Сделка с совестью

Свою вторую книгу я посвящаю памяти моего любимого, незабвенного отца Марлена Моминовича Багирова. Человека, который научил меня доброте и милосердию. Научил самому главному в жизни – любить и прощать…

ОЗЕРО

Иногда по ночам мне снился один и тот же сон: по извилистой дорожке я спускаюсь к воде. Это озеро, не река, а именно озеро. Поверхность его блестит и очерчивает явные границы водоёма, поросшие зарослями тростника и камышом. Меня гонит к воде какая-то необъяснимая тревога и сильная паника, я боюсь не успеть и, доходя до воды, просыпаюсь. Сон оставлял ощущение реальности происходящего и смутное беспокойство чего-то неизбежного.

Я даже записался к психологу, Самуилу Миртовичу, – так звали этого целителя человеческих душ. Это был мужчина почтенных лет с проницательными глазами, солидным стажем работы и алым шарфиком на шее. Этот шарфик окончательно смутил меня. За полтора часа общения психолог брал немалые деньги, но вместо того, чтобы рассказать о своих переживаниях, о странном сне, я беспрерывно думал о его дурацком шарфике. Зачем он повязал такого яркого цвета аксессуар? Был ли Самуил Миртович любителем экстравагантности, страдал ли фарингитом или надел первое, попавшееся под руку кашне?

Сосредоточившись, я всё же объяснил психологу свою проблему. Он усадил меня в уютное мягкое кресло и начал пространное объяснение, дескать, вода – это один из важнейших спутников человека довольно часто появляется в снах. И, делая психологический анализ моего сна, он выявил, что это есть универсальный символ бессознательного ощущения скрытых эмоций, глубины личности, где таятся мои неосознанные страхи. Возможно, в прошлом я не получил от кого-то помощи или сам не успел кому-то её оказать. Психолог монотонно бубнил, обильно сдабривая свою речь терминами, теребил алый шарфик, и я заснул. В итоге проснулся от того, что профессор дёргал меня за рукав водолазки, хотя не совсем уверен в том, что он действительно профессор.

– Милейший, наше время истекло. Как вы себя чувствуете? Взгляд ваш прояснился. Думаю, всё будет отлично. Запишитесь у моей ассистентки на среду, буду вас ждать.

Я поднялся с его волшебного кресла, поминая добрым словом своего друга Сашу, который всегда ругал психологов, психотерапевтов и говорил мне:

– Послушай меня. Я без настроения, с шефом разругался, жена мозг пилит, а денег катастрофически не хватает ни на что! Соответственно, у меня жуткий депресняк. И что мне, сорокалетнему мужику, советуют? Естественно, идти к психологу. Ну, пришёл. И что он сделает? Что посоветует? Шефа уволит – потому, как только это меня спасёт? Жену мне поменяет на Верку с четвёртого этажа, или бабла отвалит погасить кредит? Да ни фига подобного. Он с меня нехилую сумму потребует и расскажет, что солнце восходит на востоке, а заходит на западе, что депрессия – мать её за ногу – это не признак слабости, а показатель того, что человек слишком долго пытался быть сильным. Это, между прочим, по Фрейду. Ну и что, поможет мне это? Нет! А поможет мне, дружище, вечер с тобой, хорошая выпивка, вот тогда и сил прибавится дальше воевать.

В принципе, Сашка был прав: ничего не дал мне этот поход к психологу. Без того проблем в жизни хватало. Тяжёлый развод с истеричкой женой, которая до свадьбы была милой спокойной девушкой, поддерживающей меня во всём, а после загса мистическим образом поменялась и стала невыносимой агрессивной фурией. И мамочка у неё всегда на подхвате, скандалы мне закатывались на пустом месте. Чтобы спокойно провести хотя бы вечер дома за просмотром футбола, я оплачивал её нескончаемые покупки и терпел её мамашу, которая приходила на пару часов, а задерживалась на неделю.

