Две путёвки для амнезии

Развлекашка-фанташка для Вани

и для вас, инопланетяне

ПРЕДИСЛОВИЕ. ОТПУСК ЗА СЧЁТ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ

8 октября 2019 года я попался в чужой расклад. Никто в меня не целился, но мозги вынесло мне. Прямо на диване, когда случайно наткнулся в интернете на статью о Даниэле Канемане. Он днём ранее выступал в Москве о «помнящем я» в ошибках бизнесменов. Я не бизнесмен – может, поэтому меня так шарахнули слова знаменитого психолога, доктора философии и лауреата Нобелевской премии по экономике 2002 года:

«…Смотрите, вы собираетесь в отпуск и вам говорят, что, когда вы вернётесь, все ваши фотографии из отпуска уничтожат, а с вами что-то сделают, что вы всё забудете. Вопрос: вы поедете в таком случае в отпуск? Люди говорят, что нет, что лучше они займутся чем-то ещё. Почему? Потому что вы включаете своё «помнящее я». Зачем мне отпуск, если я ничего не буду помнить? Когда мы что-то планируем, мы планируем это ради памяти, а не ради процесса или опыта. Так что ваше «помнящее я» руководит вашими решениями…»

Кто на самом деле понял, о чём говорит доктор Канеман, тому тоже, видать, пришлось сначала несладко от слов великого ума наших дней, в 85 своих лет подарившему нам неслыханные надежды. Нобелевский лауреат за свои слова отвечает, а, значит, где-то были поставлены или даже ещё идут какие-то и альтернативные опыты планирования – планирования ради процесса, а не ради памяти! Не знаю истинного масштаба идущих экспериментов в этом научном направлении, и потому уже 9 октября отослал письмо уважаемому доктору в Принстонский университет, чтобы меня поставили на очередь испытуемых. Вот содержательный кусочек из моего письма доктору Даниэлю Канеману:

«…А если бесплатно? – не ставился так вопрос? Я б и так поехал, а бесплатно – тем более. Я же не помню, скажем, что было 2.02.2002 – и ничего, живу! А, может, в тот день я случайно не наступил на мину? А, может, хорошо посидел с друзьями? Бог с ним, что не буду помнить, зато нарадуюсь вволю, да ещё бесплатно! Главное, я же жив останусь. Память и чувства в самом отпуске не отключаются по Вашим гуманным условиям, аморальные поступки по этим же условиям не запланированы, и, значит, обнулены стычки с уголовным кодексом из-за отпуска. Мне такое планирование без «помнящего я» процесса по сердцу! Уважаемый доктор Даниэль Канеман, я согласен на любое число таких отпусков и прошу совсем немного у Вас на них от суммы Вашей Нобелевской премии. А по сути на эти мои отпуска было бы справедливо открыть мне счёт, ведь я, другими словами, буду участвовать в эксперименте по проверке Вашего интересного тезиса через суровую практику антитезиса: «Мне ничем не угрожает спланированный отпуск без руководства моего «помнящего я», и забирайте на здоровье мои фотки и память об отпуске».

Уважаемый Даниэль Канеман, Вы правы: переспросил всю родню – никто не захотел в такой отпуск. Никто! И я просто схожу с катушек: не родня – а миллиардеры какие-то! А для моих карманов такой отпуск – да если ещё и на халяву! – рай! Ну, буду пялиться в зеркало: что это я такой загорелый и заряженный бодростью? Ну, будет полная амнезия: откуда взялись неразобранные чемоданы? Ну и что! А в принципе… да хоть всю жизнь прожить в таком отпуске! Всё равно же на том свете мне уже не рыться в любых воспоминаниях. И вся наша жизнь – не такой ли отпуск без памяти чувств после, когда мы уже лежим на подземном «диванчике»? На старте жизни нашими планами никто не интересовался, и мы их и не строили в момент рождения – в начале нашего пожизненного «отпуска» на этой грешной земле… Но, ей богу, что мне по душе, так это мозгосшибательный психотренинг с гарантией от самой Нобелевской премии! Ну и пусть я никуда в отпуск не ездил, но с моей доброй верой в такие научные фокусы я лежу и млею: «Ну, раз нет фоток, ну, раз не помню пляжных красоток, значит, именно я и резвился на Бали!» И сразу хорошеет! Привет всем с Бали!

Я покорён Вами! Ничего оптимистичнее не читал! Надеюсь, что опыты с «помнящим я» финансируются и расширяются в вопросе влияния на их результат различных менталитетов и культур. Прошу Вас внести хотя бы меня одного из моей семьи в список участников такого захватывающего великого эксперимента. Считаю своим долгом сообщить Вам, уважаемый доктор Даниэль Канеман, что я не помню отпуска за этот год, и тоже нет фотофактов, и мне почему-то кажется, что это дело рук преданных Вам единомышленников. Спасибо Вам, у меня внутри царит чёткое ощущение, что я всё же в отпуске был согласно Вашим двум научным условиям. Номер моей банковской карты 2108 2019 **** 9563. С уважением, Сергей Петрович Посохов».

