Любовь и пустота. Мистический любовный роман

© Ольга Топровер, 2022

ISBN 978-5-4498-4321-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

– Говорят, остался какой-то неопубликованный роман, – он с усилием улыбнулся…

Агент, молодящаяся крашеная блондинка, выдвинула ящик письменного стола, вытащила оттуда флешку и протянула ему:

– Читайте!

– Еще чего! – усмехнулся он. – Я не читаю женских романов. Просто издатель предлагает неплохие деньги.

– Тогда мне придется вас разочаровать, – кокетливо произнесла агент. – Не имеете права!

– Как это? Да я по завещанию получил права на все, что она написала.

– На все ранее опубликованное!

– Не понял! – его брови поползли вверх. – А как же быть?

– Да не волнуйтесь, вы все-таки сможете продать эту рукопись, – сжалилась агент. – Но сначала вам придется ее прочитать.

– Что за ерунда?

– Ерунда или нет, но таково было ее желание. Прочитаете – и я вам вручу бумагу, подтверждающую ваши права.

– Понимаете, – нахмурился он, – издательство готово заплатить неплохой аванс, а мне срочно нужны деньги – тогда я смогу поехать на практику в Париж. Такого шанса у меня больше никогда не будет, понимаете? Никогда!

– Понимаю, но сделать ничего не могу, – пожала плечами она. – Таково было ее желание.

– Да я вам скажу, что уже прочитал, да и все! – усмехнулся он.

– Увы, такой номер не пройдет. Она оставила мне вопросы по книге. Только ответив правильно, вы получите авторские права.

– Ну, надо же! – покачал он головой. – Как экзамен! С ума сойти. А мне ведь позарез деньги нужны! В понедельник!

– Ну, так что же вы время теряете, дорогой мой? У вас есть целых два дня. Берите флешку и идите домой читать.

– Придется, – вздохнул он.

Глава 1. Сосны моего детства

Никто и никогда не рассказывал мне о проклятии, висевшем над нашей семьей. Как будто соединяя кусочки причудливой мозаики, я постепенно открывала тайну сама: по случайно слетевшим с губ словам, по отстраненным выражениям лиц, по вздохам, за которыми угадывалась обреченность. Всегда чувствуя нашу необыкновенность, я упрямо складывала факт за фактом, пытаясь найти объяснение, почему события развивались так, а не иначе. Теперь думаю, что еще в детстве истину нашептывали мне сосны – они ведь были свидетелями того, как начиналась эта невероятная история.

Наш дом стоял на самом краю небольшого поселка, и лес подходил к нему вплотную. Поселок назывался Дальний и вполне оправдывал свое название, в огромной мере отражая настроение жителей. Мы были вдали от мира, как будто забытые всеми остальными людьми. Лес окружал нас со всех сторон.

В наших местах царствовали сосны, давно вытеснив из гущи клены, липы и березки. Редкие травинки едва пробивались через густой и мягкий ковер ароматных сухих иголок. Лес был густой, но его нельзя было назвать дремучим: просачиваясь сквозь колючие ветки, солнечные лучи находили свой путь до самой земли. Сосновый лес остался в моей памяти светлым и дружелюбным. А как кружил голову его запах! По сей день, где бы ни оказалась, я везде нахожу, везде ловлю этот самый удивительный и неповторимый аромат моего детства… Мне кажется, я всегда храню в себе эту хвойную душистость, ношу ее с собой. И это несмотря на то непостижимое рассудку количество лет, месяцев, дней, минут и секунд, которые отдаляют меня от девочки-фантазерки, любившей растянуться под роскошной сосной.

Там, в детстве, все было возможно. Стоило только сделать пару шагов от изгороди – и красноватые стволы, как приятели, обступали меня со всех сторон. Они были самыми настоящими друзьями. С ними я смеялась и плакала. Даже имена им придумывала! Правда, большинство из них давно стерлись из памяти, однако самых близких друзей забыть невозможно. Их было четверо. Высоко держал свою крону уверенный в себе Федор. Рядом располагался Сенька – он ростом не вышел, но зато выглядел силачом с толстым мускулистым стволом. Эти двое были самыми надежными воинами-защитниками в мире. А защищали они, конечно, меня. К ним присоседились кокетка Марьянка в широком платье и тоненькая застенчивая Фекла – мои близкие подруги, которым можно было доверить самые большие детские тайны.