Работа у меня сложная, даже где-то творческая, веб-дизайнер. Мне хотелось спокойствия и гармонии. И тогда я на время уходил к родителям. Сначала отец с матерью принимали меня с распростёртыми объятиями: мама хлопотала у плиты, считая, что я осунулся и, наверное, недоедаю, а папа терпеливо ждал меня после работы у шахматной доски с заботливо расставленными фигурами. Такая семейная идиллия в отчем доме продолжалась от силы три-четыре дня, а потом начиналось: сначала мама, слегка укалывая, проходилась по моей семейной жизни, потом – по работе. Далее вступал отец, и шла ода моей никчемности, несостоятельности, что я не забочусь о них, стариках, а как жареный петух меня клюнет сзади, так бегу к родителям, и всё в таком духе. Потом я им надоедал, и они переключались друг на друга. Тут хоть караул кричи. Их взаимные упрёки и придирки шли нескончаемым потоком. Мне оставалось только удивляться, каким образом отец, перенесший инфаркт, и мама, жалующаяся на высокое давление, находили силы на беспрерывные склоки. Создавалось впечатление, будто силы они черпали в скандалах и завершали их с румянцем на лице, как помолодевшие. У родителей я выдерживал максимум дней шесть.

Я считал, что проблема во мне: жил неправильно, не понимал людей, даже родных не мог понять. Чувствовал себя чуть ли не изгоем, потерял вкус к жизни, ничто меня не радовало: ни высокая зарплата, ни посиделки с Сашей и товарищами. Всё, к чему стремился до недавнего времени, потеряло всякий смысл, произошла какая-то переоценка. Нужна была перезагрузка.

И вот в один из ясных майских дней я вдруг чётко понял, что мне нужно делать. У моего друга Сашки был загородный дом в двух часах езды, и он пригласил меня к себе на выходные. Дом остался ему в наследство от деда, весьма добротный сруб из мощных брёвен. Хотя он был построен давно, внутри всё равно витал запах дерева, распространяющий тонкий смолистый аромат. Кругом было спокойствие. Тишину прерывало лишь пение птиц шелест старых деревьев. Я дышал полной грудью и, казалось, свежий воздух пьянил меня и открывал в моей голове какие-то новые ходы, через которые я начинаю мыслить по-другому.

– Слушай, возьми ведро, принеси воды, – обратился ко мне Саша, – здесь недалеко озеро. А то питьевой водой я запасся, а для мытья – нет. Я взял ведро и пошёл по дорожке, которую мне показал Сашка. Тропинка спускалась вниз по склону, я почти сбежал по ней и увидел перед собой озеро, серо-голубую гладь воды, окаймлённую камышами тростником, виденное мною много раз во сне. Я узнал бы его из тысячи. То ли подсознательно, то ли интуитивно, но я понял, что это озеро из моего сна. Некоторое время я стоял как вкопанный, потом, набрав ведро воды, поднялся к Сашкиному дому. Мы развели костёр, куда побросали жухлые прошлогодние листья и еловые шишки. Дымок от костра пополз вверх и развеялся над соседними домами. Растопили баню, попарились, нажарили себе мяса на углях, на запах которого потянулись гости. Сосед Сашки, пожилой мужчина, пришел со своей густой тягучей наливкой из слив. Он-то и завел разговор, что хочет продать свой дом и участок и переехать город к дочери. Решение пришло сразу – я хочу здесь жить! Уволюсь с работы, накопленных денег хватит на первое время, а там видно будет. Заведу хозяйство, гусей белых. Почему мне в голову пришли именно белые гуси, не знаю. Я, до мозга костей урбанизированный человек, понятия не имел, как жить за городом. Но впервые за последнее время у меня возникло желание пожить вдали от города. Может, я был излишне впечатлителен, и это озеро, много раз снившееся мне и вдруг возникшее наяву, и повлияло на мое скоропалительное решение. Мой друг, узнав, что я хочу сделать, отговаривал меня.

– Ты загнёшься здесь. Послушай, купи дом, я не против. Но зачем переезжать из цивилизации в глушь? Ну да, здорово приезжать сюда на выходные, но поверь, больше трёх дней выдержать здесь невозможно.

– Нет, мне нравится здесь. Попробую пожить, и озеро – это какой-то знак, – вяло возражал я Сашке просто для проформы.

– Да брось ты, какое озеро? Они все одинаковые – и во сне и наяву, круглые, с камышами и лягушками.

Но я никого не слушал и развил бурную деятельность. Продав городское жилье, купил этот дом и сразу же приступил к ремонту. На участке работали рабочие, проводили необходимые для жилья дополнительные коммуникации, утепляли стены и полы. За этими хлопотами пролетело лето, наступила осень. Дом мой был почти готов: добротный, заново отделанный. Я вложился в него основательно, продумал всё до мельчайших деталей: почти всё перестроил, поднял фундамент, отстроил в доме камин. В дальнем углу участка соорудил курятник, откуда доносилось кудахтанье кур. Порой я не понимал, что делаю, но действовал будто по заранее набросанному плану. Участок, который продал мне дед, сильно преобразился. Не тронул я только палисадник с яркими хризантемами, которые расцвели с приходом осени. Особенно меня будоражил запах цветов после дождя – свежий, терпкий; его хотелось вдыхать полной грудью.

