Быстрее империй

Глава шестая. Вдоль берега

День за днём и ночь за ночью мы шли океаном, стараясь держаться вдали от земли, чтобы в темноте не налететь на скалы. Погода благоприятствовала успеху. Волны мерно раскачивали палубу, без тех провалов и толчков, что вызывали морскую болезнь. Корабли напоминали лежбища котиков – по случаю приличной погоды люди покинули трюмы и заполнили палубу от носа до кормы. Субординация, святость шканцев и прочие атрибуты морского закона промысловому флоту были чужды. Дисциплина волшебным образом проявлялась в критических ситуациях, перед лицом стихии, но когда прямая угроза отсутствовала, зверобои даже капитану кричать лишнего не позволяли.

Впрочем, ссор не возникло. Тихое море успокаивающе подействовало на людей. Сидение в крепости всем порядком осточертело, а поход, хоть и не сулил хорошей добычи, ибо мы удалялись от северных территорий, а значит и от качественной пушнины, обещал смену обстановки.

Большинство бедолаг даже не догадывалось, насколько серьёзную.

***

Забрось двух парней из нашего времени в прошлое и, встретив друг друга посреди полудиких предков, они обязательно заговорят о политике. Казалось бы, нам было что обсудить, было что вспомнить и о чём потосковать. Но какой бы темы мы ни касались, путаная ниточка нашей беседы рано или поздно выводила на клубок политики. Какая-то патология наблюдалась в извергнувшей нас эпохе.

Обычно мы беседовали на крыше казёнки, что на нормальных кораблях гордо называлось полуютом, но на «Онисиме» это была всего лишь крыша. Зато здесь было меньше людей и мы могли использовать тот лексикон, которому были обучены. Впрочем, не уверен, что нас совсем не подслушивали – переговорить на таком маленьком судне без лишних ушей было практически невозможно. Однако я полагал, что наши маленькие ухищрения, эвфемизмы, метафоры выдадут рассказы о будущем за научную беседу.

Я коротко рассказал, как смог устроиться в этом мире, но утаил подлинные причины коммерческого успеха, объяснив его продвинутой логистикой. Тропинин так же коротко пересказал события тех лет, которые прошли с момента моего исчезновения. Ничего такого, что могло бы вызвать интерес, тем более восхищение в родном времени не произошло. Что-то конечно строилось, что-то взрывалось, выпускались новые книги и фильмы, становились быстрее компьютеры и тяжелее программы для них, но никаких революций в технике или науке, тем более революций социальных, никаких глобальных войн, ничего способного потрясти воображение не случилось. Марс тоже оставался безлюдным и безъяблочным, хотя в этом направлении уже вырисовывались некоторые подвижки. Но, что интересно, Тропинин говорить о них не хотел. Что-то там было не так, с подвижками. Что-то не отвечало его представлениям о величии собственной страны.

Так что с прошлым, которое будущее, мы покончили быстро, а вот разговоры о планах всякий раз упирались в разницу мировоззрений. Наученные горьким опытом первого контакта, мы старались обходить скользкие темы. Но не так-то это оказалось и просто – в политике, куда ни ступи, всё слизью покрыто.

Что меня удивляло, так это приверженность Тропинина монархии. Покидая рвущуюся к свободе страну, пусть рвущуюся не без рвоты, пусть воспринимающую перемены как неизбежное зло, я и не подозревал, что дело кончится таким атавизмом. Но факт остаётся фактом. Молодой человек, познавший Интернет, мобильный телефон и систему глобального позиционирования, с горячностью неофита убеждал меня в потребности для соотечественников монархической системы. Причем не какой-нибудь формальной, ограниченной конституцией и парламентом, как в Великобритании или Швеции, но самодержавной, абсолютистской, какая только и произрастала в России; какая, собственно говоря, цвела пышным цветом как раз в той эпохе, в которую мы угодили.

– Но это же дичь! – восклицал я.

И тут же приглушал звук, потому что некоторые темы было опасно обсуждать даже с помощью метафор.

