Подонок

Глава четвертая

Утром я открываю глаза и даже не понимаю, сколько времени. У меня нет часов, в комнате их тоже не наблюдается. Специально это сделано или Андрей просто забыл – неизвестно. Но, пожалуй, судя по цвету неба за окном, не больше восьми. Еще очень темно, почти как ночью.

Страх притупился. Превратился в тревогу, камнем лежащую на душе. Меня больше не трясет от мыслей о будущем. Но оно все еще туманно, разве что расцветает надежда: он не тронул меня, когда был момент, когда я подумала, что прикоснется. Кормит, забинтовал ногу. Значит, я нужна живая?

Для выкупа? Если Андрей десять лет скрывался, то ему нужны деньги, а у отца они есть. Вот только если бы я была уверена в том, что отец заплатит…

Поднимаюсь и осторожно ступаю на ногу. Больно. Наверное, сильный ушиб или вывих. Помазать бы мазью, но об этом даже просить страшновато. Вообще просить что-то у Тихомирова страшно, потому что я не заслужила даже взгляда.

Потом я умываюсь ледяной водой и делаю несколько глотков. Попросить воды – вот первоочередная задача. Воды, затем глянуть на настроение и попробовать закинуть удочку насчет "Финалгона" или другой какой мази для ушибов и вывихов. А потом думать о насущном и, быть может, попытаться поговорить.

Мое единственное развлечение: окно. Солнце встает с другой стороны, так что зрелище рассвета не такое уж захватывающее, но все равно красивое. Нежные пастельные цвета, блестящая гладь воды. Льда с каждым днем все меньше: я впервые вижу такую стремительную весну.

А потом вдруг я вижу Тихомирова. Он выходит на пляж для зарядки. Тайком я наблюдаю, как ходят под кожей стальные мускулы, когда он отжимается, как напрягаются мышцы пресса. Затем он раздевается и вдруг заходит в ледяную воду. У меня внутри все сжимается: я даже не представляю, как это холодно!

Обтирается водой и быстро выходит. На коже блестят капельки влаги, и нельзя не признать, что внешне он очень и очень хорош. Интересно, что с его женой? А еще, кажется, у него был сын. Они уехали вместе с ним? Они знают, что он собрался меня похитить?

Андрей вдруг поднимает голову и смотрит прямо на меня. Я отскакиваю от окна, приземляюсь на больную ногу и тихонько скулю, прижимая ладони к пылающим румянцем щекам.

Возвращаюсь в постель и следующий час терзаюсь сомнениями: притвориться спящей или все же сделать попытку выпросить воды и мазь.

Дом большой, звукоизоляция в нем хорошая, поэтому я не слышу, что происходит внизу. Это не ветхое здание, это частный коттедж на личном кусочке северного моря. Неужели он принадлежит Андрею? Мне слабо в это верится. Если в это поверить, то исчезнет надежда, что кто-нибудь все же найдет меня прежде, чем Тихомиров решится на что-нибудь страшное.

Он приходит, когда становится совсем светло. Привычно не глядя на меня ставит на стол поднос с яичницей. Я с трудом прикусываю язык в последний момент, с губ уже срывается: "Опять яичница!".

– Подожди! – прошу, стараясь выглядеть спокойной. – Мне нужно воды. Я не могу пить из крана.

– Хорошо.

– И у меня очень болит нога.

– Твои проблемы. Не надо было устраивать истерику.

Каков наглец! А сам он, если бы какой-то мужик связал его и засунул в багажник, не устраивал бы истерики?

– Ну, пожалуйста, – прошу я. – Можно мне какую-нибудь мазь?

– Я подумаю.

Не то чтобы меня устраивает такой ответ, но большего не дано. Андрей уходит, а мы с яичницей остаемся наедине друг с другом. Я пытаюсь заставить себя поесть, но организм успокоился после стресса и реагирует на яйца привычным образом: легкой тошнотой. Знаю, что через несколько часов завтрак станет еще противнее, но голод почти не ощущается, и я тяну.

