Тиран

– Война это не прогулка в огород к соседу. Это не волнующее приключение с девицей в кустах, тайком от ее родителей. Война это тяжелая работа. В грязи. С потом и кровью. Многодневные переходы под палящим солнцем, ночные бдения, жажда, голод и прочие тяготы. К тому же ты не очень хорошо владеешь оружием.

– Дядя, я не подведу. Я буду делать все, что ты мне прикажешь. Дай мне хотя бы попробовать, – упрашивал его Аргишти.

– Да что же мне с тобой делать? Ладно, – сдался Хачатур. – Оформлю тебя в свой отряд и поставлю на довольствие. Дам тебе копье, щит, и тесак. За них вычту из твоего денежного содержания. Будешь на первых порах при кашеваре. Я сам буду обучать тебя.

Молодой Аргишти с энтузиазмом стал постигать воинскую науку. Лихо размахивал тесаком и разил копьем соломенное чучело. В свободное от учений время помогал кашевару. И здесь Красавчик не сплоховал. За то, что другие платили деньги, ему доставалось почти даром. Довольный кашевар, с удовольствием давал возможность молодому парню балагурить с торговцами и договариваться о покупках. В результате, продуктовый «общяк» лохага хорошо экономил на получаемых скидках. К тому же, Красавчик не стеснялся оказывать своим сослуживцам и услуги интимного характера. В долг, в счет будущей оплаты. Вскоре он стал любимцем не только своего лоха, но и всей центурии.

Наконец, в полевой лагерь прибыл брат Никифора – курапалат Лев, оставив управляться в Константинополе цезаря Варду и проедра Василия Нофа. Он привез свежие новости из Лангобардии. Римский отец Лев VIII скончался. Римская знать просила императора Оттона I восстановить на кафедре в Ватикане отца Бенедикта V. Но Оттон с братом, архиепископом Бруно, был занят учреждением новых епископатов в Магдебурге, Мерзебурге, Цайце, Майсене, Бранденбурге и Хафельсберге. Им на местах приходиться бороться и с несгибаемостью славян, которые держаться старых верований и со строптивостью христианского духовенства. Наверно, епископы латинян тоже вспомнили о разграничении духовной и светской властей. Очевидно, это противостояние закончилось не в пользу Бруно. Тот вскоре вслед за папой, покинул этот мир. Так что Оттону, укрепляющему свои северные границы сейчас не до Италии.

Успокоенный благими вестями с западных рубежей Никифор скомандовал выступление. Лето уже вступило в свои права. К этому времени число обитателей в лагере и его окрестностях превысило четыреста тысяч. И людей зарабатывающих на войне стало больше чем воинов. Легионы, наконец-то подняли знамена и походные штандарты. В окрестностях началась суматоха и в воздухе заклубилась пыль. Колонна выступила в поход, по дороге, ведущей к Армянской Киликии. За войсковой колонной следовал обоз, растянувшийся на многие мили.

Даже в походе, во время тяжелых переходов по пересеченной местности, под палящим солнцем, басилевс Никифор продолжал учения по сплочению ополченцев, катафрактов и федератов в единый боевой организм. Мерно шагающие в колонне стратиоты втягивались в тяжелую, повседневную военную работу. На ходу отрабатывалось взаимодействие разных отрядов и штаба Никифора. Посыльные учились разыскивать комитов отрядов и передавать им распоряжения верховного командующего. Начальники всех уровней наоборот учились передавать в штаб доклады с мест. Войсковая колонна приближалась к Мопсуэстии.

Однажды войско проходило по глубочайшему ущелью, зажатому между отвесными скалами. Утомленный трудностью пути, Красавчик сбросил с плеч свой тяжеленный щит и оставил его на дороге. Государь, проезжая мимо, увидел этот щит. Он лежал на обочине, и солнце отражалось на его металлических частях. Никифор велел одному из сопровождавших телохранителей подобрать его.

Едва только колонна встала на привал, как Никифор стал доискиваться, у кого в подчинении воин, который, еще не встретившись с опасностью, бросил свой щит.

– Найдите хозяина этого щита и вместе с его лохагом доставьте ко мне, – велел Никифор вестовым. Прежде чем перейти к постановке задач на день следующий комитам и лонгинам собиравшимся у него на ежевечерний разбор пройденного пути.