Наступили холода. Я уже третий месяц жил в деревне в новом доме. За окном, не переставая, шел дождь, от ветра трещали деревья, шум волн, бившихся о густые заросли камышей на озере, был отчетливо слышен. Работу свою, конечно, я не забросил и выполнял запросы на компьютере. Дорогу на въезде в деревню размыло, поэтому даже при желании невозможно было бы выехать. Жил я уединенно, но одиночество меня не тяготило. Я разбирался себе, заново учился воспринимать окружающий мир. Теперь становилось понятно, насколько город зашлаковывает восприятие действительности. Выйдя на улицу, мы видим то, что нам надо увидеть. Садимся в такси и едем по назначению. Мельком бросаем взгляд в окно, потом – на часы – не опоздать бы. Теперь каждое утро я видел небо, и всегда разное: хмурое – к дождю, веселое, с пушистыми облаками – к солнцу. А звёзды, – я не помню, когда в городе видел звёздное небо, как сейчас. В ясную ночь эти светящиеся точки висели над головой, и я мог различить Большую Медведицу и яркую Полярную звезду. Когда-то в детстве я читал, как искать эту северную красавицу: она находится на конце хвоста Малой Медведицы.

И всё же мое отшельничество было нарушено. В один из дождливых дней я увидел в окне сидящего под деревом рыжего пса. Приоткрыв дверь, бросил ему кусок колбасы. Собака с достоинством подошла к еде и всё съела. На шее у пса я заметил ошейник. Самое ужасное, когда хозяева берут на летние месяцы для забавы домашних питомцев, а с окончанием дачного сезона попросту выгоняют их на произвол судьбы. Видно, моего нового гостя постигла та же участь. Я решительно взял собаку за ошейник и повёл в баню. Там её хорошенько выкупал и оставил у себя. Пес оказался интеллигентным, вел себя спокойно, иногда лая на слишком сильные порывы ветра. Я назвал его Рыжий.

Раз в десять дней надо было ездить в райцентр за продуктами, поскольку рядом не было больших магазинов. Я запасался провизией и забивал ею свой огромный холодильник, который стоял в погребе. Даже хлеб держал в холодильнике, разогревая его в микроволновке, а когда он заканчивался, переходил на сухари. В городе я особо не заморачивался на еде, мог по пути забежать в кафе или купить пончик в кондитерской. Меня мало волновало содержимое шкафов на наличие еды. Теперь же я тщательно готовился к походу в магазин, составлял список: крупы, сухари, консервы для Рыжего. Много думал и пришёл к выводу, что я сам создал себе новое условие жизни – одиночество. Это своего рода тоже жизненный опыт, дающий мне возможность познавать мир, понимать, на что я способен и расширять мою человеческую природу.

Смешно! Был мистиком, которого преследовал кошмарный сон про озеро, а стал философом-затворником, живущим на берегу озера. Сон свой, кстати, я больше не видел. Спал спокойно, бессонница меня не мучила. Вообще стал себя чувствовать абсолютно здоровым. Прошли боли в спине и бесконечные мигрени, мучившие меня в городе. Я перестал испытывать стресс, волнение, это идиотское состояние тихой ярости, когда не можешь найти мобильный телефон или, когда этого телефона слишком много в твоей жизни. Теперь я днями не вспоминал о нём, он попросту был не нужен.

Куры исправно несли яйца, Рыжий нёс вахту у пылающего камина, а я, бросая в огонь набранные в лесу и высушенные можжевеловые шишки, вдыхал смолистый хвойный аромат, удобно устроившись в кресле у огня, и ощущал себя почти счастливым человеком.