Сколько проходит времени, не знаю, но Андрей снова возвращается. На этот раз с литровой бутылкой воды. Ставит ее на стол и… забирает поднос с нетронутым завтраком.

– Эй! Я же не поела!

– Твои проблемы, – снова получаю ответ.

– А мазь?

Но дверь уже закрывается.

Ладно. Пусть будет вода, я не планировала худеть, но легкое голодание организму не повредит. И зарубка на будущее: есть предложенное сразу.

Господи, как же мне скучно и тоскливо! Минуты и часы тянутся бесконечно. Я брожу по комнате, игнорируя боль в ноге, делаю зарядку, немного сплю. Кажется, я в чистилище. Зуб даю, что там примерно так же уныло и тревожно. И не происходит ни-че-го.

Правда, к вечеру Андрей возвращается. Когда я уже готова лезть на стенку от раздирающей изнутри скуки, он заходит в комнату, держа в руке какой-то синий тюбик. Мазь!

Я, наверное, должна рассыпаться в благодарностях, но, кажется, что меня кто-то проклял. И боги, хранящие заложниц, отвернулись от моего чердака. Потому что вместо "спасибо" я выдаю:

– Я хочу в душ.

– Ты своего уже лишилась. Перехочешь.

– Думаешь, тебе будет приятно, если заложница будет грязная? Со спутанными волосами?

– Мне будет плевать. Тебе нужна мазь или нет?

– Ну, пожалуйста, – сдаюсь. – Я больше не буду.

– Что не будешь?

– Убегать. Ломать. Пусти меня в душ, пожалуйста.

Во всех руководствах для оказавшихся в руках похитителей пишут совет: не смотрите им в глаза! Не наталкивайте их на мысль убить заложника, как ненужного свидетеля. Наверное, это не мой случай. Но об этом я не думаю, я просто смотрю на Андрея. На самом деле я вижу его второй раз в жизни, хоть и успела жизнь эту разрушить.

Он очень привлекателен. Светло-русые волосы, тонкие черты лица, очень выразительные глаза. Я не могу смотреть в них слишком долго, но до ужаса хочется заглянуть, узнать, что за маской, которую он надел. Что ждет меня и на что способен он.

– Хорошо. Пошли.

Еще одна маленькая победа. Не последняя, хочется верить.

***

Это сложнее, чем я думал. Причинить ей боль казалось таким естественным желанием все эти годы. Я не мог добраться ни до нее, ни до тех, кто действовал через нее, но с упоением ждал этого момента. А теперь приходится менять план прямо по ходу дела.

Сергеева должна была меня бояться. Томиться в неизвестности и не быть уверенной в том, доживет ли до утра. А вместо этого ее уже заботят душ и мазь для ушибленной ноги. И не удивительно, я ведь сам пообещал ее не трогать. Меня поразил испуганный взгляд, поразила мысль о том, чтобы и вправду ее мучить.

Я не хочу становиться настоящим насильником. Хотя меня все таковым и считают.

Мы идем до второй ванной комнаты с душевой кабиной. Есть еще одна на первом этаже, но там угловая здоровая ванна, а я не готов ждать, пока Сергеева вволю поплещется.

– У тебя десять минут, – говорю я, когда мы оказываемся внутри. – И если ты что-нибудь выкинешь или сломаешь, я запру тебя в чулане на сутки. Будешь спать стоя.

– Я ничего не сделаю.

Удивительно кроткая и послушная девочка. Будто и не она носилась вчера по территории, предварительно расхреначив половину ванной.

Сергеева вопросительно смотрит, и мне становится смешно.

– Что?

– Ты… выйдешь?

– Нет.

В ее глазах снова вспыхивает страх.

– Я уже однажды оставил тебя один на один с ванной комнатой, и что ты сделала? Нет уж, либо ты быстро моешься под моим наблюдением, либо мы возвращаемся в комнату.

Она медлит, и я начинаю злиться.

– Я уже говорил, что не собираюсь тебя трогать. Успокой свое самомнение, ты не настолько хороша, чтобы мужчины в твоем присутствии теряли голову. У тебя осталось восемь минут.

