Литературные страницы 5/2020. Группа ВКонтакте «Стихи. Проза. „Интернациональный Союз писателей“»

Спешим за счастьем

Татьяна Смышляева.

Остывают чувства

Татьяна Смышляева

Пепельный ветер

Николь Аракелян

Whispers in The Dark

Николь Аракелян

Тайна

Николь Аракелян

Сон

Николь Аракелян

ЗОЖ

Татьяна Смышляева.

Соседи в многоэтажке

Татьяна Смышляева

У театра

Константин Гречухин

Лева с особенным удовольствием ехал по воскресной Москве на велосипеде. Он наслаждался.

Год его не было здесь. Соскучился? Скорее, отвык. Его переполняло чувство момента, сами нахлынувшие ощущения. Смотрел по сторонам, и, словно и никак не мог вместить в себя всей красоты. Словно дышал всем этим и надышаться не мог.

Первые три дня после приезда, Лева гулял по центру города, оглядывал обновленные после грандиозной реконструкции улицы и тихо восхищался.

И сложно сказать, что так его забавляло во всем этом обновлении. То ли взгляд по новому на привычное, то ли отвык и, теперь, словно впервые все видел. Странная вещь-человеческая память, как при этом важны эмоции, которые могут подарить совершенно иные представления о жизни. Не отсюда ли выражение: Как посмотреть? Или, наоборот, оно как нельзя кстати подходит именно к таким случаям.

То и дело, на мысль приходили сравнения Москвы и европейского города. И тут же подкрадывался, толкал в бок неотвязный вопрос: А где же лучше?

Лева решил, что лучше ответить: Мне сейчас хорошо в Москве. И ничего я более не хочу думать. И пошел дальше, подняв голову на высокие здания.

Да… В Париже они не такие внушительные. Ранее он как-то этого не замечал. Да, и вообще, редко смотрел наверх. Он однажды заметил за собой, что оказывается, как жизнь открывается шире, когда смотришь наверх. Оказывается она располагается не до уровня плеч. Ведь практически все время суточной активности приходилось носить жизнь внутри головы. Не то что времени, а даже на мысль не приходило оглянуться, осмотреться по сторонам, и поднять голову наверх. Ведь когда занят решением ежедневных задач, гонишься за поставленными целями все это кажется каким то мелким. А по существу? По существу наши цели, на ши проблемы, связанные с их достижением разрастаются до такого размера, что практически все вокруг кажется не то чтобы незначительным, а вовсе перестает существовать в практическом сознании.

Но сейчас Лева, просто катался. Ему было хорошо. Он отбросил все мысли. И пытался сосредоточиваться исключительно на окружающем. А оно было хорошо.

Он обходил свои любимые места, вспоминал разного рода случаи, связанные с ними. Именно случаи, если не сказать, что происшествия.

Заглядывая на Патриаршие, он вспомнил случай, произошедший однажды, в середине апреля, с бывшим проездом однокурсником.

Тот ехал проездом на Тихий океан. В тот момент он долго решал где провести свой отпуск, а поскольку проезд оплачивался, то решил использовать представленные возможности в самом широком смысле, то есть географическом.

Он недавно женился и был в сопровождении. Но могло показаться, что этого недоставало жене: его всегда несло куда то вперед и за разговорами он совсем забывал о ней. Не привык наверное еще.

Гуляя по центру, забрели на Патриаршие. Спустились к воде. Какое-то время стояли молча. Умиротворяло. Затем присели, пополоскали руки-холодно еще было.

Тут сквозь блаженное молчание прозвучал вопрошающий голос Ромчика:

– А что, слабо искупаться?

– Что, сейчас?

– Ну да.

– А ты?

– А чего ты все время переводишь на других?

– Ну ты предлагаешь, ты и начинай.

Ромчик манерно вздохнул, театрально осуждающе взглянул на товарища и стал расстегивать ремень на джинсах.