Пролетела зима и наступила весна. В сельской местности воочию наблюдаешь малейшие перемены природы, что очень трудно заметить в городе. Особенно это заметно весной, когда набухают почки на деревьях, и буквально через несколько дней из них проклёвываются первые клейкие листочки. С приходом тепла ожил и посёлок. Рядом с моим жильём стоял небольшой каменный дом, где жила пожилая женщина. Зимой она уезжала в город к дочери, а весной возвращалась сюда. В этот раз тётя Полина приехала с внучкой, девочкой лет шести. Бабулька была словоохотливой, и каждый раз, увидев меня, долго рассказывала о житье-бытье, о внучке-непоседе, которой нужен свежий воздух, о том, что она плохо спит и по ночам ходит с открытыми глазами. Я терпеливо выслушивал соседку, потом спешно убегал по своим делам. Дел было полно, еле успевал управляться и по дому, и в саду. А гусей всё-таки я себе купил. Они были беспокойными и на всё реагировали лучше собаки. Посторонний с опаской заходил во двор – в любой момент гусак или гусыня могли с шипеньем наброситься на чужака. Я действительно получал удовольствие, живя на природе, выходит, был интровертом. Ведь для меня одиночество и уединение оказались необходимым условием для отдыха, я наслаждался жизнью. Но в глубине души какое-то беспокойство всё же было. И это было связано с озером. Этот сон я больше не видел, но забыть его не удавалось. Интуитивно понимая, что есть какая-то взаимосвязь озера, у которого я живу, с озером во сне, я никак не мог её уловить. И не смог бы, как выяснилось позже.

Это произошло в июньский жаркий вечер. Обеденный стол я давно вынес на веранду и, засиживаясь допоздна, работал или подсчитывал свои расходы. Далеко за полночь отправился спать. Спустя столько времени мне опять приснился тот же сон: как я бегу по извилистой дорожке, объятый ужасом, и понимаю, что не успел. Резко вскочив, я обо что-то сильно ударился в темноте. Тут же залаял Рыжий. Наспех натянув брюки, я выбежал из дома. Собака неслась впереди меня. Я понимал – что-то происходит уже наяву. Разгадка была близка. По этой же извилистой тропинке быстро сбежал вниз к озеру. Рыжий как будто знал про мой сон и вёл меня. Вот и чёрная гладь озера. Подбегая к воде, пёс заливисто залаял. А там, почти по горло в воде, стояла соседская внучка, шестилетняя девочка. Я бросился за ней в воду и, схватив в охапку, вынес на берег. Глаза ребёнка были открыты, зрачки сужены, но она спала.

– Лунатик, – сердце моё стучало от волнения, а голове пульсировало одно слово: успел, я успел. Сверху уже доносился шум и крики – искали ребёнка…

С того случая прошло пять лет. Я спас девочку и обрёл долгожданное спокойствие. Тревога, столько лет сидевшая внутри, покинула меня, уступив место размышлениям. Чем был мой сон? Закономерностью? Я даже заглянул в словарь и узнал, что закономерность – это наблюдаемая зависимость между событиями или явлениями.

Мама спасённой девочки приехала поблагодарить меня. Она оказалась очень милой приветливой женщиной, без мужа воспитывающей ребёнка. Мы разговорились, стали общаться, а со временем наши отношения переросли в нечто большее. Спустя время мы поженились, я удочерил её ребёнка. Лика давно избавилась от лунатизма, едва ей исполнилось десять лет. Кроме неё у нас ещё растут близнецы. Семья моя живёт в том же самом доме у озера. Иногда, думая о том, что произошло в моей жизни, я понимаю, как тесно переплетены события и люди, наши поступки и всё, что происходит где-то рядом.

Я люблю ночью перед сном гулять у озера. Оно отнюдь не пугает. Меня успокаивает журчанье воды, тихий шелест камышей и воинственное кваканье лягушек. Когда я гуляю один, всегда смотрю на небо мысленно благодарю Его. Того, кто тонкими нитями переплетает наши судьбы и посылает вещие сны, заставляет нас менять жильё, оставлять у себя бездомных собак, и даёт нам, пусть хоть и призрачную, но надежду, надежду на счастье!

МОЁ СТЕКЛЯННОЕ СЧАСТЬЕ

У меня были изысканные манеры, как у настоящей леди. С детства я обучалась трем языкам, могла безошибочно распознать дурной вкус в одежде и фальшь в людях. Я была единственным ребенком у родителей, они во мне души не чаяли и потакали всем моим капризам. Мой отец был знаменитым нейрохирургом и мечтал видеть меня своим ассистентом на операциях. Я поступила в медицинский колледж, стала врачом-терапевтом, а потом все-таки доучилась до хирурга. Отцовские гены взяли верх. Папа был амбициозным, считал себя светилом нейрохирургии. Делал операции, но не всем, из-за чего я часто спорила с ним. Но вскоре я поняла, что отцовский снобизм и самовлюбленность несколько зашкаливают, и перестала выяснять отношения. Я была наивная и непосредственная, считала, что поменять мир в лучшую сторону в моих силах. Деньги не главное, главное – спасать людей дарить им жизнь. Отец и вправду был хорошим специалистом, но часто отказывался от сложных, почти обреченных больных. Зачем? Ссылался на усталость; но позже я поняла – он не хотел портить репутацию. Если безнадежного больного нельзя спасти, то пятно на безупречной работе блестящего хирурга обеспечено. Я – абсолютная противоположность отца. Часто бралась за самые трудные и безнадежные случаи и порой теряла больных. Тогда чувствовала, что часть моих нервных клеток умирала с ними, с моими не спасенными пациентами. В такие минуты я проклинала себя, медицинский ВУЗ понимала отца.