– Такая огромная страна как Россия может управляться только одним человеком, – твердил Лёшка. – Это аксиома.

– Дичь это, а не аксиома! – возражал я. – Кто-то бросил дурацкий тезис, желая обосновать собственные претензии, а остальные подхватили, не подумав как следует. Что значит, управлять одному человеку? Он, что, сам будет за всем присматривать, сам вникать в каждую мелочь? Каждый кабак проверять станет на предмет лицензии или недолива, каждый кусок земли промерять? Споры решать, цены устанавливать? И всё сам? Ничего подобного! Он переложит дела на чиновников или феодалов. В первом случае ты получишь коррупцию, во втором – рабство. И вот парадокс: всякий верит в доброго царя, в доброго же чиновника или феодала не верит никто.

Наши споры прервал поднявшийся на крышу Окунев. Шкипер бросил хмурый взгляд на Тропинина и присел на настил.

– Вода-то все теплее становится, – сообщил он после некоторого молчания.

В обще-то вода была холодная, хоть и не ледяная. И вряд ли будет сильно теплее даже в разгар лета. Но не расстраивать же людей таким пустяком?

– Мы же на юг идем! – улыбнулся я. – Вода и должна быть теплее. Хотя, конечно, здесь широта Охотска, но, берег-то американский! А вы не верили мне!

– Не в том дело, – по-прежнему хмуро заметил капитан. – Где вода теплая, червь злее. Проточит нам обшивку, что будем делать?

Здесь «на северах» корабли практически не смолили. С одной стороны, не хотелось возиться, да и смолы из местных деревьев получалось не ахти сколько. А с другой стороны, и надобности особой не возникало. Холодная вода защищала корпуса от моллюсков гораздо надежнее. Но с продвижением к югу климат менялся, а тёплые течения кишели различной живностью, в том числе и вредоносной. Возле Ванкувера, допустим, особой опасности нет, но дальше у Калифорнии, наши кораблики наверняка покажутся обитателям моря сладкими пирожками.

– Быстро не проточит, – сказал я. – А потом заменим. Лес здесь знатный, ты уж поверь. А то и смолой разживемся и дегтя нагоним.

– Как скажешь, – буркнул Окунев и, бросив ещё один хмурый взгляд на Лёшку, удалился.

***

Подкинув мысль с обходом тлинкитов, Тропинин отыграл у меня очко, и это благоприятно сказалось на наших отношениях. Парень стал раскован, общителен. Иногда к неудовольствию старых товарищей даже пытался вмешиваться в дела. И не всегда безуспешно. Своими патриотическими заморочками он привнёс в мои планы необходимую стратегию. Придал им, как он выразился, «геополитическое оформление». Если я раньше хотел просто опередить испанцев, англичан и их отбившиеся колонии, пробежаться как бэттер по базам, сделать своего рода трипл, то Лёшка выдвинул иную концепцию. Суть её заключалась в том, чтобы вовсе изолировать конкурентов от Тихоокеанского побережья.

– Выигрыш гонки сам по себе не даст нужного результата, – убеждал Тропинин. – Что с того, что ты придёшь первым и застолбишь участок? Толпа переселенцев рано ли поздно захлестнёт твои жалкие городки. Нам всё одно не удастся перебросить в Америку миллионы людей. А вот если перекрыть американцам и англичанам выходы к океану, то поток можно будет замедлить.

По случаю небольшого теплого дождика мы засели в казёнке. Тусклый свет из оконца освещал стол, на котором были разложены карты.

– Как бы не так, – возражал я. – Когда в Калифорнии запахло золотом, туда народ быстренько набежал. Ни пустыни их не задержали, ни индейцы, ни мормоны.

– Да, но для начала им приходилось огибать Горн или пробираться длинной дорогой через Орегон. Вокруг двух Америк много не наплаваешься, а Орегонскую дорогу нужно просто вовремя запечатать. В любом случае надо стремиться достигнуть естественных границ. Скалистые горы, пустыни Большого бассейна и есть такие границы.