Лева не сразу понял, что все это будет серьезно. Как правило, ведь, дальше разговоров и дальнейших шуток дело не доходит. Но с Ромчиком, впрочем, как обычно, у них так бывало не всегда. Во время учебы, они также на спор с самого высокого моста в Коломне сиганули в реку. Однокурсники не удивились, только молча покрутили у виска – от этих что можно еще ожидать…

Сейчас же, также как и с моста ныряли одновременно.

Лева вынырнул, встряхнул головой. Ощущения необычные. Не говоря о том, что в это время никому купаться в голову не придет, так еще и в центре Москвы затеять заплывы. Однако холодная вода не позволяла оставаться на месте и он поплыл вслед за другом, усиленно работая руками.

Однако, тут произошло вовсе неожиданное, о чем они совсем не думали и никак даже не думали предусмотреть.

Постоянными обитателями Патриарших уже несколько лет были пара лебедей. В центре пруда для них был устроен плавучий дом, возле которого они собирались.

Именно со стороны лебединого семейного очага Лева усмотрел боковым зрением активное движение.

Это один из живущих там лебедей направился прямо к Леве. Он выглядел словно огромный крейсер. Когда у тебя всего лишь голова на поверхности, пространственные ассоциации несколько преображаются.

Плыл он с довольно приличной скоростью-плавно и стремительно. Вид его не вызывал сомнений, что лебедь атакует.

Лева подумал, что удара клювом в голову он не выдержит. Однако, лебедь, решил не тратить время на гонки по воде, а взлетел и полетел на плывущего.

Когда Лева развернулся, он увидел только сверкающие ладони Ромчика. Есть выражение только пятки сверкают… Здесь в пятки могла уйти только душа. Но и этого ощущения не было, так как эти самые пятки не стояли на твердой поверхности и ощутить как туда что то уходит не было никакой возможности. Но что-то куда то ушло. Наверное в воду.

Сражение с лебедем он никак себе представить не мог, тем более в водной стихии. Худшего не ждал, а подумал: что будет -то будет, а сейчас надо, все таки быстрее плыть. Но лебедь, видимо решив не тратить на погоню долгого времени, взмахнув крыльями, взлетел и стал пикировать. Лева приготовился к нападению. Но тот опустился лапами ему на плечи и тут же, оттолкнувшись взлетел в сторону.

– Ты видел? – спросил Лева Ромчика.

– Видел. – запыхавшись ответил друг, по взгляду которого можно было судить, что испугался он не менее Левы.

Когда они вылезли из воды, на этом углу Патриарших собрались, наверное все, кто в тот момент находились на прудах. Раздавались щелчки и вспышки камер:

– Все, завтра в прессе будем. – подытожил Ромчик.

Недели на две после такого раннего не по сезону открытия купального сезона у Левы сел голос: он практически не говорил, а только сипел.

«Все» – подумалось ему, – «это на всю жизнь. Теперь голос никогда прежним не станет.»

Ромчик, же, благополучно перенес весенние водные процедуры. Ему что-море по колено. Точнее, океан. Тихий океан. Именно на его просторах он и продолжил резвиться. О чем впоследствии прислал фотографии. Водоем Патриарших прудов, по всей видимости, ему показался сродни детской купальне.

Лева объезжал Патриаршие. Все тот же пруд, тот же восседающий в кресле Иван Андреевич Крылов со своими персонажами вокруг. Правда, оказалось, что у вороны золотистый кусок сыра кто-то уже вырвал изо рта. Точнее оторвал-торчал лишь блистающий металлом огрызок. Лису подозревать было нельзя-она так и сидела внизу, подняв голову кверху. Иван Андреевич, со своего кресла в центре скульптурной композиции парка, взирая на все это безобразие наверное не прочь бы переделать басню на новый лад. Очевидно, что не только эту.