Рядом с ними я любила читать сказки, а часто придумывала и свои собственные. Роль прекрасной принцессы доставалась, конечно, мне самой. Иногда я оказывалась заблудившейся в лесу, иногда – заброшенной сюда врагами тридесятого королевства. Моя фантазия была неисчерпаема. Но каким бы способом принцесса ни попадала в дремучий лес, – а в сочиненных сказках он все-таки был дремучим! – ее всегда спасал прекрасный принц. Случайно ли, намеренно, но он неизменно находил свою суженую. Спаситель показывался из-за стволов с дорожным мешком за спиной – в моем густом лесу невозможно представить себе молодца, скачущего на белом коне. Поэтому я раз и навсегда решила: быть моему принцу пешим, как я сама. Он будто соткан был из нашего хвойного леса и его благоухания. Теперь-то мне понятно, что мой сказочный герой был ни чем иным, как моей второй половинкой. Поэтому он тоже любил лес.

Иногда принц приходил ранним утром, когда роса на траве еще не успевала высохнуть, и влажный воздух многократно усиливал букет запахов леса. В других сказках принц появлялся на закате, когда сосны затихали в ожидании таинства ночи. Я придумывала невероятные истории при разнообразных обстоятельствах. Случалось всякое, но, как я уже сказала, мой герой всегда меня находил. И неудивительно, ведь все девчонки воображают себе принца: на белом ли коне, на автомобиле или на своих двоих… Он должен быть сильным и добрым. И любящим. О таком мечтают все. Я ничем не отличалась от своих сверстниц. В воображаемом мире мне хотелось почувствовать себя предметом восхищения, обожания и даже преклонения. Мое давно выцветшее ситцевое платье, сшитое по надоевшему, но единственному удававшемуся бабушке фасону, в моих фантазиях превращалось в шелка, парчу и кружева. Я становилась на носочки – и представляла свои стершиеся за лето тапочки прекрасными красными туфельками на высоких каблуках. Мне было неважно, что все это существовало только в сказке. Если грезы мои так чудесны, то зачем нужны серые будни реальности?

Между тем, другим я казалась странным и одиноким ребенком, ведь никто не знал, что я не одна, что у меня есть Федор, Сенька, Марьянка и Фекла. Я бережно охраняла свою тайну. Казалось, как только кто-нибудь узнает о моих друзьях, волшебство может запросто исчезнуть, будто его и не было вовсе.

– Странная девка растет, – говорила бабушка. – Нелюдь. Как же замуж-то ее отдавать будем?

– Не надо меня никуда отдавать, – возмущалась я.

– Ну, хорошо, Дашенька, насильно отдавать не будем, – улыбалась она. – Но нехорошо по лесу-то ходить днями напролет! С людьми тоже надо иногда разговоры разговаривать.

Я кивала, бабушкины нравоучения повисали в воздухе, и на некоторое время меня все оставляли в покое. Но все-таки старшая сестрица Аня однажды выдала мою великую тайну:

– Да она с соснами в лесу разговаривает! И даже имена им дает!

Эти слова прозвучали, как раскат грома среди ясного неба. Никогда раньше не думала я, что Анька может подсматривать за мной. Не подозревала, что нафантазированный мной мир так хрупок. Стало страшно: вдруг вернусь в лес – и не увижу моих друзей-сосен. Все испарится и исчезнет, как сон.

– Вот и славно, пусть хоть с кем-то говорит девка-то! – засмеялась бабушка. – Хоть с соснами!

– Ладно, оставьте ее в покое, – спохватилась, вдруг превратившись в защитницу, Аня.

Они давно про меня забыли, а я все еще смотрела в окно на проплывающие по небу белые пушистые облака, пытаясь осознать хрупкость моего соснового братства.

В лес я решилась пойти только на следующий день. Рано-рано, пока весь дом спал, я на носочках вышла на улицу. Сделав несколько шагов босиком и на ходу нырнув в шлепки, я обогнула дом и устремилась по тропинке, ведущей в мое царство. Шла я медленно и была готова к любому повороту событий. Но лес принимал меня обычной утренней тишиной и легким дуновением ветерка. Федор, Сенька, Марьянка и Фекла по-прежнему ждали меня. Ничего не изменилось.