Она смеряет меня возмущенным взглядом, но заходит в душевую кабинку и только там снимает рубашку. Матовое стекло скрывает все подробности, оставляет лишь силуэт. Я думал, наблюдать за ней будет просто, но оказывается, что скрытое полутонами еще привлекательнее, чем полностью доступное.

Так странно возбуждаться от контуров соблазнительного девичьего тела, когда в полном доступе многогигабайтная коллекция порнухи. Уже давно нет никакой тайны в женском теле, за пару кликов в браузере можно получить контент любой степени эротичности. И уж тем более не должна возбуждать Лиана Сергеева.

Но она превратилась в очень красивую девушку, и этого я в своих планах не учитывал. Но и отступать не собираюсь, уйти сейчас это все равно, что признать поражение.

В конце концов, я имею право на эстетическое удовольствие.

Шум воды стихает, а из-за двери душевой появляется мокрая светлая голова.

– Я не взяла полотенце, – признается Сергеева.

Я молчу.

– Ты не принесешь?

– Ты всерьез считаешь, что я сейчас метнусь тебе за полотенцем? – спрашиваю я в ответ. – Твои проблемы.

На этот раз Лиана уже не смотрит на меня с недоверием. Кажется, до нее постепенно доходит, что лучше слушаться – и тогда хоть какие-то послабления становятся возможны. Она надевает рубашку прямо на голое тело, и хлопковая ткань тут же намокает и становится прозрачной. Я беззастенчиво и нарочито медленно веду взгляд по капелькам воды на шее, по темно-розовым соскам, проглядывающим через ткань.

Она без белья. Неожиданно эта мысль слегка пугает, потому что вообще не должна возникнуть. Но все же возникает и прочно селится в голове.

Девушка делает шаг к двери и… поскальзывается, рискуя как следует приложиться головой об угол душевой. За долю секунды в моей голове мелькает жуткая картина с последствиями: кровь на кафельном полу, дорога до больницы, объяснения, полиция и снова СИЗО, теперь уже за дело. Но тело, натренированное спортом, действует само: я успеваю подхватить Сергееву и поставить на ноги.

Она почти ничего не весит. А еще теперь и я тоже мокрый. Идиотская ситуация!

– Пошли, – бурчу куда грубее, чем следует.

На ламинате остаются мокрые следы аккуратных женских ножек. Сергеева прихрамывает и осторожно ступает на больную ногу. Даже с расстояния я вижу, что лодыжка припухла и покраснела. Потрясающее у девки везение. Почти как мое.

– А мазь? – едва мы заходим, спрашивает она, будто боится, что я забуду.

Но не думает же, что я просто отдам ей тюбик?

– Ляг.

– Я могу сама, – упрямится.

– Нет, не можешь. Я не дам тебе в руки никаких лекарств. Если хочешь мазь, то ложись.

Довольно забавно наблюдать, как она забирается под одеяло, укрываясь им с головой. Даже не приходит в голову сначала высушить волосы, так хочется скрыться от моего взгляда. Значит, заметила недвусмысленный интерес. Испугалась.

Я разогреваю мазь в ладонях и не без удовольствия начинаю втирать в лодыжку Сергеевой. В конце концов, я мужик. Я не жил монахом эти десять лет, любая тоска по семье рано или поздно отступает. Но в последние полгода было как-то не до секса. Сейчас тоже не до него, но я будто разрешаю себе чуть больше в счет давнего аванса.

Однажды я проснулся и понял, что сил прятаться и делать вид, будто новая жизнь – не временная маска, больше нет. Именно тогда я позвонил старому другу, узнал, что человек, помогавший мне скрыться, мертв и возвращением я никому не смогу навредить. Хоть дело и давно закрыто, мне не хотелось подставлять тех, кто помог.

Однажды я проснулся и понял, что с этого момента сделаю все, чтобы стать настоящим подонком. И даже если месть будет последним, что я успею сделать, она принесет мне долгожданный покой.