– Естественные границы дело такое… – ворчал я и шуршал картами. – Они до поры естественные. А потом какой-нибудь сосед заявит о не менее естественном своём праве на выход к океану. А потом о праве иметь незамерзающую гавань, или праве на покровительство единородцам или единоверцам. Таких причин можно выдумать сколько угодно, но все они будут декорацией единственного естественного права – права сильного.

Я попытался определить наше местоположение, но не преуспел. Широту Окунев брал с большим допуском, а по линии берега невозможно оказалось отделить одну землю от другой. Мы были где-то в районе островов Королевы Шарлотты или возможно ещё не прошли остров Принца Уэльского. Была опасность наткнутся носом на скалы, потому что обе земли сильно выдавались в океан.

– Но я согласен с тобой, – добавил я, после раздумий. – Нам требуются удобные границы. Удобные для удержания и для постановки задачи. Наметить правильную цель – половина успеха.

Цель уже вырисовывалась передо мной. И её очертания совсем не напоминали труднодоступные скалы и безводные пустыни. Чем больше я думал о Ванкувере, тем больше нравился мне этот остров. Я уже всерьёз подумывал, чтобы и столицу «моей Америки» основать именно там. Остров велик. Его протяжённость четыре с лишним сотни вёрст. Простора вполне хватило бы для размещения средней руки государства. Не случайно англичане в моем времени обустроили его на свой лад, точно создавая копию Британии на противоположном конце света. Вот где можно по-настоящему развернуться!

Видимо я вообще свалял дурака, отправляясь по традиционному пути завоеваний. Следовало, наверное, отправиться на Ванкувер прямо из Охотска. Семь тысяч вёрст, от силы два месяца плавания – и мы в самом сердце Америки. Переход сложный, зато единственный. А северные просторы никуда бы не делись. Промышленники добрались бы до них и без моего участия.

– Почему бы в таком случае сразу не пойти в Калифорнию? – вопрошал Тропинин. – Мы бы застолбили южную границу, а затем понемногу двигались бы навстречу зверобоям.

Почему бы? Я мог назвать тысячу причин. И первая из них заключается в том, что планирование по карте до добра не доводит. Карты обманчивы, они скрывают реальные расстояния и масштабы.

– По Калифорнии бродят испанцы, а к стычке с ними нужно основательно подготовиться, – ответил я. – Не спугнуть конкурентов раньше времени. Но главное даже не в этом. Ты часто слышал в новостях о Ванкувере?

– Там не так давно проходила Олимпиада. Не на острове, правда, а в городе.

– Вот как? Летняя?

– Да нет, вроде бы зимняя.

– Ну хорошо. А кроме олимпиады?

– Не припомню.

– В том-то и дело! Новости, как правило, сообщают о катастрофах, а катастрофы обходят Ванкувер стороной. В Мексиканском заливе бушуют ураганы, на западе Тихого океана – тайфуны. По ту сторону Скалистых гор свирепствуют торнадо или ледяные дожди. На юге засухи, лихорадки, гремучие змеи, землетрясения, на севере индейцы, холода, цинга, вулканы и тоже землетрясения. Сейсмическая активность вообще окольцовывает весь океан. Трясёт на всех его берегах. Но есть одно исключение. Ванкувер. Что-то здесь не так с тектоническими плитами. Оазис своего рода. Здесь если трясёт, то слегка, если дожди, то тёплые, отличный на русский вкус климат, плодородная земля. Нет, лучше этого островка на всём побережье места не найти. Из него получится отличная опорная база. Он посерёдке, и от него сподручно будет пробраться внутрь материка и вообще достигнуть любой территории.

– И от цезаря далёко и от вьюги, – процитировал к моему величайшему изумлению Тропинин.

Как-то не очень увязывался Бродский с Лёшкиным патриотическим имиджем. До сих пор если он что и цитировал, то кинофильмы, а то и вовсе рекламу. Причем не клёвую, вроде «Звезду Суворову Алекстандру Васильевичу», а какую-то мутную про электрические приборы. Сейчас Лешка, похоже, настроился на лирический лад. Диссидентскую поэзию вспомнил. А может это я на него влиять стал?