В отрядах немедленно были устроены строевые смотры. Виновный быстро был обнаружен. Красавчика и лохага Хачатура доставили к государю.

Устремив на юношу грозный и суровый взгляд, государь спросил:

– Скажи-ка, негодный, почему ты выбросил щит?

– Великий государь! Щит соскочил с плеча, и у меня не было сил вновь поднять его. Ведь вдобавок мне еще приходится тащить бурдюк с водой и тяжеленное копье – распластавшись на земле, оправдывался Аргишти.

– Если бы на нас сейчас неожиданно напал неприятель, каким оружием ты, бросивший щит на дороге, стал бы обороняться от врагов и их стрел? – снова спросил Никифор, внимательно рассматривая Красавчика. Хачатур первый почувствовал опасность в голосе государя. Не давая Аргишти раскрыть рта, опередил его:

– Не вели казнить, великий царь! Это его первый поход. Мальчик еще не окреп. Это моя вина – не доглядел. Больше этого не повториться. – Хачатур уткнулся лбом в землю.

Тут и Аргишти понял, что жизнь его висит на волоске. Просто так к главнокомандующему не приводят. Он забормотал от ужаса что-то нечленораздельное.

Басилевс Никифор поднял руку, прекращая слова оправдания и стенания.

– По римским законам, легионера бросившего оружие на поле брани ждет смертная казнь. Но поход – еще не сражение. И я пощажу его лохаг. Этот мальчик и так жив только до первого боя. – Никифор был спокоен, но угрюм. – Ты целиком и полностью отвечаешь за своих людей. Поэтому сам накажи его! Отстегай розгами и отрежь ему нос. Стервятникам не нужна его красота. Если выживет после битвы, то собственная красота перестанет волновать его самого. А чтобы другим была наука, привяжи его к телеге и оставь на обочине. Пока не пройдет вся колонна. Все должны видеть, какое наказание ждет нерадивых воинов.

С этими словами Никифор отпустил легионеров. Достигнув места привала, где с нетерпением ожидали остальные бойцы, Хачатур рассказал о встрече с базилевсом и его решении.

– Дядя, неужели ты и впрямь собираешься отрезать мне нос? Царь сказал, что бы ты наказал меня. Но наказать можно и по иному, не прибегая к такому жестокому способу! Ни одна девушка дома не выйдет за меня замуж. Ведь по нашим обычаям усекают носы у тех, кто нарушил брачные установления, – заныл Красавчик. И остальные поддержали его.

– Брось это дело, Хачатур! Базилевс уже наверно забыл об этом. Мало ли у него других забот, кроме как помнить о наказании простого воина.

Расхлябанность лагерной жизни уступила место железной дисциплине военного похода. Хачатур послушал своих товарищей и охваченный жалостью к юноше, отпустил его невредимым.

Следующий день прошел в очередном тяжелом горном переходе. Под вечер, Никифор со свитой объезжал растянувшиеся биваки стратиотов. Кое-где, «прогулочный дух» все еще стоял в войске. Где-то легионеры, расположившиеся на привал, в небрежности свалили оружие в кучу. Где-то не выставили боевое охранение. Никифор вдруг вспомнил о вчерашнем виновнике.

– Почему-то я не видел на обочине дороги воина подвергнутого экзекуции. Неужели лохаг осмелился не выполнить мой приказ? – Спросил Никифор у штабных. Басилевс пожелал лично посмотреть на вчерашнего виновника. Он, с сопровождающими его комитами и лонгинами, подъехал к расположившимся на отдых легионерам лоха Хачатура. Увидев Красавчика утомленного, но вполне здорового и счастливого, государь нахмурился.

Телохранители государя схватили Хачатура с Аргишти и бросили в пыль под копыта коня государя. Сюда же привели и центуриона.

– Упрямый наглец! Как посмел ты не выполнить мой приказ? Или ты думаешь, что я меньше тебя забочусь о войске? Ведь я велел наказать того, кто бросил свое оружие, в назидание прочим. Пусть никто не подражает его беззаботности и слабости. Не повторяет его проступка, чтобы не оказаться безоружным на поле боя и тотчас же не погибнуть от руки неприятелей! Пожалел своего подчиненного, прими наказание вместе с ним, – сказал Никифор. Потом нацелил пальцем в сторону вытянувшегося центуриона:

– Лохага разжаловать. Лох расформировать и распределить среди сотни. Этим двоим отрезать носы и выставить для обозрения проходящей колонне.