Пока не выходит, но я всегда был упорен в достижении целей.

Я втираю мазь в ногу машинально, думая о своем, и вскоре понимаю, что какие бы чувства не испытывала ко мне Лиана, какая бы ненависть не сжигала ее изнутри, сейчас ей почти нравятся горячие касания моих ладоней. После душа кожа влажная, а согревающая мазь сделала ее мягкой и нежной. Мне даже интересно, я массирую лодыжку и глажу ступню. Обычно девушкам щекотно, но эта даже не дергается. Она вообще притихла и задумалась, и только расслабленная поза и закрывающиеся от удовольствия глаза говорят о том, что это не тревожное смирение перед волей похитителя.

Черт, кажется, от такого массажа ступней можно и кончить. И мне бы даже было интересно на это посмотреть, если бы Лиана Сергеева не была… собой.

Усилием воли я стряхиваю наваждение и убираю руки. Поднимаюсь, жаждя оказаться от нее как можно дальше, и слышу слабый стон разочарования.

– Я так больше не могу, – вдруг говорит Сергеева. – Мне страшно. Я знаю, что виновата. Наверное, я заслужила. Но неужели тебе помешает то, что я узнаю, что со мной будет?

А я и сам не знаю, помешает мне это или нет. Когда я думал об этом времени с ней в одном доме, то в фантазиях Лиана умоляла отпустить ее, боялась лишний раз на меня взглянуть. А не млела от втирания горячей мази в больную ногу и не лежала в мокрой рубашке на голое тело после душа. Реальность вообще редко согласовывается с фантазиями, но вынужден признать – в этот раз все действительно повернулось несколько неожиданно.

– Хорошо, – медленно говорю я. – Хочу пообщаться с твоим папашей. Чтобы он тебя искал. Чтобы пересрался от страха. Чтобы прочувствовал, что это такое: не знать, где твой ребенок, жив ли он вообще, здоров ли. Чтобы отчаялся и проклял все на свете за попытку меня посадить. Насколько мне известно, он уже не всемогущий хозяин жизни. Данков в розыске, Шевронин сел. Кто теперь поможет твоей семейке? Только чудо. Или моя добрая воля.

– Но… – Она с шумом сглатывает. – Папа вернется только через месяц. Его нет в стране.

Да, со сроками я немного промахнулся. Кто же знал, что Сергеев свалит в штаты? Можно, конечно, и там его достать, но зачем, если через три недели с хвостиком он будет здесь и получит приятную весть о своей дочурке. Он все так же использует ее для своих дел, интересно?

– Вот видишь, как все замечательно сложилось. У тебя есть целый месяц, чтобы поразмыслить, какой сукой ты была.

– Мне было двенадцать.

– Для двенадцати ты неплохо сыграла.

Молчит. Отводит взгляд и молчит – все прекрасно понимает. Наверное, детям не мстят, но я и не убивать ее собрался.

– Ты меня отпустишь?

– О, да. Когда твой папаша набегается по лесам в поисках не то тела, не то следов, я тебя отпущу. Выкину на трассе – и дальше твои проблемы. Доберешься до города – молодец, сдохнешь в канаве – естественный отбор. Еще вопросы будут?

– Можно мне поесть? Я больше не буду отказываться.

Надо же, какие мы кроткие и послушные. Надо будет запомнить название мази, прямо-таки седативный эффект оказывает!

– Только… есть что-нибудь кроме яиц?

– Я тебе че, бля, ресторан?! – не выдерживаю я.

– Извини. Просто меня с яиц тошнит, я не очень хорошо переношу яичный белок. А так я все ем. Ну… кроме рыбы. На рыбу у меня аллергия. И на инжир. И…

– Стоп! – Я поднимаю руку, и Лиана испуганно замолкает. – Мне не интересно, на что у тебя аллергия. Не хочешь жрать яйца – не хочешь жрать. Можешь съесть и проблеваться, мне плевать.