Лебеди также, по обыкновению, неспешно плавали на пруду. Наверное, как они с Ромчиком в прошлый раз, их больше никто так их не беспокоил. А Лева тогда сделал вывод-что это довольно нервные существа.

Он отправился дальше – с Патриарших по Садовому к Маяковской. А впереди сад при театре Моссовета. Туда-посидеть, отдохнуть.

Лева заехал в Сад. Он абсолютно не изменился. Такое ощущение, что несмотря на все метаморфозы в городе это его никак не касается. Сколько он его помнит, то всегда стоят те же странные скульптуры и то же непонятное кафе в американском стиле.

Помнится, он зашел туда только однажды. Обычные гамбургеры, обычное фри. Да, и пиво, тоже обычное. Даже не иностранное. Кто только туда может ходить?

Лева одно время думал, что приходящие в театр сюда вряд ли пойдут. Совсем не театральный манер.

Тем не менее, оно все так же стоит. Много ресторанов сменилось на этой улице, много в Москве-а это так и остается.

Ну и Лева решил его оставить – раньше не нашел отгадки, так и теперь не будет; не за этим пришел и не с тем настроением.

Он проехал по алле вверх вдоль театральных афиш. С прошлого года они также не сменились. Все те же лица, все тот же репертуар.

Многолюдно. Все, словно в предвкушении. Так и есть. Начало седьмого. Скоро начало.

Лева установил рядом с собой велосипед и уселся на скамейку, разглядывая его. Повезло ему с ним – здорово ездит, управляется как игрушка.

Года два назад он купил его после знакомства с одним известным звукорежиссером. Тот сейчас постоянно жил в Норвегии, несколько раз в год посещая Москву.

Несколько удивительно смотрелись движения этого человека, когда он вышел из магазина и начал разворачивать небольшую конструкцию. Потом достал из кармана куртки педали, присоединил их – получился велосипед. Только какой-то маленький. Лева смотрел и удивлялся – насколько комфортно на нем вообще ехать?

– Хотите, попробуйте. – словно угадав его мысли произнес незнакомец.

– Да, как то… – начал было Лева.

– Попробуйте, попробуйте.

Лева проехал вперед метров тридцать – непривычно. Сразу приходят на ум опасения, что из-за такого маленького размера колес, влетев в яму на скорости можно здорово повредиться.

Словно уловив его мысли, незнакомец сказал:

– Просто привыкнуть надо. Я уже двадцать лет на велосипеде. Сейчас в Европе живу, как уехал в начале девяностых. Там это явление как само собой разумеющееся.

– О, да? А чем занимаетесь? – подхватил Лева.

– Я звукорежиссер. В национальном театре Норвегии. До уезда, в Союзе, со многими исполнителями работал. Да только, время, видно хорошего, уже подходило. Все меньше и меньше их становилось, а с тем что есть работать не хотелось – это уже отходило от моих представлений о качественной музыке. К примеру, я с Магомаевым работал. Ну, а после него кто еще такой был? Я как-то это все предвидел, что все оно так будет. И решил уехать. Многие у виска крутили, что, мол, как можно так вот на вершине успеха все оставить?

Они еще какое то время поговорили, обменялись контактами и

Вечером Лева почитал про него, что можно было найти. Оказалось, что это был известный и очень талантливый звукорежиссер Игорь Замараев. Его коллеги и друзья, словно сговорившись, отзывались о нем в двух ракурсах: профессионал и человек высоких качеств, готовый в любую минуту отозваться на просьбу.

В дальнейшем, они с Левой поддерживали контакт. Игорь давал хорошие советы по музыкальному оборудованию и гитарам: Лева увлекся музыкой, которую оставил в школе, сменив увлечение на спорт.

Игорь как-то показал свою студию в театре. Впечатляло: такое обилие оборудования, самых разнообразных передатчиков и тому подобного… Как все это нужно знать, ведь порой нужен всего один звук, который передает момент действия на сцене, и как важно его правильно определить и передать, чтобы он вошел в свою роль и встроился в общую композицию психологического итога действия.

