Бейкер-стрит на Петроградской

Юность кинозрителя

Кинотеатры моего детства. – «Золотой ключик» заканчивается в 1939-м. – Американский Сталин на нашего не похож. – Папа строит танки в Сормове. – Марика Рёкк в пижаме с балкона видна лучше. – In der Nacht ist der Mensch nicht gern aleine… – Мой выбор огорчает родителей.

«С трех лет я мечтал снимать кино!»

Это не мои слова. Так говорят в своих интервью многие мои нынешние коллеги.

Я не мечтал снимать кино. Я был обыкновенным мальчиком, который просто любил смотреть фильмы. Любил не больше и не меньше, чем прочие советские мальчишки.

Для меня кино не было «кинематографом», а было – «киношкой». Относился к нему потребительски, ждал от него исключительно развлечений.

И все же, вспоминая свое детство, я слышу мелодии…

Звуки этого вальса-бостона возвещали нам, колпинским мальчишкам, о том, что очередной сеанс «Золотого ключика» заканчивается. Это было до войны – тысяча девятьсот тридцать девятый год, мне восемь лет… Близко от дома, на другой стороне канала был деревянный кинотеатр, откуда и доносилась музыка. В войну он, конечно, сгорел…

Во время войны смотрел советские комедии. Помню смешное в этих фильмах, помню героическое – атаки, апофеозы, страстный голос Николая Симонова в «Петре Первом». И снова песни, песни… Они позволили сохранить в памяти частицы киновпечатлений.

– и перед глазами Николай Черкасов в роли Паганеля.

– это уже классика!

Или вот:

Что это?.. «Три мушкетера», американская комедия 1939 года с братьями Риц – смешная, дурацкая. Но ведь тогда «смешная, дурацкая» – это были наилучшие характеристики. Во время войны шло много кинокомедий – считалось, что они отвлекают людей от тягот повседневного невыносимого быта. Вероятно, так оно и было.

Мы с мальчишками с нашего «двухсотого» завода ходили через небезопасный трущобный район Челябы «Портартур» в центр города, в кинотеатр «Спартак». Смотрели все подряд – боевые киносборники, «Радугу» Марка Донского, английские фильмы «Джорж из Динки-джаза» и «Багдадский вор» с Конрадом Вейдтом, американскую «Северную звезду» Льюиса Майлстоуна (Льва Мильштейна из Кишинева) по сценарию Лилиан Хеллман с Эриком фон Штрогеймом в роли немецкого оккупанта советского колхоза, «Миссию в Москву», в которой с замиранием сердца рассматривали Рузвельта, Черчилля, а также Сталина, Молотова в исполнении американских актеров.

– Не похожи… – шептали мы друг другу.

В кинотеатрах залы всегда были полны – дети, калеки, женщины.

Этим и заполнено было мое отрочество в Челябе – кино, собрание сочинений Диккенса да еще толстая пачка замусоленных почтовых открыток, которыми мы обменивались, с репродукциями картин русских художников. Я их срисовывал и раскрашивал – «Аленушка», «Три богатыря», «Утро в сосновом лесу»…

Потом Сормово, житье в двухэтажном деревянном доме бабушки Надежды Осиповны. Здесь я разглядывал марки в альбоме, доставшемся мне от дедушки Василия Павловича, бесконечно перелистывал иллюстрации Гюстава Доре в дедушкиных книгах – Библия, «Дон Кихот», «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Отец строил танки теперь на Сормовском заводе. Эти машины – новенькие, свежепокрашенные, с пилами и топорами, принайтованными к бортам, с танкистами в белых новых полушубках – днем и ночью ползли из ворот завода мимо нашего дома и школы напротив, где в то время был госпиталь. Они то проваливались в глубокие ямы разбитой ими улицы, то выползали оттуда пушками вверх. Но спали мы спокойно в этом грохоте – привыкли.

Ярким событием тех лет было возвращение из немецкого плена отца моих двоюродных сестер Лены и Ларисы – Виктора Ивановича Третьякова. От него остро пахло чем-то незнакомым, каким-то чужим туалетным мылом (потом понял, что это была всего лишь лаванда). В Нюрнберге, в лагере он был в Сопротивлении, доказал это, был прощен и вернулся на автозавод имени Молотова, где и раньше работал инженером.

После войны появлялось все больше трофейных фильмов: «Путешествие Марко Поло», «Знак Зорро», «Тарзан» и, наконец, «Девушка моей мечты»!

