Там где всегда ветер… Роман об отрочестве. Вторая редакция

На новом месте

Всё было так, как говорил Мамонтов. В Вольногорске мои родители встретили многих старых друзей. Все теперь работали бок о бок, иногда – буквально. Мамин рабочий стол в инженерно-конструкторском бюро стоял вплотную со столом Юры Сергеева, с которым мама училась в институте. А с женой Юры, Ольгой, мама оканчивала строительный техникум.

У Юры и Оли была дочка Аня, моя ровесница. Это – первое, о чём сообщила мне мама, когда мы шли с ней к нашему новому дому: «Тебя здесь ждёт чудесная девочка Аня. Дочка моих друзей. Надеюсь, вы подружитесь, и скучать тебе не придётся».

* * *

Наш дом оказался самый ближний к автобусной остановке. Мы с мамой дошли до него за одну минуту. Три лестничных пролёта – и за дверью уже слышен щебечущий Маришкин голосок… Вот здесь мы теперь будем жить. Долго ли, коротко ли?.. Когда у тебя родители – строители, долго на одном месте не бывает.

Наша квартира на втором этаже – огромная-преогромная, такой у нас ещё никогда не было. К тому же она почти пустая, по комнатам гуляет эхо и весёлый топот Маришкиных ног…

Окна спальни и кухни выходят во двор, скучный, выжженный солнцем, с квадратом песочницы и засохшими прутиками не прижившихся деревьев. А окна двух других комнат смотрят в степь!

Степь, степь… До самого горизонта. Так было и в Оренбурге на Полигонной улице. И вот я опять живу в степи. Что-то повторяется, а что-то совсем по-другому. Там мы жили в большом старинном городе, в самом крайнем доме, где город кончался, и начиналась степь. Жили на границе города и степи.

А здесь, в Вольногорске, – как поётся в песне: «Степь да степь кругом…» Степь – все оттенки зелёного и жёлтого цвета… И степь, и небо – всё раскалено солнцем. Высокие травы колышутся под ветром, как волны…

Если выйти на маленький балкон, кажется – стоишь на капитанском мостике среди жаркого жёлто-зелёного океана, и ветер забивает дыхание… На таком просторе, на таком ветру мы ещё никогда не жили…

Потом, со временем, откроется причина этого упорного, всегдашнего ветра в этих местах. Оказывается, здешняя степь – это не просто степь. Это на самом деле – плоскогорье!

Вольногорск находится на довольно большой высоте над уровнем моря. Выше Днепропетровска и других ближайших городов. Наши четыре улочки – на большой, плоской высоте, продуваемой со всех сторон ветрами. Город на плоскогорье, заросшем травами…

Мне очень нравилось имя нашего города: Вольногорск – Вольный Город!..

А где-то далеко – посреди степи, виднеется стройка – это будущий комбинат.

* * *

Утром из-за горизонта выползает огромное солнце, здесь оно каких-то невероятных размеров, как будто и не наше привычное Солнце, а какая-то совсем другая слепящая звезда…

И вообще, мы живём как будто на другой планете – так здесь непривычно просторно, плоско, пустынно, ветрено и безлюдно…

Две Ани

А теперь о девочке Ане. Оказалось, что Аня – не одна, их – две. Аня Сергеева, о которой мне радостно сообщила мама, и Анина подружка – Аня Удрис. Обе Ани живут в соседнем дворе и учатся в одном классе – в четвёртом.

В этот же класс записали и меня. Впрочем, это был единственный вариант, так как школа в Вольногорске одна, и четвёртый класс в школе тоже один. Детей школьного возраста в городе пока наперечёт. В нашем классе чуть больше десяти человек.

Ани очень разные. Аня Сергеева – высокая, спортивная девочка, с ярким румянцем на щеках, две золотистые косы переброшены на грудь. Не девочка – а живая картинка. Её жёлто-зелёные кошачьи глаза всегда смеялись. Аня была заводной и остроумной.

Аня Удрис – полная ей противоположность. Невысокая и худенькая, тихая, застенчивая девочка. Тёмно-карие глаза казались немного грустными. Толстая чёрная коса до пояса завершала её задумчивый образ.

И внешне, и по характеру Ани были совершенно разные. У них, если присмотреться, вообще не было ничего общего. При этом девочки дружили и были неразлучны.

Аню Сергееву я про себя называла «Аня-большая», а Анечку Удрис – «Аня-маленькая». Или короче: Аня и Анечка.

Если перейти наискосок мой двор – выйдешь к дому Анечки. А если завернуть за угол её дома – тут же дом Ани. От дома Анечки до дома Ани – десять шагов. Они обе живут на первом этаже, их окна смотрят друг на друга. В домах ещё нет телефонов, но можно, проходя мимо, постучать в окошко…

Степная вольница

Аня-большая всегда затевала игры – волейбол, вышибалы, штандер… В своём дворе она была заводилой, всегда придумывала что-нибудь интересное. Она была прирождённым лидером. То она вела всех в степь, где были балки (так назывались на местном наречии овраги), и там начинались игры «в Чапаева», или в разбойников, и во всех играх Аня была неизменным предводителем. То она вела всех по чердакам наших домов, где за трубами заранее оставляла всякие «секретные» записки, в которых были указания: куда идти дальше.