– Я вот чего подумал, – сказал он. – Если нас двое сюда попали, в это время я имею в виду, то отчего бы таких людей не оказалось больше?

– Логично, – ответил я и напрягся.

Это была очень зыбкая тема для разговора. Вроде политики.

– Если бы мы сумели найти их, то насколько увеличились бы наши возможности? Представь себе, что среди них могут найтись специалисты, скажем, в химии. Или в механике. У каждого в голове наверняка застряла куча всевозможных полезных знаний.

– Возможно, – осторожно согласился я.

Понятно куда клонил Лёшка. Найти товарищей по несчастью хочет, это понятно. Любопытно, каким образом?

– Я думаю надо дать им знак, – пояснил Лёшка. – Такой, какой пропустили бы мимо ушей местные обитатели, но какой сразу привлёк бы внимание наших современников.

– Знак? Что ж…

– Например, опубликовать в газете цитату из Толкина, или кого-то ещё из великих, или нарисовать где-нибудь серп и молот. Ну, что-то такое, бросающееся в глаза знающему человеку, но непонятное для непосвящённых.

Идея была красивой. Кажется, в «Дне Триффидов» зрячие подавали своим знак – прожекторный столб в небо. А бедняги ослепшие его не видели. Но я подумал, что опубликуй мы серп с молотом, у нас куда больше будет шансов встретить специалистов не в химии, а в иной области знаний. В области слежки там, проведения допросов в усиленной технике, или чего похуже.

– Знаешь, мы и с тобой-то с трудом понимаем друг друга, – заметил я. – А если сюда навалятся желающие перекроить мир по собственной мерке, одни по Толкину, другие по серпу с молотом? Мы просто увязнем в грызне.

– Не хочешь делиться властью? – усмехнулся Тропинин.

– Не хочу превращать мечту в окрошку, – сформулировал я. – Те, кому интересна именно Америка, и так окажутся здесь. Если их тут нет, значит, таковых нет в принципе, или они занимаются другими делами. Вот и пусть себе занимаются. А то, узнав, что у нас всё на мази, навалятся любители халявы.

– Точно, – усмехнулся Тропинин. – Уселся на мешке свободы и не желаешь делиться.

У меня были аргументы и посерьезней.

– Хорошо, сказал я приглушенным голосом. – Тогда подумай вот о чём. Ведь это не мы найдём кого-то, это нас по твоей милости найдёт всякий, кто пожелает. Например, какая-нибудь полиция времени.

– Ты же не верил в её существование.

– Но меня же забросили сюда какие-то гоблины? – возразил я. – Так что ничего нельзя исключать.

***

Корабли изредка обменивались знаками. Свод наших сигналов был, наверное, самым кратким в истории флота. Красная тряпка означала проблему и необходимость сближения, но пока все давали отмашку белой, а значит нужды в переговорах не возникало. Все, кто мог мне понадобиться в пути, штаб и туземная гвардия присутствовали на флагмане. Флагманом, понятно, стал «Онисим». Окунев иногда украдкой поглаживал затёртые до блеска перила фальшборта. Он любил старый галиот.

– Прощаешься? – как-то спросил я капитана.

– Почему? – дёрнулся тот. – Старик ещё побегает, не сомневайся. Заменим кое-где обшивку, мачты, такелаж. А набор крепкий, лет десять ещё выдержит.

– Не хотелось бы потерять его. Легенда можно сказать. Давай, когда город поставим, вытащим кораблик на берег и установим на набережной как памятник.

Подобной блажи товарищ понять не мог. Памятников в России пока что не ставили. Тем более кораблям. Разве что ботик Петра где-то гнил в сарае. Вот и всё наследие.

– На земле он быстрее рассыплется, – возразил подошедший Березин и не удержался от похвальбы. – А неплох, мудрёнть, получился кораблик-то!

– Неплох, – согласился я. – Вот и остальные бы так.

– Ну, так! – усмехнулся Березин. – Кабы, мудрёнть, без спешки строить, да дерево подходящее найти. Дело-то нехитрое.