Кажется, я ее все же напугал. Кто бы мог подумать, что страх передо мной в Лиане зародится не от похищения, жизни взаперти и угроз, а от обещания отпустить. Ну да, я не стану организовывать для нее трансфер до города. Выкинуть здесь, вдали от трассы, было бы слишком жестко, замерзнуть как нехрен делать и машины хорошо если пара штук за день ездят. Но на трассе-то уж крайне сложно влипнуть в неприятности. Кто-то да вызовет ментов или подкинет до города. Интересно, что есть причина такого ужаса? Надо будет при случае разобраться.

Но проклятая жалость слабо шевелится внутри, и я объясняю:

– Холодильник сдох и из продуктов только яйца и бекон. После того, как я съезжу в город, получишь что-нибудь еще.

Успокоить не получилось: ужаса в огромных глазищах становится еще больше.

– Ты уедешь и оставишь меня здесь?

– Нет, привяжу к машине, и будешь за ней бежать. Естественно.

– А если ты не вернешься?

– Значит, – я усмехаюсь, – судьба у тебя такая.

Становится совсем темно, а света на чердаке нет, я не стал монтировать проводку, когда готовил комнату. Тогда это казалось хорошим решением, а сейчас уже не уверен.

Я быстро ухожу, оставляя Сергееву в темноте и тишине. Мне надо подумать и определиться с дальнейшими действиями. Четыре недели наедине с заложницей… это будет не так просто, как кажется.

Глава пятая

Мне давно не было так страшно. Четыре недели! Четыре недели на темном чердаке, практически на привязи. И если бы это был конец… Самое страшное то, что я совершенно не уверена, что отец вообще будет заниматься моими поисками.

Хотя это во мне говорит паника. Со смерти мамы мы почти не общаемся, но ни в деньгах, ни в просьбах папа не отказывает. Особой любви с его стороны, конечно, нет, вряд ли его волнует, жива ли я, здорова ли. Иногда мне кажется, что такие, как он, вообще не способны любить. Ни жен, ни детей. Мы все как средство достижения целей: жена – чтобы создать образ семьянина, ребенок – чтобы сыграть на материнском инстинкте избирателей. Красивые слова в газетах для голосов, красивые фото в сети для рейтинга.

Настоящая любовь продается плохо. По крайней мере, в бизнесе и политике.

Я не уверена, что в битве гордости и ненависти к Тихомирову и отцовским долгом победит второй. И если отец решит любой ценой добить давнего соперника – станет ли дочь приемлемой жертвой? Полагаю, да.

Но все же меня отпустят. Тихомиров не похож на конченого подонка, а значит, нужно пережить четыре недели. До меня вдруг доходит: свой двадцать третий день рождения я встречу здесь, на чердаке дома у моря. Да, шарики повесить негде, да и торт мне вряд ли привезут.

Можно ли сойти с ума от скуки? А от мыслей и воспоминаний? Я плохо помню то время, когда меня таскали давать показания. Зато помню кое-что другое и очень хорошо.

Красный фломастер закончился, но где-то есть красная гуашь. Я роюсь в ящике стола, чтобы найти волшебный бутылек с краской, как в комнату вдруг заходит папа. Это странное событие, обычно его в это время никогда нет дома, но даже если и есть, то моя комната – последнее место, куда он зайдет.

– Лиана, – он садится на постель. – Мне надо с тобой поговорить.

– О чем? – живо интересуюсь я.

– Мне нужна твоя помощь в одном важном и секретном деле. Ты умеешь хранить тайны?

Тайна? С папой? В важном деле? Я не могу ответить иначе, любопытство уже бурлит в крови.

Конечно, я киваю и слушаю с интересом. Тем более, что задание – прямо как в любимых книжках про девочку-детектива. Поздно вечером, под присмотром папы, попросить плохого парня меня подвезти и угостить его жвачкой.

– В жвачке спрятан маленький жучок. Мы послушаем его разговоры и отдадим милиции. Хорошо?

– Он сделал что-то плохое?

– Да, малышка, – улыбается папа. – Он украл очень много денег у нас с мамой.