Одним словом, Аня никогда не скучала и не давала скучать никому.

Надо сказать, что в этом степном городке дети, а в особенности мы, подростки, были предоставлены самим себе. Была полная свобода. Особенно летом. Родители все дни на работе, бабушек ни у кого, кроме меня, не было. Да и моя порой уезжала к себе домой, в Днепропетровск. То есть – бабушки-то были у многих, но почему-то никто из них особенно не рвался из своих обжитых мест в эту голую, пыльную степь.

В Вольногорске для нас, подростков, была настоящая вольница! Иди куда хочешь – на все четыре стороны. Главное – прийти вовремя к обеду домой (родители на обед приходили домой). А потом не забыть вернуться к ужину.

Родители не боялись, что дети потеряются – где тут потеряться? Тут не было даже трёх сосен, где можно было бы заблудиться. Родители не боялись, что с детьми что-то случится: здесь не было водоёма, где можно было бы утонуть, Здесь по городу не ездили машины, под которые можно было бы угодить. Все машины, в основном, самосвалы были за пределами города – на стройке. А частных машин ещё ни у кого в городе не было.

Родители не боялись, что дети обидят друг друга – первые годы все жили, как одна семья, и я не помню случая, чтобы кто-то из ребят подрался, или хотя бы поссорился с кем-то. Не было такого.

Кстати, двери квартир или вовсе не запирались (от кого их запирать?), или ключ клали под коврик у двери – но не для того, чтобы его спрятать, а просто, чтобы не носить в кармане и не потерять. И все в городе прекрасно знали, где лежат ключики. Но я не помню ни одного случая кражи.

Так что единственный в городе страж порядка (он жил в нашем доме, в соседнем подъезде) очень скучал, потому что был, по сути, безработным.

Думаю, что Вольногорск первых лет существования – место поистине уникальное. Особенно если взглянуть на то место, и на то время из жёсткого сегодняшнего дня: начала ХХI века.

Так что учитесь, дорогие потомки, как можно хорошо, по-человечески жить: никого не боясь, ни от кого не запираясь. Вам такое и не снилось за вашими запорами?

Первый вольногорский август

Щедрый на жару август… И щедрый на плоды земли, которые можно купить у хуторян.

Бабушка делает заготовки овощей на зиму, идёт засолка огурцов и помидоров, в доме головокружительно пахнет укропом… Фёдор привёз откуда-то несколько новеньких, пахучих бочек. Бабушка их называет кадушками.

Под домом – подвал, у всех жильцов в подвале есть сараи. Эти сараи заменяли холодильники, которые в то время были далеко не у всех. У нас, например, не было. Холодильник был признаком роскоши. Но наша семья пока не шикует, у нас и мебели-то нет, только несколько железных кроватей, да диванчик с валиками ещё из Оренбурга, да мой письменный стол.

Три полупустые комнаты и пустой просторный холл – хоть на велосипеде катайся! Но велосипеда тоже пока нет.

И вот у нас появляется свой сарай в подвале. Там, в подвале, будут жить наши бочки, наполненные доверху солёной вкуснятиной. Я обожаю всё солёное. Просто дрожу, когда слышу запах чего-нибудь солёного – никаких шоколадок не надо!

Мне нравится помогать бабушке в этом необычном деле. Тереть на тёрке морковь, помешивать на огне рассол, мыть большие охапки укропа… Мы – городские люди и никогда раньше этим не занимались. Но моя бабушка – великая умелица, она умеет всё на свете, за что ни возьмётся.

Впрочем, она ведь родилась в селе и жила там до восемнадцати лет, давно это, конечно, было, но бабушка говорит, что всё, чему её научили когда-то родители и старшие сёстры, её руки помнят до сих пор. Она и меня старается всему научить.

Ей нравится, что у нас теперь будет всё своё – квашеная капуста, огурцы и помидоры. От этого здешняя жизнь немного похожа на деревенскую, и это так необычно.

А Федор говорит, что весной мы возьмём в степи участок земли, как сделали уже многие горожане, и посадим свой огород. Или свой сад. Что захотим.

Ничего себе!.. Какая удивительная у нас тут намечается жизнь.

Бабушка

Моя бабушка – страстная натура. Всё, что она любит, она любит пылко, а всё, что она делает, – делает с азартом и стремительно. Знакомые говорят: «У Дарьи Лаврентьевны всё горит в руках!» Её стихия – это домашнее хозяйство.

У бабушки есть три божества, которым она поклоняется, и которым верно, неутомимо служит – это Чистота, Красота и Вкуснота! Всё в доме должно сверкать, всё должно сиять. Всё должно быть накрахмалено и отутюжено. Все должны быть одеты, «как с иголочки». Все должны быть накормлены вкусно и до отвала. В бабушке очень много энергии. Она не может сидеть ни минуты без дела.