Получается, что зря я волновалась! Волшебство устояло. Наверное, все дело в том, что сестра старше меня на целых десять лет и успела забыть детство, отойти от него вдаль… Она уже не помнила, как сама придумывала сказки и ждала своего принца. Забыла моя старшая сестра, что мир детства невероятно хрупок. Поэтому-то, повзрослев, Аня не подозревала о том, что выдает всем мой большой секрет. Парадоксально, но по той же причине она была безопасна для придуманной мной фантазии. Анюта смотрела на меня извне, ее просто не было в моем мире, вот и все.

Но на всякий случай я все-таки посмотрела по сторонам, нет ли где-нибудь поблизости этой шпионки. Ее не было. Очевидно, что Ане не было интересно наблюдать за мной. У нее всегда были свои, почти взрослые дела. Да она вообще меня не воспринимала серьезно, и это очень хорошо. Я с облегчением вздохнула и сказала друзьям:

– А что, прекрасная погода сегодня, как вы думаете?

И они наперебой стали рассказывать про солнце, ветер и про полную луну прошлой ночью – той ночью, которую я бессовестным образом проспала.

Впрочем, иногда мы приходили в лес с бабушкой. Тогда я проплывала мимо своих друзей, сохраняя молчание, только заговорщицки подмигнув Марьянке, стоявшей на обочине. Бабушка вела меня по тропинке дальше – туда, где сосны перед озером отступали и открывали залитую солнцем полянку. Там, где заканчивался бор, росли травы, а бабушка знала в них толк. Она могла часами ходить по полянке и берегу озера, находя что-то новое. Бывало, исчезнет из виду, я оглянусь – и где-то в траве обязательно промелькнет ее яркий платок с алыми маками. Потерять ее было невозможно.

Кстати, я бы совсем не удивилась, узнав, что бабушка умеет разговаривать с растениями – ну, вот так же, как я с деревьями. Однако если она и говорила на их языке, то тщательно это от меня скрывала. Я пыталась подкрадываться к ней неожиданно, но в такие моменты якобы слышанные мной слова превращались в ветер или голоса птиц. Так и не узнала я, был ли у бабушки секрет или мое чересчур богатое воображение снова дорисовывало жизнь.

Назад мы возвращались с легкой благоухающей ношей. Зверобой – для желудка и настроения, чабрец – от радикулита да от кашля, мелисса – от простуды да для аппетита, ромашка – от ран и порезов, шиповник – для ароматного чая. Это далеко не весь бабушкин набор, да разве все упомнишь через дни, месяцы, годы и века… Трава разбиралась на пучки, которые подвешивали сохнуть в сарае, спрятав их от летних солнечных лучей. Рядом сохли нанизанные на нитки дольки яблок и чернослив. Я любила заглянуть туда, втянуть пахучий воздух в легкие, оторвать кусочек яблока и положить его на язык, как невиданное лакомство. А потом, жуя сладковатую кашицу, умудриться понюхать каждый пучок отдельно – выделяя то травяной дух, то кисловатый, то хвойный, а то и странно-незнакомый. От некоторых трав веяло весельем и тоской, другие ароматы казались грустноватыми или романтичными. Были там утренние и вечерние, летние и осенние. Все это многообразие составляло огромный букет моего чудесного детства.

Шло время. Аня продолжала оставаться равнодушной к моим соснам. Существование моего волшебного мира не зависело от ее знания о нем. Вернее, это знание ничего не значило. Все просто: в сосны можно верить или не верить. Больше не боясь расплескать свою тайну, я даже попыталась однажды привести в мой лес подруг. С Леной и Людой, живущими на другом конце нашей единственной улицы, я подружилась поневоле. В Дальнем не было собственной школы, и за знаниями приходилось каждый день отправляться километров за пять. Дорога проходила через лес, поэтому нам было велено, чтобы мы ходили в школу вместе – так взрослым казалось безопаснее. Я приняла эту игру только потому, что так всем было спокойнее. На самом-то деле, в лесу я чувствовала себя, как дома. Мне не нужны были никакие попутчики. В моем мире ничего плохого случиться не могло – я в это твердо верила.

Ленка и Людка были подругами не разлей вода. Они все время хохотали, и, надо сказать, мне это нравилось. Согласитесь, что смеяться – в любом случае лучше, чем плакать – даже когда для слез есть причины. А какие такие причины могут быть в детстве? Так вот я им и открылась. Привела подруг на мою тропу и указала на сосну у дороги.

– Ее зовут Марьянка, – сказала я.

– Ну, дела… – протянула Людка.

– Даш, это что, заколдованная сосна? – спросила Ленка.