– Будет тебе дерево, – пообещал я. – Получше охотского. А вот чтобы «без спешки» не обещаю.

***

Мы все же чуть не наткнулись на острова Королевы Шарлотты. Несмотря на дождь, ограничивающий видимость, вовремя заметили и постарались обойти их в достаточном удалении, чтобы не привлекать внимания обитателей. Это была уже территория индейцев хайда. Их нрава я не знал. Но они на своих быстрых каноэ вполне могли опередить флотилию, предупредить родичей или торговых партнеров на других островах, а те, в свою очередь, подготовиться к встрече, чего я всячески стремился избежать.

Потому когда установилась ясная погода, мы наблюдали с палубы только вершины гор, а желающие увидеть чуть больше залезали на ванты, на марсовую площадку и даже пытались взобраться на хлипкую стеньгу, пока Окунев, опасаясь за целостность такелажа и рангоута, не прекратил экскурсии грозным рыком.

Острова Королевы Шарлотты своеобразный монетный двор северо-западного побережья. Здешние раковины, прозванные цуклями, считались среди индейцев самой твёрдой валютой. Эти земли были последними «некогда» принадлежащими русским. Их утратили гораздо раньше Аляски, так и не успев заселить, освоить, поставить селение, а потом они отошли Канаде.

Дальше к югу лежали вовсе чужие территории. И это было ещё одной причиной, заставлявшей трепетать в предвкушении сердце. Ванкуверу предстояло стать первой землёй, которую мы приберём к рукам вопреки исторической предрешённости. Только осев там раньше англичан и испанцев, я поверю, что историю удалось повернуть, перекроить, что в партии, которую мы разыграли с гоблином в средневековом Пскове, появилось решение. Что я не какой-нибудь шар в этой игре, но рука, его бросающая.

В некотором смысле высадка на Ванкувер должна была стать моментом истины.

Глава седьмая. Ванкувер

Плавание проходило на редкость спокойно. Ни серьезных штормов, ни холодных ветров, заставляющих прятаться в тесной казёнке или трюме. Корабли не теряли друг друга из вида, часто подходили на короткую дистанцию, чтобы обменяться приветствиями и новостями. Но и новостям было взяться неоткуда. Никаких происшествий. Ни умерших от цинги, ни утопших, ни зарезанных ночью.

Народ расслабился и брал от жизни то, что она дает в настоящий момент – солнышко, отсутствие тяжёлой работы, возможность поболтать с товарищами на палубе. Лишь иногда беспокоил теплый дождик, наползал туман, или шкипер решал устроить аврал, чтобы переставить паруса и перетянуть веревки.

К исходу третьей недели пути мы увидели вожделенную землю. Я подождал, пока Окунев несколько раз определит широту, и только когда цифры совпали торжественно произнес:

– Нутка.

По правде говоря, Нуткой в нашей с Тропининым реальности назывался местный народ, а также небольшая гавань и британское поселение на её берегу, ставшее позже костью в горле испанцев. Собственно из-за того кризиса, который едва не привела к войне, место и стало известным. Я же решил перенести имя на весь остров. Короткое, запоминающееся, удобное. Для сохранения «исторического» названия у меня попросту не хватило фантазии.

Ванкувер – не какой-нибудь атолл посреди океана. Островом он выглядит только на карте, а в масштабе одни к одному перед нами открылся огромный по протяжённости берег, с горами, поросшими вековыми лесами, с глубокими заливами, устьями речушек. Зверобои решили, что я ошибся и принял за остров матёрую землю. Окунев моим картам уже привык доверять, но бесконечно тянущийся за бортом берег провоцировал и его.

– Вон удобная бухта, зайдём? – то и дело предлагал капитан.

– Здесь полно удобных бухт, – отмахивался я. – Знай, правь на юг.