Мой друг по литературной студии Дворца пионеров Феликс Нафтульев имел фотоаппарат «ФЭД». Многократно пересматривая этот фильм, он снял с экрана все важнейшие эпизоды. У меня до сих пор хранится в старом фотоальбоме кадр с Марикой Рекк в пижаме, сделанный Феликсом.

Любимый фильм бесноватого фюрера торжественно в течение многих месяцев не сходил с экрана кинотеатра «Титан», что на углу Литейного и Невского. В качестве дополнительного аттракциона там предлагался не попкорн, а беготня крыс по длинному проходу между креслами.

Однажды Феликс сказал:

– Нужно искать зал с балконом!

– Зачем?

– Она купается в бочке…

– ?

– Сверху, наверное, снять ее интереснее.

Значительно продвинулся наш немецкий язык, который до этого с отвращением (язык врага) мы изучали в школе. Теперь мы распевали с ужасающим акцентом:

Что в переводе означало: «По ночам мужчина не хочет быть одинок…»

Вот таково было благотворное влияние киноискусства на наши неокрепшие души.

В соответствии с завещанием вождя мирового пролетариата, кино почиталось важнейшим из всех искусств. Товарищ Сталин всячески поддержал эту установку, и потому кино у нас было не только важнейшим, но и великим. Величие кинематографа в те годы выражалось, в частности, в названиях кинотеатров. В Ленинграде были: вышеозначенный «Титан», а также «Великан», «Колосс», «Гигант» и даже «Колизей»!

Как мы выбирали фильмы?.. Как и теперь, надо полагать. Молва была лучшей рекомендацией. Рецензии критиков не имели никакого значения. В те времена мы даже говорили: «Раз в статье ругают, надо смотреть…»

Как видите, мой кинематографический багаж был невелик. Смолоду я не помышлял стать кинодеятелем, не поступал после школы во ВГИК, редко-редко ходил по пригласительному билету в ленинградский Дом кино на Невском проспекте. Но когда попадал туда, то с интересом слушал рассказы режиссеров. Помню свое восхищение на вечере молодого небожителя Владимира Венгерова и его рассказ о съемках «Двух капитанов»…

Я был «стопроцентным зрителем»… и литературным мальчиком, поэтому мы с Феликсом и поступили на филологический факультет Ленинградского университета. Я – на газетное отделение, он – на русскую филологию.

Мой выбор огорчил родителей. Отец хотел, чтобы я стал архитектором (и он был прав, но архитектором стал не я, а мой сын, его внук). Мама мечтала, чтобы я стал дипломатом… Наивная!

Наши университеты

В нас воспитывают важное и опасное качество. – Я рисую сладострастного слона. – «Табуретовка» Глеба Горышина. – Первые публикации и первые гонорары. – На трамвае от Сосновки к Калинкину мосту. – Служба в газете. – Я отец семейства. – Отпечатки пальцев и плед за пять долларов.

Профессура старой, еще дореволюционной школы воспитывала в нас очень важное и, как показала дальнейшая жизнь, опасное качество – интеллигентность.

Худшего времени для гуманитарных наук, чем 1949 год, придумать было невозможно. Тяжко было всей стране, но для ученых сама их профессиональная деятельность была зоной ежедневного риска. Сегодня ты профессор, за кафедрой, тебе внимают студенты, а завтра – безродный космополит и враг народа. В эту эпоху тотального мракобесия наши профессора пытались укрыться в прошедших временах и узких специализациях, страшно далеких от окружающей действительности и правящей идеологии. Не у всех получалось. На первом курсе мы начали слушать профессора Гуковского, но вскоре его арестовали… Замечательный некрасовед Евгеньев-Максимов всячески избегал касаться проблем современной советской литературы. Легендарный профессор Пропп в своем курсе не выходил за пределы нашего Средневековья. Лингвист Будагов уже по самой природе своей науки был ограничен проблемами синтаксиса и пунктуации – чему, как кажется, был очень рад. И только литературоведы Макагоненко и Наумов вдохновенно живописали немыслимые достижения социалистического реализма и доказывали преимущества оного перед иными методами.

Львиную долю учебного времени отнимали занятия по так называемой специальности: своим опытом работы в партийной печати делились мастера советского газетного дела, доценты П. Хавин, А. Бережной и Б. Вяземский.

Самым ярким впечатлением от университетской учебы стали для меня студенческие стройки.

