал, даже охрану с собой не взял. Но, Артем не был бы Артемом, если бы не смог урегулировать ситуацию, да и ребята у них были проверенные и сообразительные.

– Куда, Савелий Петрович? – водитель на него в зеркало заднего вида смотрел, вопросительно.

– Давай на Щорса.

– Понял, – ответил и завел двигатель.

Сава предчувствовал очередную головомойку, но просто взять и оставить ее одну, пусть и с семьей, не мог.

Физически был не в состоянии убрать свои руки от ее тела. Не мог пальцы разжать.

Она у него в крови, под кожей. Часть его самого. Если ей плохо, больно, ему в сто раз хуже, всегда.

Почему он позволил и себе, и ей, все это испортить?

Как так получилось?

Они быстро приехали к дому ее брата. Сава не удивился, что их вышли встречать, донесли ведь наверняка, что он приехал, даже уверен был, что проводили, когда он приехал, и заранее предупредили, к кому везет Вику.

Высокий темноволосый мужчина в костюме, стоял возле ворот и поджидал их, нарезая круги.

Сава недовольно скривился, когда Макса увидел. Если бы Миша или Руслан были, может и пронесло, но это был Макс, младший из ее братьев, но, при этом, самый категоричный и злопамятный, к тому же.

Когда-то он Вику к нему ревновал, даже парочку скандалов у них было из-за этого. А сейчас, что делать? Молча сдать с рук на руки Вику и уехать? В дом его точно не пригласят.

– Как она?

Макс открыл дверь машины, окинул их недовольным взглядом, и все. Молча забрал свою сестру у него из рук, передал, выскочившему из дома, Мише.

Тот только кивнул, и понес Вику в дом.

У Савы внутри пожар разгорался и грозился сжечь тут, к чертям, все и всех. Но ему стоило титанических усилий, чтобы спокойно выйти из машины и встать рядом с Максом.

Сава его уважал, что скрывать, было за что.

Срать на его профессиональные достижения, бизнес и остальное. Максим всегда ставил во главе стола семью, и Вику, в том числе. За это уважал, и поэтому спокойно отодрал, с кровью и мясом, от себя Вику, сейчас.

– Нормально выплакалась и вырубилась, – спокойно продолжил разговор, будто не было никакой заминки до этого, – Ты как? Держишься?

Горе, кого хочешь, на колени поставит, но Макс стоял на своих двоих, и ему это дорого обошлось в прошлом. Закаленный стал.

Макс, от его слов отмахнулся, головой махнул, предлагая пройтись.

Саве уже терять было нечего, но он успел заметить то, что его взбесило до такой степени, что, перед глазами все красным от ярости стало.

– Какого хрена это ничтожество там делает? – заорал на всю улицу, посмотрел на Макса и пошел к дому.

Плевать, что ему не рады и не приглашали. Он Вику с этим ган*оном в одном доме не оставит.

– Сава, успокойся, – попытался мужчина до него достучаться, – Толик уедет, Вика его даже не увидит.

– Как ты можешь? После того, как он ее растоптал?! – снова заорал, оттолкнул от себя его руки и пошел дальше, но о слова Макса споткнулся, и застыл.

– А ты, что сделал? Не то же самое? Тебя я должен в своем доме привечать?! – зло спросил тот, – Ты ее не сломал?

– Это не одно и то же, – глухо выдавил из себя, – Я ее не бросал, и никогда бы не бросил.

– Да тебе и не надо было ее бросать. Просто нужно было вовремя сказать, что ты женат и у тебя есть ребенок, – зло чеканя каждое слово, произнес Макс, – Ты же знал… знал, как она относится…, после отца, после Толика… Ты все про нее знал. Ты решил все за нее, дал ей подобие семьи. Вика сказала, вы даже о суррогатном материнстве думали?! Как ты мог так поступить с ней?!

Каждый упрек ее брата, ему кожу вспарывал, вгрызался в мышцы, в само сердце, в душу ему врывалось, алчным яростным огнем боли. Снова выжигало все нутро, так что он был готов выть от боли, от тоски по ней, о той жизни, что у них была когда-то.