На самом деле бухт было не так уж и много. Повсюду торчали скалы. Лот не успевал обсохнуть, его бросали каждые четверть часа. Для всякого капитана проводка судна вдоль берега требовала огромного напряжения, а Окунев вдобавок помнил катастрофу начала своей карьеры и предпочитал дуть на воду. Такие же в точности камни погубили его первый корабль вместе с командой. И потому вечером флотилия удалялась от берега и до утра корабли шли осторожно на «малом ходу».

***

Последнее время я почти не спал. Сидел на палубе или лежал на крыше казёнки, днём всматриваясь в горизонт, а ночью разглядывая звёздное небо. Приближалась кульминация авантюры, и нервное напряжение вызвало к жизни прежние страхи. Недавний разговор с Тропининым, когда он предложил поискать единомышленников по перекройке истории, заставил вернуться к размышлениям, отложенным ранее в виду их крайней неприятности.

Возможно, это была своего рода мания преследования, но, как утверждают продвинутые параноики, – наличие паранойи вовсе не означает, что за тобой не следят. Кто был тот человек, что вынюхивал в Нижнем Новгороде и Арзамасе? Зачем он искал меня? Может ли он как-нибудь помешать делу? И ведь был ещё тот мертвец с очень странным списком имён. Я ощущал себя на периферии какой-то глобальной интриги, которую не мог постичь.

Мне почему-то казалось, что гоблины, захоти они меня достать, давно бы достали. Уловка с отказом от рациона и лишние перемещения могли сработать лишь первое время, а десяти лет вполне хватило бы для поиска. Скорее всего, эта странная шайка с непонятными целями уже потеряла ко мне интерес. Я не нарушал их режима и до сих пор не особенно вмешивался в исторический процесс. Америка пока что оставалась на периферии мировой истории, где лишняя тысяча квадратных километров не стоила ржавого гвоздя.

Другое дело – рыцари плаща и кинжала. Какой бы нации они не принадлежали. От этих я ожидал всего чего угодно. Родные спецслужбы, дорвись они до эфирных путей, вполне могли решиться сыграть собственную историческую партию. Но и у других стран наверняка имелись собственные исторические скелеты в шкафах. Правда и тех, и других ожидал сюрприз – агентура после отправки не выходит на связь, не возвращается, ибо обратного хода нет. Ну и что с того? Резиденты всегда готовы к автономной работе, их наверняка обучали в лучших институтах и вряд ли по школьным учебникам. Даже в отрыве от Лубянки или Лэнгли они способны замутить передел мира. А кроме «родных» и «чужих» спецслужб существовали и всевозможные их аналоги у коммерческих и некоммерческих контор.

Но какое всем им дело до меня?

Тут образовалось широкое поле для фантазии. Автора провокационных публикаций могли разыскивать как специалиста по эфирным путям. В таком случае мне грозила как минимум потеря независимости, работа под контролем и жизнь под колпаком. А как максимум? Ну, понятно. Ликвидация. А какие ещё варианты?

Агенты, осознав, что оказались в вечной ссылке, могли заняться и самостоятельным бизнесом. А могли появиться и независимые субъекты. И какие тараканы гуляют у каждого из них в голове просчитать невозможно. Опять же им мог понадобиться эксперт, которым считали меня. Но кому-то, возможно, могла приглянуться сама Америка. И тогда я превращаюсь в конкурента.

Перспектива безрадостна, какую версию не избирай. Вот бы стравить гоблинов с комитетчиками (или кто там мог встать на мой след), стравить и понаблюдать за их схваткой с вершины горы, как та китайская обезьяна из поговорки.

Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что вряд ли комитетчиков привлекла бы именно Америка. Несмотря на своё золото и пушнину, этот колониальный проект отдаёт романтикой. Гораздо практичнее для империи осесть на нефтеносных полях Ирана и Ирака, или даже самой Саудовской Аравии. Для чего нужно всего лишь слегка помочь экспедиционным корпусам в походах на Испогань. Персия всегда манила наших властителей и авантюристов. От князя Игоря до Сталина и от Разина до Блюмкина. И Пётр Первый не дошёл до Персидского залива каких-то семь сотен вёрст. По меркам Сибири и Тихого океана – это не расстояние.