– Будет исполнено, государь! – Выпалил центурион. В глубине души, почувствовав облегчение. Ведь и он не проконтролировал первый приказ Никифора. Значит, формально тоже был виновен.

Хачатура и Аргишти схватили за руки легионеры центурии. Воины из лоха даже не попытались вступиться за своего бывшего начальника и его подопечного – бдительные стражи Никифора держали руки на рукоятях мечей. Затем виновных, по команде центуриона опрокинули на землю и жестоко избили палками. У потерявших сознание центурион одним махом лично срезал кончики носов. Изувеченных и окровавленных стратиотов привязали к телеге, поставленной на обочине, в назидание другим. Наутро колонна двинулась дальше. Ее ожидал очередной тяжелый переход. Но все проходящие мимо оставленной на обочине телеги могли видеть, какое наказание ждет каждого в случае невыполнения приказа или небрежного отношения к своему оружию.

Такими жесткими мерами басилевс постепенно превращал земледельцев и ловцов удачи в единое боеспособное войско, готовое без колебаний и раздумий следовать приказам своего командующего.

– Государь, не слишком ли ты круто обошелся с лохагом? – спросил на следующий день мистик Константин Никифора.

Фока немного задумался.

– Нет, – ответил Никифор твердо. – Не прояви я сейчас твердости, и войско осталось бы сборищем реатов-земледельцев, которые разбежались бы при первой опасности. Показательное наказание ослушников, спасло жизни многих других.

– А почему ты не пощадил молодого стратиота? Возможно его красота это единственное, чем он мог заработать себе на жизнь.

– Ты тоже это заметил? – Хмыкнул Никифор. – При осаде Крита, у меня было время познакомиться поближе с казос, федератами из войсковых братств. Они чтут идеалы древних нартов и сохранили то, что давно утеряно нами. Уходя в поход, члены братства дают обет целомудрия. И даже находящиеся с ними в походе женщины, к которым они относятся как к сестрам, не вызывают у них желания. Они ежедневно подавляют свою животную похоть, тем самым, закаляя свой дух.

Ты не задумывался, почему любителей «мальчиков» называют «голубыми»? – Спросил Никифор мистика, после непродолжительного молчания.

– Как то я слышал от Константина Багрянородного, мир ему, что наши высокородные предки, рожденные от богов, имели голубую кровь. Чтобы не разбавлять ее им приходилось брать в жены женщин только из своего круга. Святотатство кровосмешения. Теперь голубой цвет соответствует спортивной партии военных. Мне глубоко претит то, что благородным цветом называют и слабохарактерных сластолюбцев следующих в войске. Святотатство мужеловства, – ответил мистик.

– Это потому, что в нашем ополчении мало профессиональных военных, добавил Никифор. – Стратиоты – это реаты, едва научившиеся держать копье. Их руки привыкли сеять и жать. Их оторвали от пашни, от семьи. От женской юбки. Им незачем закалять свою волю. В длительном походе они отдаются во власть инстинктов, удовлетворяя друг друга. Многие из стратиотов когда то были рабами, лишенными права заводить семью. Им так же приходилось удовлетворять свою похоть среди своего круга. И, как правило, хм, однополого. А что до этого мальчика, то теперь он будет думать о сражении, а не о том, как заработать на своей внешности. Я дал ему шанс выжить на войне.

– Возможно, ты и прав государь,– сказал Константин. – Но я думаю виной всему древние греки, превратившие военные состязания в бесстыдные игры. На Олимпийских играх мужчины обнаженные как рабы, демонстрировали друг другу свои достоинства. Не брезгуя после игр снимать усталость тел, ублажая друг друга. Поэтому и женщин туда не допускали. А после того как Греция вошла в состав империи, эта зараза передалась и ромеям.

А колонна между тем неотвратимо двигалась вперед. И вот уже показались стены Мопсуэстии. Ее первой осадил басилевс. В этот раз Никифор не стал тратить время на показные штурмы и обстрелы. Он сразу взялся за дело. По примеру взятия Хандака на Кипре.