– Почему заколдованная? – удивилась я. – Просто ее так зовут! Посмотрите, какая у нее расклешенная юбка и как кокетливо Марьянка наклоняется вместе с ветром. Правда, это имя ей очень подходит?

Открыв было рот, чтобы рассказать, что Марьянка умеет разговаривать (надо только научиться слушать!), я вдруг передумала: Ленка уже заливалась смехом, а Людка ей вторила. Я посмотрела вверх на Марьянку. Сосна наклонила свою непокорную крону, как будто упрекая. Внезапно налетевший ветер, как ни в чем не бывало, тут же выпрямил ее. Но я все же успела поймать мимолетное послание. Этот случай был прекрасным уроком о том, что для любой дружбы найдутся границы. Человек одинок. Не так уж часто нас способны понять другие люди. Истинными друзьями могут быть только сосны.

– Вы, наверное, думаете, что я ненормальная? – спросила я.

– Да нет, – сквозь хохот выдохнула Ленка.

– Ты не бойся, мы знаем, что ты заколдованная, – добавила Людка уже серьезнее.

– Что?! – удивилась я.

– Да ладно, об этом все знают! – сказала Ленка.

– Что знают-то? – бормотала я.

– Ты что, притворяешься? – спросила Людка. – Говорят, на бабке твоей висит проклятие!

Ну, знаете, это уже слишком! Я повернулась и быстро пошагала прочь. Нисколько не хотелось, чтобы надо мной потешались, к тому же, здесь, в моем лесу, так близко от друзей-сосен. Я знала, что Сеньке с Федором не до девичьих разговоров. А вот Марьянка и Фекла явно качали своими верхушками вполне сочувственно. Обидно им за меня. Подумалось, что завтра я найду на их стволах больше смолы, чем обычно, ведь янтарная смола – это их горькие хвойные слезы. Нет, не надо слез! Я шла домой быстрым шагом.

На скамейке перед домом сидела Аня. Ее частенько можно было здесь застать. Иногда она читала книгу, а другой раз мечтательно смотрела вдаль.

– Ань, девчонки про какое-то колдовство говорят! – сказала я. – Это правда?

– Какие девчонки?

– Ленка и Людка.

– А ты больше слушай разные глупости! – возмутилась она, как будто опомнившись от своих мыслей.

– Говорят, что все знают об этом, – сказала я и почувствовала, что глаза предательски повлажнели. – Говорят, что наша бабушка заколдована.

– Господи, мало ли что люди болтают! – равнодушно ответила сестра. – Скучно им, вот они и чешут языки.

– А тебе не скучно здесь сидеть?

– Не-е-ет, мне не скучно, – засмеялась она. – Я тебя жду.

При все том, мне было недостаточно этого объяснения. Я тут же придумала, что и у Ани, должно быть, есть своя тайна. Ведь она была моей сестрой. Значит, мы должны быть похожи. Любопытно, но думала я тогда не о внешней схожести, а о внутренней – о похожести рассуждений, о сходной эмоциональности, о необходимости какой-то отдушины, пусть и воображаемой. Все же внешне мы были совершенно разными. Но к этому я вернусь позже.

Не скажу, что я забыла о словах про проклятие. Наблюдая за бабушкой, я пыталась разглядеть в ней что-нибудь такое, что можно было бы хоть отдаленно связать с ворожбой. Между тем, она была такой, как всегда – какой я помнила ее с детства: вечно в заботах, в готовке, в делах. Пытаясь застать бабушку в тот момент, когда она этого не ждет, я подбегала к ней и ловила ее руку. Бывало, увязывалась за ней, когда она шла доить корову Зорьку. Стояла за ее спиной и ждала. А вдруг, пока мы с ней наедине, перетечет ко мне мистический электрический заряд и откроется неуловимая колдовская тайна!

Но ничего подобного не случалось. Бабушка всегда ласково отвечала на пожатие. Ладонь ее была сильной и шершавой – чем-то похожей на кору сосны, много повидавшей на своем веку. Это сравнение возвращало меня из помешательства в действительность. «Какая может быть ворожба? – думала я. – Это же моя бабушка, я ее знаю всю мою жизнь». Может быть, тайна заключалась в бабушкином знании трав? Но разве она была единственной, кто «на ты» с дарами леса? На берегу озера мне казалось, что она шепталась с травами. Но кто бы говорил… Я ведь сама вела беседы с соснами. При всем том мои лесные фантазии были абсолютно естественными, в них не было никаких потусторонних сил. Получается, если бабушка разговаривала со своими травами, то в этом тоже нет ни грамма чуда.