Мой первый спасенный пациент был мальчишка семнадцати лет. Катаясь на велосипеде по проезжей части, парень попал под грузовик. Операция длилась восемь часов. И он выжил. Это состояние эйфории после спасения жизни человека не заменят никакие эмоции и чувства. Это верх блаженства, это нирвана, в которую погружаешься без медитаций, простояв девять часов в операционной, обливаясь потом под галогенами, когда спину сводит судорога, медсестра вытирает пот марлей и украдкой растирает тебе спину.

Я завоевала себе репутацию путем потерь и побед. К счастью, удача больше сопутствовала мне в работе. Я стала отличным хирургом, а, главное, фанатом своего ремесла.

Распоряжаясь чужими жизнями, борясь за каждый вздох человека, свою личную жизнь я пустила на самотек. Впрочем, обо всем по порядку. Это произошло, когда мне было девятнадцать лет. Нас пригласил на вечеринку парень, с которым я дружила в колледже. Это был пуэрториканец по имени Хесус, но родственники и друзья звали его Сесу. Он был из семьи богатого промышленника, который мечтал сделать из сына врача. Парень был начитанным и очень интеллигентным. Имел неординарную внешность для латиноамериканца – ярко зелёные глаза сочетании с оливковой кожей. Девчонки сохли по нему, но он не обращал на них никакого внимания. Видимо, воспитан был в старых традициях. Мы были с Сесу не разлей вода: вместе готовились к экзаменам, вместе гуляли и отдыхали.

Та вечеринка была устроена в честь дня рождения Хесуса. На открытой веранде было зажжено множество китайских фонариков. Перед огромным домом расставили длинные столы, а позади дома, у бассейна, был накрыт стол со сладостями. Музыканты играли тихую мелодию. Всё выглядело торжественно и красиво. Мы веселились, пили лёгкое игристое вино и танцевали. Нас, близких друзей, было человек семь, а остальные приглашённые –родственники и друзья отца Хесуса. После вечеринки Сесу уговорил нас остаться на выходные. Мои родители хорошо знали его семью, поэтому проблем не возникло…

Стоял жаркий летний вечер и мы, дурачась, прямо в одежде прыгали в бассейн, хотя у всех с собой были купальники. Мой белый сарафан набухал в воде, а когда я вылезала, он плотно облегал моё тело и струи воды шумно сбегали обратно в бассейн. Никогда не пившая шампанского в таких количествах, я смеялась без остановки. Накупавшись, мы вышли пить чай с именинным тортом. Но было душно, пить горячий чай с жирным бисквитом не хотелось, и я решила пойти в дом переодеться. Комната для гостей была на втором этаже. Стараясь не наследить, я поднялась в комнату, быстро скинула мокрое платье, надела шорты, и вдруг на мгновение мне показалось, что из-за занавески с балкона на меня кто-то смотрит. Мне стало не по себе. Было темно, но я отчётливо видела глаза. И судя по их расположению, человек был выше среднего роста. Быстро натянув майку на голое тело, я выбежала из комнаты. Мои друзья, купавшиеся в бассейне, уже переоделись и, мирно болтая, разошлись по большой территории усадьбы Хесуса.

– Тана, – услышала я голос Сесу и обернулась. Он шёл ко мне с каким-то парнем.

– Познакомься, это мой самый близкий друг.

– Здравствуйте, – я протянула руку.

Это был высокий смуглый парень с чёрными глазами, которые, казалось, прожигали насквозь. Взгляд у него был необычный, он будто гипнотизировал.

– Тони, – представился он.

Пожав мою руку, он не задержался, а развернулся и ушёл. Тони казался старше моего друга. Возможно, возраст ему прибавляли зализанные волосы и бородка.