– Она дом продает… – вдруг спокойно сказал Макс.

Сава сначала не понял, о чем тот говорит. Но, когда дошло, когда в уме щелкнуло… Он, воздухом подавился.

– Как продает? Это же ее ДОМ! – он сипел, не мог говорить спокойно, дикая боль его к земле пригвоздить могла, но еще пока держался, еще не все «гвозди» в его «гроб» вколотили.

– Вика продает СВОЙ дом и уезжает… – снова повторил Макс.

Твою мать, Сава и с первого раза понял, ему не надо ножом в сердце второй раз тыкать и проворачивать, там внутри и так ничего целого нет давно, только кровавое месиво, да ошметки от души остались.

Что Макс хотел этим подчеркнуть? Какой Сава подлец? Гнида? Тварь? Что?!

Будто, он сам себя по-другому мог назвать? Будто ему самому не больно? А пох*ен на нее, на их жизнь, на их дом, так Макс думал?

– Почему? – глухо выдохнул, – Почему она это делает? Это же ее дом, ее мечта!

Он не понимал.

Помнил же, как она гордилась своим домом. Как рассказывала ему еще в первый день их знакомства, ночью, когда обоим не спалось.

Вика буквально каждой вещью гордилась, радовалась, как ребенок и рассказывала, глядя на него безумно счастливыми глазами.

У них столько воспоминаний было про этот дом. Счастливых и грустных. Безумных. Страстных. Ревностных.

Столько дней они прожили там. Лет.

Сава давно считает ее дом своим. Только там ощущает себя «дома». Ни его загородный дом, ни квартира, никогда не давали ему ощущение «дома»: покоя, тепла, уюта. Просто счастья.

– Потому что это «ваш» дом! – Макс тоже не собирается строить из себя спокойного непробиваемого парня, – И она живет в нем одна! Без тебя!

– Она сама меня выгнала! Сама! Ее никто не заставлял этого делать!

– Ты! Ты ее заставил это сделать! Своим враньем!

– Я не врал ей никогда! Она моя женщина! Ее я люблю!

– Ну, так женись на ней, если любишь! – рявкнул в ответ мужчина, – Но ты же не можешь! Ты уже женат!

– Я решаю эту проблему!

– И ты думаешь, твой развод что-то изменит? Сделает ее счастливой? Вернет мне мою сестру? Сомневаюсь в этом.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – Саву эти чертовы намеки довели до ручки, – Не надо мне намекать, что я ничего не могу исправить. Могу! Пока она меня любит, я все могу! Так что, закрой рот и не смей Вике говорить, что ничего уже не исправишь!

У него в ушах пульс тарабанил, и перед глазами все, пеленой кровавой покрылось, но он сам заткнулся и слова больше проговорить не смог.

За спиной Макса стояла Вика, она успела переодеться: сняла черное платье и сменила на джинсы с футболкой, но трясущимися руками укутывалась в теплый плед. Ее всегда начинало морозить, после нервного срыва.

Двинулся к ней, чтобы обнять, согреть, но она его, взглядом остановила, только он был не в том состоянии, чтобы прислушиваться к ее мнению и желаниям. Этот день его окончательно вымотал и довел до того состояния, когда он готов начать убивать тех, кто помешает ему оказаться рядом с Викой.

Она сопротивлялась его рукам, пыталась оттолкнуть.

– Ты же знаешь, что рядом со мной быстро придешь в себя, малыш, не сопротивляйся, я не хочу сделать тебе больно.

И Вика сдалась. Обмякла в его руках, всхлипнула и уткнулась, своим лбом ему в шею.

– Ненавижу тебя за это, – шепотом произнесла так, чтобы только он услышал, – Ненавижу.

– Я знаю малыш, знаю, – он убаюкивал ее в своих руках, а сам сгорал от счастья и боли, одновременно.

Любовь к ней вообще всегда была такой… тяжёлой. Тяжело любить человека, которому это не нужно. Очень.

Они забыли про все и всех. Все равно было, что они посреди улицы стояли и обнимались. Что Макс от злости закипал, а Миша неодобрительно из окна веранды поглядывал. Ничтожество тоже смотрело на них.