Черны ночи на юге, когда ночное светило прячется за тучами. Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Глубокой ночью к берегу реки Пирам протекавшей возле стены подкрались федераты. Черкасы, старые знакомые Никифора. Специалисты по подкопам, геты с Таны и Сакира, начали вести подкоп, начиная от берега. Да так, чтобы стража на стенах ничего не заметила. Землю относили и сбрасывали в речной поток. В конце этой работы две башни совместно с заключенной между ними частью стены повисли без всякой опоры. Для того чтобы все строение не обрушилось раньше времени, его подперли бревнами. Углубление забили сухим хворостом. Через три ночи, к рассвету все было закончено.

Как только первые солнечные лучи озарили окрестности, городские стражники в белых одеждах высунулись, как обычно, из башен. Они разожгли костры под котлами с водой, приготовили камни для сбрасывания на головы штурмующим и стали осыпать бранью государя. Сам топарх с приближенными советниками вышел на стены, чтобы позлорадствовать над пустыми хлопотами «хачей».

Фаланги ромеев, между тем, в полном вооружении построились для приступа. Но не видно было ни катапульт, ни штурмовых башен. По сигналу Никифора, затаившиеся под стеной казары подожгли хворост. Когда пламя разгорелось, геты нырнули в воду и ушли вниз по воде.

Заметив клубы дыма, но, не понимая в чем дело, засуетились стражники на стенах. Пока доложили топарху, пока тот совещался и раздумывал, подпорки сгорели. Вся подрытая и висящая в воздухе часть стены заколебалась и под своей тяжестью рухнула на землю, увлекая за собой стоявших на ней защитников города. Многие из них тут же разбились и испустили дух. Как только разрушенная стена открыла достаточно широкий проход, легионеры двинулись на приступ.

Еще не рассеялись клубы дыма и пыль, а ромеи уже вошли в город. Жители и гарнизон отчаянно сопротивлялись на каждой улице, в каждом доме. К полудню всякое сопротивление было подавленно. Лев Фока доложил Никифору о взятии крепости. На центральной башне внутренней крепости развивалось бело-голубое знамя Византии, а на центральной площади был установлен Крест Победы.

Покорив Мопсуэстию, Никифор запретил ее разрушать. Оставшимся в живых жителям было предложено принять христианство. Этим он показал всем, что в отличие от предыдущих набегов, в этот раз империя пришла сюда надолго.

Горожане, не сменившие веру, были лишены прав и обращены в рабов. Они горько оплакивали постигшую их судьбу. Захваченная добыча была собранна и поделена согласно своду «Эклога». Часть полученной легионерами добычи ушла на оплату кредитов галатам и поставщикам оружия. Лучшую часть из казенной доли Никифор отложил для царской сокровищницы. Оставив в крепости гарнизон, колонна двинулась на Килликийскую равнину. От стен занятой Мопсуэстии, легион двинулся в сторону Тарса.

На подступах к Тарсу к легиону Никифора примкнул поджидавший его со своей кавалерией дука Ван Цимисхий. Все это время его мобильный отряд находился неподалеку от города-крепости, совершая дерзкие набеги на продовольственные обозы и купеческие караваны. Узнав о приближении войска Никифора, Цимисхий тут же поспешил к государю.

Влетев, как стрела в палатку, где Никифор обсуждал предстоящую битву со штабной свитой и магистром Львом, тут же бросился обниматься.

– Никифор! Лев! Как же я рад вас видеть! Полгода полевой жизни сделали из меня настоящего дикого скифа. Давате уже расколем этот орех и вернемся в столицу. Я соскучился по баням и театрам, застольям и красивым женщинам.

– Погоди ты о женщинах. Успеешь еще, – улыбнувшись, осадил своего родича Никифор. – Докладывай, чем ты тут занимался. Много ли собрал провизии? Хватит ее, чтобы прокормить войско осадившее Тарс?

Выслушав обстоятельный доклад, похвалил родича:

– Зиму и весну ты провел не впустую дука Ной. Хвалю! А сейчас расскажи, что удалось тебе выведать. Есть ли у Тарса слабое место? – Спросил он.

– Не надо ничего выдумывать Никифор! Стараниями моих охотников в городе не так уж много осталось запасов продовольствия. Обложим их со всех сторон. А через пару недель там начнут грызть свои сапоги. Лишь бы с моря не подвезли припасы.

– Об этом уже позаботились. Друнгарий флота Никита послал курсировать вдоль побережья отряд огненосных триер, – заверил его Лев.