Это была песня, написанная нашим же студийцем из Дворца пионеров, Юрой Голубенским – первокурсником-юристом. То, что мы делали, наверняка никому не было нужно – да нам-то что было за дело, мы были молоды, веселы и на этих стройках чувствовали себя куда свободнее, нежели на лекциях о теории и практике партийной печати. В районе Лодейного Поля под надзором местных прорабов мы строили какие-то малюсенькие электростанции на крошечных речушках…

Через несколько лет Медведковская ГЭС, которую мы тогда строили, поросла бурьяном: речка течет, трава растет – все пришло к тому, чем и было до нашего пришествия, только ряжи остались стоять.

Моей «общественной нагрузкой» была стенная газета «Филолог», про которую говорили: «Растянулася газета от клозета до клозета». Действительно, длина ее была не менее пятнадцати метров, выпускали мы ее каждую неделю. И всякий раз, когда ее разворачивали, толпы студентов обступали наш настенный орган.

Вооруженный кистями и гуашью, я без устали рисовал карикатуры, а Феликс делал к ним стихотворные подписи. Газету мы выпускали ко всевозможным событиям на факультете. А поскольку событиями этими были в основном комсомольские собрания и происходили они довольно часто, у нас с другом Нафтульевым периодически случались творческие кризисы. В один из таких моментов, получив общественное задание из комитета комсомола – заклеймить двоечницу N, мы с Феликсом тупо посмотрели друг на друга.

– Кого ты еще не рисовал? – спросил Феликс.

– Слона… – наобум ляпнул я. – А смысл?

– Как-нибудь…

И пока я на листе ватмана рисовал слона, подступающего к злосчастной студентке, Феликс творил:

В университете я дружил с Глебом Горышиным, будущим писателем.

Отец Глеба был начальником треста «Ленлес» и настоящим русским великаном. Эта особенность конституции передалась Глебу по наследству. А еще передалась страсть к охоте, что отразилось в его творчестве – все рассказы Глеба так или иначе связаны с жизнью Приладожья.

В доме Горышиных всегда была лосятина или медвежатина. А под кроватью стройными рядами покоились бутыли древесного спирта – «табуретовки».

– У тебя трешка есть? – спрашивает Глеб.

– Найдется, – отвечаю я.

– Это хорошо, – как бы между делом произносит Глеб и лезет под диван.

– А отец?

– Всем хватит. – Глеб вылезает из-под дивана с бутылочкой ректификата.

Через минуту мы идем по улице в направлении ближайшей пивной.

– Пиво или лимонад? – таинственно спрашивает Глеб, когда мы встаем у грубого круглого стола, хранящего следы стаканов и пивных кружек.

– Сегодня – пиво! – недолго думая, отвечаю я. – Помнишь, что было со мной после лимонада…

На закуску, как правило, денег не хватало.

Очень скоро эта «табуретовка» отвратила меня от спиртного на долгие годы – до самого, можно сказать, кинематографа.

А Глеба Горышина – нет! И с нами его теперь тоже нет…

Нет с нами и другого моего доброго товарища – Юры Гаврилова. Он был славист. После университета его пригласили в «Литературную газету» в международный отдел. В одну из командировок в Африку, в Конго, к знаменитому Лумумбе он погиб, подхватив какой-то экзотический вирус. А в студенческое время он помог мне заработать первый в моей жизни гонорар – по его подстрочнику я перевел с чешского поэму Марии Пуймановой «Миллионы голубей» и опубликовал в журнале «Звезда». В память об этом литературном подвиге у меня до сих пор стоит портативная машинка «Райнметалл», которую я купил в комиссионке за три тысячи гонорарных рублей.

Долгие годы после этой публикации тогдашний главный редактор «Звезды» Михаил Дудин, встречая меня, восклицал:

– Где новые переводы?

Я запомнился ему как молодой переводчик, подающий надежды… И в ином качестве он меня уже не воспринимал.

В 1953 году умер Сталин, и, в отличие от многих советских людей, я не был душевно потрясен этой смертью. Чувство глубокой личной утраты не посетило меня, нет. Напротив. Яс интересом ждал, куда все повернется в нашей стране.

К тому времени я успел обзавестись подмоченной репутацией – жена моя была настоящей «буржуазной» эстонкой, родившейся и до 1949 года проживавшей с родителями в Таллине. В университете она училась на отделении английской филологии параллельно со мной. Приехала в Ленинград к своей тете – Анне Ивановне (по правде говоря, Иоганне), жене профессора Политехнического института Александра Михайловича Залесского.

Там, в профессорском корпусе Политеха, моя будущая жена и квартировалась.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.