* * *

Каждое утро, проснувшись раньше всех, бабушка отправляется на маленький, но изобильный базар, который рядом с нашим домом. Ей это – в удовольствие.

Продавцы за прилавками – тётушки в белых платочках с окрестных хуторов, до черна загорелые на степном солнце, полные, краснощёкие украинки с мягким говором: «Бэрить, бэрить, усэ свижэ! Молоко парнэ, утришне, яйки з-пид квочки, укрип тильки што з грядки! Купувайтэ!»

Всё – ароматное и страшно аппетитное, особенно горы белоснежного творога и банки с густой, лоснящейся сметаной… Когда по воскресеньям мы ходим на базар вместе с бабушкой, мне очень нравится смотреть на всю эту красоту. Но только смотреть! Потому что есть этого я не могу – у меня аллергия на всё молочное. Так что восторг мой у молочных прилавков – чисто эстетический, а не гурманский. Но когда мы переходим в овощные ряды, тут у меня начинают течь слюнки.

Наша бабушка знает, что такое голод, – это она испытала во время войны в фашистских концлагерях, – там ей давали есть одну лишь похлёбку из брюквы. Знает, и что такое жизнь впроголодь (после войны, на хлебные карточки). Поэтому ей так приятно бывать на базаре, где много всякой еды, такой привлекательной и доступной по цене. «Так хорошо, как в Вольногорске, мы ещё никогда не жили», – говорит бабушка.

* * *

Приготовление еды – это для бабушки как любимая песня!.. Она не может приготовить что-нибудь простенькое, по-быстрому, – ей это совершенно не интересно. Она всё время что-то жарит, печёт, шинкует, проворачивает, тушит, взбивает. В большой кастрюле то и дело пучится дрожжевое тесто… На кухне жара, чад (то и дело подгорает лук…) Бабушка распаренная, с пунцовыми щеками, утирает лоб концом фартука…

Не заглядывая ни в какие кулинарные книги, бабушка делала такие потрясающие блюда, которые я потом никогда в жизни нигде больше не пробовала. Наша бабушка – великий кулинар. Её девиз: чтобы было ВКУСНО!

Только бабушка готовила такие вкуснющие картофлянники и зразы, и пирожки с разной всячиной, и обалденную баклажанную икру, и многое, многое другое, на что ей не было жаль ни времени, ни сил.

И я была рядом, помогала бабушке, мне это очень нравилось. Смотрела на быстрые, умелые бабушкины руки, записывала на плёнку памяти бабушкины кулинарные секреты…

* * *

А ещё бабушка обожает всякое рукоделие. И, прежде всего – шить. Бабушка великолепная портниха. Она обшивает всю нашу семью. Только в двадцать лет у меня появятся первые покупные платья, а до этого всё, вплоть до пальто, было сшито бабушкиными руками.

Маме она шила такие прелестные наряды, что современные модельеры, все эти новомодные «кутюрье», в подмётки не годятся моей бабушке! Она делала очень красивые, как сказали бы теперь – эксклюзивные вещи, со множеством ручной кропотливой работы: всякие там мережки, сложные строчки, воланы, ришелье, аппликации, разные отделки, вышивки, рюши… Она умела всё! Каждое платье, сделанное бабушкиными руками, было произведением искусства.

Она не могла сшить простецкую, заурядную вещь – ей это было скучно и унизительно. Произведением искусства был даже рабочий фартук для кухни – бабушка непременно должна была его чем-то украсить, какой-нибудь оригинальной отделкой, кармашками.

Всё было приятно взять в руки, на всё было радостно посмотреть. И вот что удивительно: бабушке на всё хватало времени и сил. Главное, чтоб было КРАСИВО! Занимаясь трудоёмкой ручной работой, бабушка испытывала настоящее творческое наслаждение.

Ещё она любила вязать – спицами и крючком, и делала это виртуозно. Ещё она обожала вышивать – гладью и крестом, причём, исключительно по собственным эскизам – бабушка хорошо рисовала. А ещё она умела ткать, делала весёлые половички и коврики, разные красивые салфеточки и прочие чудеса… Бабушка говорила: «Я могла бы быть художницей, если бы судьба дала мне возможность учиться. Но – не дала… Так я и осталась самоучкой».

Бабушка и меня к моим десяти годам ненавязчиво многому уже научила. Я у неё вроде подмастерья, и мне это нравится: обметать петли, подшить подол «козликом» и многое другое. Вышивать стебельком бабушка научила меня, когда мне было года четыре. А в шесть лет я уже заправски вышивала крестом.

Жаль, что мама с бабушкой не сохранили мои детские вышивки, и я не могу показать их дочке. При переездах всё детское творчество, без сожаления, выбрасывалось, вместе с ворохом ненужных вещей.