Расположив основной костяк войска невдалеке от Тарса, сам город Никифор плотно обложил постами от берега до берега. Помня о том, какой урон нанесли ромеям вылазки тарсийцев в прошлую осаду, Никифор решил в этот раз максимально обезопасить свои войска. Он приказал выкосить всю траву и срубить все деревья, окружавшие город. Чтобы все передвижения войск происходили на открытом месте. Чтобы тарсийцы не имели возможности, устраивать засады в лесистых местах и внезапно нападать на ромейских легионеров. Вся округа украшенная фруктовыми деревьями, покосами и цветущими лугами, стала голой, истоптанной, покрытой пятнами пожарищ. Равнина вокруг города лишилась своей природной красы.

Гордые своими прежними победами над ромеями, жители Тарса не могли спокойно смотреть, как уничтожают плоды их трудов. К тому же в городе замаячил призрак голода. Лучше сразиться с ромеями в открытом бою, пока воины сильны и не истощены, решил городской эмир. Он вывел из города всех способных держать оружие. По центру фаланги в несколько рядов стояли многочисленные отряды городских ополченцев – копейщики. Фланги прикрывала легкая конница курдских и арабских шейхов.

Напротив фаланги тарсийцев Никифор расположил фалангу каппадокийцев под командой магистра Льва. Позади копейщиков расположил стрелков и пращников, приказав им оттуда поражать неприятелей. Фланги прикрыл легкой конницей федератов. Во главе правого крыла стал он сам. Командовать левым крылом, поставил дуку Иоанна. В этом сражении Никифор решил опробовать свой отряд закованных в броню и кольчугу всадников – катафрактов. Не напрасно же он тренировал и вооружал их всю зиму. По настоянию Цимисхия, комитом отряда рыцарей он поставил его приятеля подающего большие надежды Варду Склира.

И вот началось сражение. Все поле засияло блеском доспехов и оружия. Легкая кавалерия тарсийцев атаковала фалангу ромеев и пошла вскачь вдоль ее фронта, осыпая стрелами. Легионеры прикрылись щитами, а из-за их спин на кавалерию посыпались стрелы и камни стрелков и пращников. Пока шла перестрелка, фаланга тарсийцев подошла к рубежу атаки.

Басилевс приказал букинаторам трубить к атаке. Отработаным маневром центурии перестроились, открыв проходы в фаланге. Через эти проходы вперед выступила конница катафрактов. Варда собрав рыцарей в тяжелый клин, повел их в самый центр вражеского построения. Закованные в броню кони и всадники ударили тарсийцев, как нож в масло. Фаланга не устояла перед таким натиском и развалилась надвое. В ее сломанных рядах началась паника. Безудержный страх охватил их, когда они увидели неприятеля уже за своими спинами. А между тем клин тяжелой конницы, пройдя насквозь фалангу, разделился на два рукава и стал охватывать ополченцев с тыла.

За катафрактами в бой вступили наступающие легионеры. Окруженные противником, поражаемые копьями и гладиями, тарсийцы тотчас обратились в бегство. Какая-то часть из них успела добраться до ворот и постыдно укрылась за стенами цитадели. Но к воротам рвалась и легкая конница ромейских федератов.

По приказу эмира ворота города закрыли, бросив немалую часть своих сограждан на милость победителей. На городских стенах, приготовили метательные орудия, стойко ожидая вражеского нападения и штурма. Но басилевс Никифор остановил войска, зная, что стены города неприступны. Незачем было класть жизни воинов под их стенами. Он был уверен, что голод, своей жестокой необходимостью рано или поздно поневоле вынудит крепость сдаться.

И Фока продолжал осаду. Учитывая опыт критской компании, Никифор не позволил легионерам бездельничать. По его приказу, от берега до берега вокруг крепости стал возводиться осадный вал. С моря подступы к городу охраняли огненосные дромоны. Галеры попытавшиеся вырваться из гавани были немедленно и безжалостно сожжены.

Как и следовало ожидать, вскоре голод сделал с горожанами то, что было не под силу врагу, расположившемуся за его стенами.

Гнетущая печаль охватила жителей Тарса, когда недостаток пищи ослабил их тела. Они покрылись смертной бледностью, ничем не отличаясь от призрачных теней. И впали в ужасное отчаяние. Ведь бедствие, причиняемое голодом, наиболее губительно и достойно сожаления. Тело теряет свою стройность, холод гасит его теплоту, кожа превращается в некое подобие паутины, обтягивающей кости, и постепенно приближается жалкая смерть.