Про проклятие я больше подруг не спрашивала, и о соснах тоже молчала. Помню, мы проходили мимо моих лесных приятелей, и Ленка, кивнув в сторону Марьянки, спросила:

– Даш! Так как зовут эту сосну? Мария, что ли?

– Какую сосну? – притворилась я.

– Да вот эту, ты же сама давеча рассказывала, – поддержала подругу Людка.

– Представления не имею, о чем вы говорите! – пожала плечами я.

– Ну, ты даешь! – хором ответили они.

В этот момент я оказалась под кроной Марьянки, и она сбросила мне под ноги маленькую конусообразную шишку. Это хороший знак – значит, одобрила! Я подняла шишку и опустила ее в портфель – на удачу.

Глава 2. Жизнь Глафиры

Все самое прекрасное закладывается в нас в детстве, когда душа раскрыта миру нараспашку, когда мы умеем говорить на языке растений и птиц, когда наш мозг ежедневно и неустанно впитывает в себя красоту окружающего мира. Так получилось, что большинство памятных моментов на заре моей жизни связаны с лесом и бабушкой.

Звали ее Глафира. Она родилась в далеком 1867 году. Возможно, тебе, мой дорогой читатель, покажется, что года и десятилетия уже перепутались в моей бедной голове, и ты возьмешь калькулятор или, еще лучше, смартфон и начнешь подсчитывать, возможно ли это. Ты скажешь: может быть, это не бабушка, а прабабушка или прапрабабушка? Хочу тебя предупредить: прими пока мой рассказ на веру и не надо ничего высчитывать. Впрочем, пока я допишу эту историю, все уже встанет на свои места, и удивляться будет нечему. Моя любимая бабушка Глаша действительно родилась 30 марта 1867 года.

Дата эта оказалась знаменательной. В тот день посол России в США подписал договор о продаже Аляски Соединенным Штатам за семь миллионов долларов. Получается, что Россия лишилась Аляски, но приобрела в этот день мою бабушку. Был ли это какой-то знак судьбы? Глафира была шестым ребенком в многодетной крестьянской семье. Она прожила обыкновенную и относительно спокойную жизнь. Сильные мира сего никогда не знали ее имени. Но, может быть, такое совпадение все-таки было каким-то знаком, который ни бабушка, ни те, кто ее знал, так никогда и не распознали? Одного мистического совпадения еще недостаточно. Нужно, чтобы люди поняли, что он означает.

При всем том, в глубинке никто понятия не имел ни об Аляске, ни об акте ее продажи. И бабушка об этом тоже не знала. В восемнадцать лет она приглянулась Игнату, пареньку из соседней деревни, и ответила взаимностью. Когда в дом заявились сваты, Глаша была самой счастливой девушкой на свете. Они были красивой парой: оба высокие, статные да стройные. Живи да радуйся. Да только люди – не сосны, обязательно кто-нибудь позавидует и попытается хоть чем-нибудь навредить.

Так соседская девка Зина, которая давненько на Игната глаз положила, не смогла смириться с тем, что он подарил свое сердце другой. Может быть, Зинка любила его пуще памяти… А может быть, просто зависть сыграла с ней злую шутку – теперь никто этого уже не помнит. Да все же пришла она к Глаше и рассказала, что Игнат ее, Зинку, любит жаркими июльскими ночами, а Глаше – только обманные слова говорит. Глаша проплакала целый день. Но все же когда вечером увидала Игната и посмотрела в его глаза, поняла, что брешет Зинка, да и все тут. И ничегошеньки не сказала любимому.

Зинка подождала пару дней – и вновь принялась за свое, теперь уже с Игнатом. Сказала ему, что видела его невесту на берегу реки, развлекающуюся с силачом Васькой. От гнева потемнело в глазах у парня. Прямиком отправился он к Василию. Да тот так искренне удивился, что Игнат засомневался. Он понимал: Васька не мог его испугаться, так как был в два раза выше и в полтора раза шире Игната в плечах. А силачи всегда отличаются тем, что режут правду-матку, ведь извиваться и врать незачем: они никого не боятся. Повернулся Игнат и пошагал к суженой. И ни словом ей об этом черве ревности не обмолвился – стыдно-то как. Такая любовь, как у них, дается людям на небесах, она выше сомнений и подозрений.