…Лева заехал в сад при театре Моссовета.

Людей было довольно много… Скамейки почти все заняты. Все нарядные и, ходят, словно в предвкушении чего то заманчивого, загадочные – улыбаются. Казалось, что они сейчас находятся даже не здесь.

Да, пред театральное время – почти половина седьмого. Сегодня у нас Дядя Ваня, -Лева подъехал к афише. Интересно, каким он здесь будет? Помнится, в Питере в одном не самом последнем театре он так кричал на сцене, блажил, закатился под стол, выглядывал оттуда с надутым от натуги красным лицом и вздутыми на шее венами- создавалось натуральное впечатление, что плохо уже самому актеру, и не пора ли вызвать уже ему врачей? Тот ли образ он воссоздал, который подразумевал классик? Леве отчего-то казалось что в то время таких неврастеников не могло быть, в принципе. Он не мог припомнить, в каком произведении любого литературного классика можно было бы встретить такую истерику. Ведь, это же, просто неприлично. Воспитанный человек, даже в состоянии аффекта, наверняка не будет способен на такое самовыражение под столом. Ведь чем отличается литература 19 века? Да, в первую очередь, образом высокой культуры: отношений, речи, тех же скандалов.

Помнится, как Лева начинал бурную театральную жизнь.

Вначале ты выбираешь спектакли, которые кажутся интересными. Потом процесс завлекает и ты идешь просто в театр, ради удовольствия, самой атмосферы. Это становится некоей нормой и становится частью жизни. Уже невозможно себе представить, что можно провести неделю и не сходить ни на одно представление.

Лева вспомнил первое свое посещение театра.

Школьная учительница собрала класс и повела всех спектакль. Который оказался в трех отделениях и невыносимо скучен. На сцене, на всем его протяжении, были какие-то выяснения отношений между разными мужчинами и одной женщиной. Все персонажи казались какими-то жалкими. И для Левы совершенно все оставалось неясным – что они там выясняли и чего, собственно хотели добиться. Никто не стрелял и не дрался. Смешного тоже ничего не было. Динамичность сюжета отсутствовала напрочь.

В середине второго отделения Лева с другом решили посмотреть как себя чувствуют их одноклассники наверху, так как находиться на одном месте стало совсем невыносимо.

Там было веселее. Может оттого, что здесь собралась большая часть класса. А внизу, они с Максимом были одни.

Тут же начали перешептываться, обмениваться мнениями о происходящем внизу.

Ребята начали показывать друг другу модные на тот момент игрушки-водяные пистолеты. Когда тихий гул достиг критической массы последовало грозное шипение со стороны классной руководительницы Нины Антоновны. Авторитет у нее был беспрекословный, в особенности у старших классов. Это играло, в свою очередь, воспитательную функцию для младших: ежели, уж там, старшие, то мы то… Так что, можно сказать, что уважение к ней передавалось из поколения в поколение.

Она преподавала физику, и делала это на высшем уровне. Кроме того она была наверное, в первую очередь, не даже профессиональным учителем, а скорее выкованным из самого прочного металла человеком.

Соединенные вместе элементы мастерства и высоких моральных качеств выдавали продукт высшей пробы на ниве кузницы человеческих душ.

Ребята смолкли и уставились на сцену. Долго это продолжаться не могло и Лева предложил Максимчику возвращаться обратно, вниз.

Терпеть пришлось недолго… Едва они спустились и только расположились в креслах, как прозвучал антракт.

В кафе можно было повеселиться уже не сдерживаясь. Да, и Нина Антоновна принимала их веселье уже более спокойно. Только иногда выделяла и сопровождала взглядом особенно разбушевавшегося пока тот не угомонится-действовало отрезвляюще.