Когда горожане уже не в силах были совладать с нестерпимыми муками, они заставили эмира выслать к Никифору парламентеров. Посланники эмира заключили мир с басилевсом ромеев, при условии, что каждому желающему будет дозволено свободно уйти во внутренние области Сирии. Сдачу города Никифор поручил принимать магистру Льву. Установив на центральной площади крепости Крест победы, Лев принялся обустраивать захваченную территорию.

По заключенному соглашению, желающие покинули город, имея с собою из всего необходимого только одежду и все, что могли унести в руках. Лев Фока разрешил горожанам купить у обозников и торговцев, следующих за войском, провизию и вьючных животных для путешествия. Ведь своих они давно съели, а изможденные голодом люди едва держались на ногах. Галаты изрядно поживились: хлеб и средства перевозки достались горожанам за треть их имущества. Пять тысяч тарсийцев отправились по дороге в Антиохию. Истощенные и обезоруженные горожане были легкой добычей для любой шайки грабителей орудующих в ближайших окрестностях. И тут басилевс Фока проявил свое великодушие и распорядился выделить отряд охраны для их сопровождения.

Басилевс со свитой наблюдал, как мимо него проходила эта жалкая колонна. Что ж, подумал он, наглядный пример для сирийцев. Когда эмир Тарса поравнялся с Никифором, его остановили телохранители государя.

– Передай топарху Антиохии мои слова, – Никифор указал рукой на юго-восток. – Следующий на очереди его город. Если при моем приближении он добровольно не откроет ворота, его и его город ожидает участь Тарса. Но в этот раз пощады уже не будет ни для кого.

Эмир опустил глаза и ничего не ответил. Он был слишком подавлен своим поражением.

Тарс сдался государю Никифору 16 севаста 965 г. Окрестные земли были объявлены ромейскими. Область Тарса преобразована в фему Византии. Стратигом фемы и комитом города был назначен отличившийся в бою Варда Склир. В самой крепости был поставлен надежный гарнизон.

По повелению базилевса Варда Склир для горожан не пожелавших оставить город поднял над стенами Тарса два штандарта в качестве символов: один – «земли ромеев», другой – «земли ислама». Глашатаи объявили, что вокруг первого должны собраться те, кто желают справедливости, беспристрастности, сохранения собственности, семьи, их жизни, их детей, хороших дорог, справедливых законов и хорошего обращения. Вокруг же второго – те, кто стремятся к прелюбодеянию, к законам угнетения, насилию, вымогательству, захвату земель и конфискации собственности.

Бюрократы составили списки, по которым последователи учений пророков Мухаммеда и Ария облагались двойным налогом. Киликийцы же, добровольно принявшие крещение византийского толка от налогов освобождались. Часть земель вокруг крепости раздали отличившимся безземельным ветеранам.

По поручению басилевса, Лев Фока занимался распределением добычи. Он собрал в городе неисчислимые богатства. Портовые склады и поместья аристократов Тарса были заполнены ценностями со всего побережья Средиземноморья и из глубин Африки. Добыча была собрана, сосчитана и распределена обычным порядком. В отличие от дележа принятом в войсках халифата, в ромейском войске в казну отчислялась шестая, а не пятая часть добычи. Доля казны отправлялась в Константинополь для представления во время триумфа на столичном ипподроме. Часть этой доли была сбыта галатам по долговым обязательствам. Эти обязательства Лев Фока мог легко обналичить на золото в торговых цехах Константинополя.

Оставшееся добро Лев раздал легионерам и федератам. Ценные, но громоздкие вещи, доставшиеся им при дележе, тут же у стен Тарса легионеры обменивали у скупщиков на золотые и серебряные монеты. Иногда на самоцветы, жемчуг или редкие прянности.

Военная компания этого года подошла к концу. Дожившие до победной развязки войны ополченцы с нетерпением ожидали приказа Никифора о роспуске по домам.

Хачатур отвел Аргишти за пределы своего лагеря для откровенного разговора. Он долго молчал, что-то обдумывая.

– Дядя Хачатур, чем ты озабочен? Конечно, из-за этого тирана у нас обезображены лица. Но зато глаза, руки и ноги целы. Мы остались в живых в этой ужасной войне и даже с достатком в кошелях.