Но им было все равно.

Слишком давно оба не ощущали тепла тел, дыхания друг друга на собственной коже.

Для него один день без Золотца был мукой, что уж говорить про несколько месяцев или лет?

– Ты продаешь дом? – шепнул ей на ушко и ощутил, как она в его руках замерла, вздрогнула всем телом, а потом, набравшись храбрости, подняла голову и посмотрела на него.

– Я не могу больше там жить, без тебя. Не могу. Вижу постоянно, даже разговариваю, иногда. Каждый раз натыкаюсь на стены, а вижу там тебя.

– Так натыкайся не на стены, натыкайся на меня…– полушутя предложил Сава, глядя в голубые омуты ее глаз.

Он так любил ее улыбку, когда губы сурово поджимаются, но глаза сияют бриллиантами счастья.

А теперь видел там только грусть, вперемешку с болью.

– Давай поговорим? Пожалуйста, давай поговорим, хотя бы сейчас, дай мне возможность все рассказать! – взмолился он тихо, прижал к себе крепче, – Я все равно не уеду, пока тебе не станет легче, не оставлю одну.

– Я люблю тебя, – вдруг прошептала она, – И мне от этого больно, Сава. Я не хочу больше любить тебя. Не хочу, понимаешь?!

– Я знаю, малыш, порой мне кажется, так было бы лучше, не люби ты меня, – она посмотрела на него, требуя продолжения, – Я бы отступил тогда, но не могу. Ты любишь меня, и поэтому я не могу отступить. Не могу без тебя жить и не хочу. Буду ждать. Буду надоедать, преследовать. Буду приходить. Говорить. Все буду.

– Я тебя ненавижу, – прошептала, зарываясь своим носом в ворот его рубашки, вдыхая глубже его запах, крепче обнимая его руками.

Но оба в ее словах услышали «люблю».

– Я тоже, малыш, я тоже!

Снова поднял ее на руки и понес к машине.

Когда она была рядом с ним, когда вот так близко, что он мог ею дышать, чувствовать, как бьется ее сердце, Сава становился неуправляемым. Мир сужался только до нее, в его руках, а остальное становилось по боку, абсолютно незначительным. Пер, как танк, задавливая всех на своем пути.

Их никто не окликал. Все знали, чем это может закончиться, помнили их первый приезд сюда и то, скольких мужиков, он чуть не покалечил, из-за нее.

– Давай сбежим и станем свободными? – вдруг проговорила ему куда-то в шею.

Он, молча, снова сел с ней в машину. Вика похудела, истощала даже. Он только кости и чувствовал.

– Леха, пусть кто-то из ребят вещи Виктории Леонидовны заберет, и документы, обязательно.

– Понял, сделаем. Куда рулить, шеф?

– Давай нас в аэропорт.

Вика губами улыбнулась, поцеловала благодарно его в шею, потерлась щекой. Разве он мог думать о чем-то другом, кроме этого касания? Ее ласки?

Столько лет был лишен всего. А теперь, просто за то, что он ее увозит на другой край света, она благодарит его и позволяет заботиться о ней.

Но, оказывается, он мог.

Был на подъеме. Разорвать могло от ощущений, от эмоций. Но на задворках сознания, его вновь окунало в прошлое, но уже другое, не их общее, а только его.

Он рассказывал ей про что-то, но всегда старался во всю свою грязь не погружать, хоть видит Бог, она и так обо всем догадывалась, Сава точно знал. Но самому рассказать такое о себе до конца не мог, не находил сил и смелости.

Но расскажет.

Там, где они всегда были свободными от всего, расскажет.

Даст ей передохнуть. Успокоится, и снова разорвет ее на части, чтобы своими руками заново зашить раны, прижечь своей железной любовью и жаждой.

Уж такими они были людьми.

Каждый раз выворачивали себя наизнанку, рвали друг друга на куски, потому что, по-другому, быть откровенными не получалось. Только через боль.

Но Вика знает это все, и все равно готова уехать с ним на край света, довериться ему. Готова слушать. И говорить.

Неужели он дождался?!