– Я рассказывал тебе, помнишь? – торопливо начал Хесус. – Когда Тони был ребенком, мой отец усыновил его, и с тех пор мы как братья.

– А он старше тебя?

– Да, на пять лет.

Он был каким-то другим, непохожим ни на Хесу-са, ни на одного из моих друзей. Взгляд парня взбудоражил меня. Мне казалось, в комнате были эти же глаза, когда я переодевалась. Брат Сесу как будто манил меня. Я искала его глазами, но не могла найти.

Вскоре мы расселись за столики, и Хесус взял гитару. Он прекрасно играл и очень проникновенно пел, почему-то не отрывая взгляда от меня. Тихая, нежная мелодия проникала нам в душу, и мы слушали, как заворожённые. Это была испанская песня о любви парня к девушке, который не мог признаться ей в своих чувствах.

Тихо наступала ночная прохлада. Кругом громко пели цикады и до одурения пах жасмин. Мы разошлись по своим комнатам далеко за полночь. Внизу убирали праздничные столы. Я легла на кровать и незаметно для себя заснула. Проснувшись в два часа ночи, вдруг вспомнила, что оставила телефон на столике у бассейна, а утром наверняка будет звонить мама. Босиком выбежав из комнаты, я спустилась к бассейну и обнаружила телефон там, где и предполагала. Внезапно я услышала топот и тяжёлое дыхание – издалека на меня мчался огромный бультерьер с оскаленной пастью. От страха я прислонилась к столбу, который поддерживал навес над бассейном. Зрелище было настолько ужасающим, что от испуга меня словно парализовало. Я не могла кричать. Пёс стремительно приближался. Его налившиеся кровью глаза явно свидетельствовали об агрессии к чужаку, вторгнувшемуся на охраняемую им территорию. Зажмурив глаза от безысходности, я вдруг услышала глухой удар и собачий визг, а когда открыла глаза, то увидела непонятно откуда появившегося Тони. Он пнул пса ногой, и тот отлетел в сторону, поджав лапы и жалобно заскулив.

– Я провожу тебя. Обычно он на привязи, но садовник, решив, что все спят, выпустил Феде побегать. Пойдём.

Я, как заговорённая, пошла за ним, не вымолвив ни слова. Он проводил меня до комнаты. У меня пересохло во рту и всю трясло от пережитого страха.

– Тебе плохо? – он посмотрел мне в глаза. Я кивнула головой. – Присядь, я принесу тебе воды.

Я села на кровать, а через несколько минут он появился с бутылкой воды, откупорил ее и протянул мне:

– Пей!

Я выпила. Дрожь немного унялась.

– Какая ужасная собака, – смогла выдавить я хриплым голосом.

– Бультерьер, – пожал плечами он, – хороший бойцовский пёс, для охраны незаменим.

Он сел на мою постель.

– Стало легче?

Я кивнула, стараясь не смотреть ему в глаза. Его взгляд будто обволакивал меня, путая мысли в голове. Телефон! – снова вспомнила я. Он выпал из моих рук, когда на меня неслась собака.

– Я оставила свой телефон внизу, потому и спускалась ночью. Вы могли бы его принести?

Он пожал плечами и вышел. Минут через десять он вновь стоял на пороге моей комнаты, протягивая мобильный. Я поблагодарила его и забрала телефон. Меня все ещё колотила мелкая дрожь. Я никак не могла взять себя в руки, и он почувствовал это.

– Тебе надо выпить! – утвердительно произнёс Тони и в третий раз вышел из комнаты. Вскоре он вернулся с початой бутылкой виски и стаканом.

– Пей залпом, почувствуешь тепло, и дрожь пройдет.

Я послушно выпила и подавилась, обжигающая жидкость встала поперёк горла. Задыхаясь от кашля, я вскочила коленями на кровать и оказалась с ним лицом к лицу. Что произошло потом, помню очень смутно. Он обнял меня, и мы оказались в постели. Я никогда прежде не испытывала тех ощущений, которые в тот момент накрыли меня с головой. Неискушённая в любовных вопросах, я молча подчинялась его рукам и только жадно ловила губами его губы. В ту ночь он овладел не только моим телом, но и моим сознанием, разумом и душой. Это я поняла спустя годы. Я приняла его тогда, как нечто, посланное мне свыше. Как это получилось и какой магией он обладал, не знаю. В ту ночь он остался у меня до утра. На рассвете оделся и ушёл, а я лежала, не в силах пошевелиться. Меня отрезвил стук в дверь. Это был Хесус.