И сыграли молодые свадьбу. Все веселились и желали новобрачным счастья. Одна Зинка стояла в сторонке и плакала горючими слезами. А после свадьбы пропала она на целый месяц. Никому ничего не сказала. Все с ног сбились ее искать. Да прошло время, и Зинка вернулась, как ни в чем не бывало, с грустными глазами и, может быть, с чувством свершения чего-то для нее важного.

Люди потом болтали, что ходила она пешком в местечко Грязи к прославившейся в тех местах колдунье. Будто бы три дня и три ночи ворожила по ее просьбе кудесница. Пусть эта разлучница узнает, каково ей, Зинке-то, с неразделенной любовью. Пусть все это Глашке отзовется, пусть узнает она, каково это – любить безответно и сжигать себя слезами лунными ночами…

Впрочем, что-то пошло не так: то ли у колдуньи не то получилось, то ли вовсе не умела она ворожить. Да по всему выходило, Зинка зря ходила в город Грязи, ведь Глаша и Игнат жили душа в душу и горя не знали. Люди поговорили, посплетничали, да успокоились. Зинка погоревала-поплакала да вышла замуж за силача Ваську. И забыла Игната. А когда у нее родился первенец, просила иногда Глашу с ним посидеть, они ведь так и жили по соседству. А Глафира что? Она зла на соседку не держала и всегда рада была помочь.

У самой-то с ребеночком не получалось. Сначала забеременела быстро, да мальчик родился мертвым. И по весу вроде бы был нормальным, и выглядел хорошо, и пуповиной не был обернут, но почему-то неживой вышел. Злые языки даже говорили, что не хотела, мол, Глашка ребенка. Сама, мол, затянула с родами, вот он и помер. Да как же она могла не хотеть малыша от любимого мужа?..

Горе пережили, но еще несколько лет у них с Игнатом ничего не получалось. Уже успели они смириться, что не дает им Бог ребеночка. Родные Игната не раз пытались внушить ему, чтоб бросил он бесплодную Глашку. Какие его годы! Да и парень о-го-го какой! Еще женится и семерых заделает. Да только хмурился Игнат, становился чернее тучи, разговоры эти останавливал и уходил. Возвращался к жене. Никто его не понимал. А чего уж, казалось бы, проще-то: любил он Глафиру. Благодаря любви этой, небеса смилостивились над ними. И через пять лет родилась у них девочка. Назвали ее Лизой. Это и была моя мать.

Хотели они больше детей, да бог не дал. Поэтому по прошествии многих лет дед и бабка не могли нарадоваться своим внучкам, нам с Аней. Мы тоже были для них долгожданными. Они оба просто выливали на нас все свое бескрайнее обожание. Все же из-за разницы в возрасте с сестрой мне всегда казалось, что я – самая любимая и самая главная. Я чувствовала себя центром Вселенной, причиной Мироздания. Все, абсолютно все, происходило только ради меня. На самом деле, так оно и было. Детство эгоистично. Например, я не могла себе представить, что бабушка была когда-то молода. Фотографий юных Глаши и Игната или не было никогда, или не сохранилось. Для меня бабушка была как будто выросшей из нашего соснового леса. Даже пахла она хвоей. И руки у нее были, как кора молодой сосенки. И лицо ее было цвета сосновой смолы. Да, баба Глаша воплощала для меня продолжение самой Природы.

Она ладила со всем, что живое, что растет. Недаром на ее огороде получались самые вкусные помидоры, которые я когда-нибудь ела в своей долгой жизни. Оторвешь, бывало, от ветки пузатого красно-розового великана – и не можешь дотерпеть, чтобы донести его домой и разжиться солью. И вот тогда, прямо там, на дорожке между грядками, впиваешься зубами в эту сочную восхитительную сладковато-кислую мякоть… Постепенно высасываешь самое вкусное из середины плода… Струйки сока текут по руке, но рот уже наполнен восхитительным летним счастьем. Жуя, передвигаешься к дому, чтобы в том месте, где помидор был откушен, посыпать его крупными прозрачными кристалликами соли. И потом, уже с солью, откусываешь еще раз. Кристаллики слегка пощипывают язык и придают помидору ни больше, ни меньше, а божественный привкус… Никогда не встречались мне помидоры вкуснее тех, что я срывала с бабушкиной грядки.