Когда мы выходим в гостиную, мама бросает на нас сердитый взгляд. У нее поджаты губы, как всегда, когда она злится. Похоже, маме не нравится, что у нас с папой секрет. Но я еще не понимаю, почему.

Я трясу головой, прогоняя невеселые воспоминания. Можно бесконечно задавать себе вопросы. Мог ли ребенок понять, что его толкают на оговор? Мог ли распознать в словах отца ложь, да и была ли она там – по крайней мере, в части про воровство? А самое главное, если бы эта наивная дурочка, которая бездумно обрадовалась секрету с папой, вдруг поняла, на что ее толкают – смогла бы она отказаться?

Пожалуй, если бы была чуть хитрее табуретки – да. На счастье папы и на беду Андрея я оказалась неплохой юной лгуньей.

Я проваливаюсь в сон, но от безделья и постоянного напряжения он какой-то нездоровый. Впервые в жизни мне снится не картинка, не воспоминание и не кошмар, а… ощущение. Мягкий и нежный массаж ступней: в темноте я не могу рассмотреть человека, который рядом со мной, но чувства такие яркие, что я буквально растекаюсь лужицей. Это самое приятное из всего, что случалось со мной за всю жизнь! Я не уверена, но думаю, что это – круче чем секс. К сожалению, с первыми лучами солнца приятное наваждение исчезает.

Мое единственное развлечение: окно. Не могу сказать точно, надеюсь ли увидеть в нем Андрея, но думаю, что скорее да, чем нет. Похоже, он ежедневно выходит на пробежку и зарядку, а еще игнорирует и ветер, и утреннюю прохладу. Ну и меня: на этот раз он не смотрит в окно чердака, просто молча заканчивает упражнения и уходит.

Где же он был? Ощущение, что Тихомиров не скрывался от закона, а качался и отдыхал все десять лет, как какая-нибудь кинозвезда. Вряд ли он расскажет, как провел это время.

А я, пожалуй, победительница в номинации "Самая унылая девушка десятилетия": закончила школу, мама погибла, пьяной влетев в столб, из-за чего я завалила экзамены и папе пришлось платить за мою учебу. А когда меня выпустили из универа с дипломом, вдруг поняла, что не умею и не хочу работать по специальности. И нет ни единой мысли, как и зачем вообще жить дальше.

Ну и вот я здесь. Хороший жизненный урок вышел: если повезет, и я окажусь дома, то сразу же возьму себя в руки и начну двигаться хоть куда-то. Хочется прокричать: я поняла, как все работает, верните меня назад!

Но такая роскошь мне недоступна.

Андрей приходит примерно через час. Светлые волосы влажные, а рубашка чистая и свежая. В руках у него рубашка для меня и тюбик с мазью.

– Доброе утро, – говорю я. – А можно мне поесть?

– Тебя же тошнит от яиц.

– От голода меня тошнит сильнее.

Он бросает мазь на кровать.

– Как нога?

– Лучше. Хотя еще болит.

– Мажь.

Мы оба понимаем, что его слова о недоверии ко мне растворились в темноте, разбились о прикосновения и тепло разогреваемой между ладонью и лодыжкой мази. Разбились с таким треском, что всю ночь эти прикосновения мне потом снились. Интересно, а он запомнил? Хотя бы краешком мысли вернулся к той паре минут?

Я думаю совершенно не о том.

– Можно спросить? – и говорю тоже, но удержаться не могу.

– Спроси.

– Как ты сбежал?

– Друг помог.

– А почему не вернулся, когда закрыли дело?

– Не было смысла.

– А сейчас есть?

– Как видишь. – Он с усмешкой окидывает взглядом чердак.

– Я могу попросить книгу?

– Нет.

– Почему?!

– Я тебе что, магазин на диване? Это не санаторий.

– За четыре недели я свихнусь! Зачем тебе поехавшая крышей девушка на чердаке?

– Да мне плевать на состояние твоей крыши.

– Но так же нельзя…

– Назови хоть одну причину, почему.

– Ты обещал не мучить.

– Физически, – напоминает Андрей.