Казалось, этим взглядом, она, могла успокоить любого. В то же время никто никогда не слышал, чтобы она поднимала голос. Наоборот, в моменты наиболее особенного внушения она его понижала вместе с усилением суровости взгляда.

У нее на уроках никто не списывал. Это было невозможно. Она вставала возле двери и все время контрольной молча обводила взглядом класс. Тишина стояла необыкновенная.

Никто не знал секрет этого. А попытки строить догадки ни к чему не приводили. Поэтому проще было учить и готовиться к занятиям. Этому еще способствовало и всеобщее уважение, которое славой своей имело поклонение старшеклассников и затем уже безапелляционно принималось остальными. Поэтому, когда в начале учебного года какому—либо классу назначали Нину Антоновну, то все даже много между собой не обсуждали, так как знали, что итог один-учебник, стул, стол.

Тем не менее она не была безжалостной и наверное прекрасно понимала, что всему есть место, – и дисциплине и естественной резвости учеников. Правда, до определенного предела. Который, в данном случае, точнее, в этой школьной четверти Левиного четвертого класса, измерялся в новомодном увлечении всем классом водяными пистолетами. Каждую перемену происходили баталии. Все то и дело бегали в столовую или во двор, чтобы пополнить «боеприпасы» из кранов с водой.

В коридорах школы нельзя было безопасно пройти никому: могли «стрелять» из-за угла, догоняя друг друга, из окна на стоявших внизу. Доставалось и учителям.

Эти пистолеты были и сейчас в карманах у друзей. Для чего-то они их заполнили в уборной во время первого антракта. Мало ли…

Сидеть дальше одним стало снова невыносимо и ребята поднялись наверх, к своим.

Лева попробовал заговорить с одноклассницами, но те лишь шипели на него, что удивительно, увлекшись действием на сцене. Пришлось обратиться к верному Максимчику-тот всегда поддержит. Они шепотом друг другу пожаловались на театральную скукоту, пообсуждали между собой, что бы могло так могло заинтересовать там их девочек и, решив, что они просто показывают «хорошее поведение» перед классной руководительницей, обмякли в креслах, став в полутьме рассматривать свое «оружие».

Однако, к концу пьесы театральное действо прияло более серьезные обороты. Сначала на сцене стали очень громко разговаривать. Потом отдельные монологи перешли в крик.

Ребята, да и весь зал затихли, взирая на происходящее. По сцене стали бегать. Точнее это делала, преимущественно, женщина, бросаясь то от одного, то от другого мужчины. Освещение почти исчезло, появляясь отдельными вспышками. И, в этой темноте, особенно зловеще поблескивала шкура огромного медведя, висящего ровно посередине сцены.

Лева посмотрел вбок на товарища-темнота была, такой, какой он еще не встречал, – ребята даже не могли увидеть друг друга. Настойчиво запульсировал вопрос: Есть вокруг меня кто-то или нет? Становилось довольно жутковато.

Лева протянул руку влево и ощутил плечо Максима, тот чуть вздрогнул.

– Тебе страшно?

– Да. – прошептал тот.

В этот момент на сцене поднялся общий гвалт – метаться друг от друга и во все стороны стали абсолютно все находящиеся там. Они кричали, пытались схватить друг друга: мужчина – женщину, другой мужчина -этого. В итоге один из них вырвался, подбежал к висящему возле шкуры медведя ружью и сорвал его со стены.

Глаза медведя стали зловеще вспыхивать. Мужчина, видимо, совсем ополоумев, стал бегать с этим ружьем по всей сцене, другой стал пятиться. Общий крик смешался и нельзя было разобрать ни мужского ни женского рева. Напряжение достигло своего апогея – прозвучал выстрел. И здесь, в один момент с наступлением совершенной полной темноты, когда перестали мигать даже глаза медведя, последовал жуткий, просто невероятный крик женщины, вслед за которым поднялся общий и зловеще громко заиграл оркестр.