А теперь к делу. Никто его в семье не помнит – и не осталось никаких фоток от отпуска 2019 года. Но прочитав статью, могу теперь поклясться, что отпуск был! Доказательства: во-первых, я, конечно же, ничегошеньки не помню и семья тоже не помнит об отпуске; во-вторых, естественно, нет о нём никаких фото и видео; в-третьих, остались даты отлёта и прилёта в моём блокноте, сообщённые соцзащитой по телефону ещё весной – а мне не верит даже сынок, хотя под датами записано для его мамы: Крым, сан. звонить соцзащ. пн после 14 ч.; и в-четвёртых, соцзащита снова напомнила об амнезированном отпуске: 11 октября – на второй день после отправки письма в Принстон! – добрые люди из нашего отдела соцзащиты привезли мне под роспись «трость опорную с УПС»! А уж это-то я помню, как прожужжал всем уши на всех перекрёстках, что мою палочку обязательно утащат – и именно на дно морское, и именно крымские русалки, а я, выздоровевший, и не замечу. Но я заметил… что не утащили… А моя заботливая соцзащита на всякий случай подстраховала меня. Теперь у меня две тросточки. Новая – для дома, старая – для улицы. И штурмую второй этаж, как Эверест, как и после прошлогоднего отпуска. У меня есть ещё и два полушария, и 43 миллиарда не совсем ещё ржавых нейронов в каждом – а память вдруг стуканула намертво, как надорвавшийся на подъёме движок. С чего бы всё это, как ни следствие опыта по планированию без моего «помнящего я»?

После письма Даниэлю Канеману я сразу же приступил к составлению как только было возможно полных воспоминаний об отпуске, которых не пожалели предписания научно поставленного забвения и фотоамнезии. Только ради науки родился этот измученный пазл из обрывков странных сновидений и даже наведённых на меня сновидений двух наших кошек. Только ради светлого будущего нашего разума я день и ночь складывал «кубик Рубика» из внезапных догадок и сопоставлений подозрительных фактов, оброненных фраз домашних и посторонних. Этот доклад я тоже отослал в Принстон, на кафедру Даниэля Канемана. Но очень уж хотелось, чтобы и сына Ваню сразил восторг удивления перед этим незабвенным «помнящим я», почему обернул последний вариант воскрешения событий в развлекашку, подобную из его гаджетов. Я хотел было уже дать его прочесть сыну, но… «Ладно, пап, мы с Дашкой прочтём, но, давай, чуть позже – не обижайся, а? Тут с учёбой – Эйнштейну с Гераклом не разгрести, потом ещё экзамены с выпускным, а в августе нам с ней опять на МСЭ. А мы с Дашей ещё хотим успеть смотаться в Крым, в последний бесплатный детский отпуск! Им уже предлагали лечение где-то в Ялте…» – тут Ваня осёкся, видя, как я сползаю по обоям: я был рад, что он не стал читать – я был рад за его обнулённое «помнящее я» о нашем отпуске в этом году. Пусть детки спокойно отдохнут от отпуска, которого не помнят.

I. СОН НА ВТОРОМ ЭТАЖЕ

«Сергей Петрович! Пап, завтрак там на кухне, а мы побежали в садик, а то этот археолог сейчас три Трои выроет мне на грядке», – невестка Сергея Петровича Посохова, Дарья, уже хлопнула дверью, как тесть «проснулся»: «Так, а Ванька где, что вы не на машине?» Дарья уже сгребла Тальку c лопаткой и крикнула в открытое окно: «Путёвку в Евпаторию горящую поехал брать. Ну, всё, приятного аппетита, мы ушли!» – и щеколда калитки дважды клацнула. «Чем хорошо на первом этаже – что рядом с кухней, и здесь дурацких снов не снится, – сто первый раз порадовался Сергей Петрович. – И с моим посохом не надо штурмовать лестницу». Но до завтрака он не дошёл: большой переливающийся чернильный жук запутался в занавеске кухонной двери. Посохов хотел было его поймать, но жук командным голосом отчеканил: «Назад!»…

…Как Посохов оказался на втором этаже, да ещё на Ванькином диване, он не сразу вспомнил. Спать на верхотуре ему не нравилось: его любимые подсолнухи отсюда казались далеко на земле, как из космоса, а он привык к другой перспективе и заоблачный ракурс его не тешил. На них, на этих индейцев растительного царства Америки, извините, полагается смотреть только снизу вверх! И сны на втором этаже безмозглые какие-то – в этих снах Сергей Петрович всегда попадал в ситуации совсем непобедные и тягомотные. И, просыпаясь, ни разу не мог тут же узнать обстановку, и не всегда сразу мог себе объяснить, за каким лешим его снова сюда занесло. Бывало, менялись этажами с сыном, но ковылять с палочкой наверх лишний раз осторожный Посохов не рвался. И, вот, опять сон из серии «Что бы это значило?»! Всё дело в том, что невестки у Сергея Петровича не было, как не существовало и внука.

А тут ещё жук с генеральским голосом не дал добраться до бутербродиков во сне. Это не победа, когда букашки тобой командуют, тем более в снах. Но Евпатория из сна уже лежала внизу на столе Сергея Петровича – две путёвки в санаторий «Коралл». Не горящие, а выданные за месяц. Соцзащита каждый год предлагает Ване путёвки в санаторий для лечения, а Сергей Петрович или его жена едут бесплатным сопровождающим прицепом. Обычно по телефону озвучивают пару мест и дат на выбор – и Ванюшка радостно катит или летит навстречу с золотым загаром юга. На путёвках синим шариком, под глянцевым морем, двум счастливцам, Ване и папе, было предписано: заезд 12.07.2019, отъезд 2.08.2019.

Пока Сергей Петрович спускался по крутым, редким ступенькам, ему хватило времени вынуть из альцгеймера вчерашнее: он сбежал в Ванькины апартаменты уже почти ночью, от жены, Галины Петровны, пока перебранка из-за сборов в отпуск не закончилась сковородкой на его шляпе. Ваня ещё спал, а каменная в битвах Галина Петровна, заслышав стук палочки мужа, уже пела ему на кухне утреннюю серенаду «дорогой, кушать подано». «Чёрт возьми, – промелькнула воодушевлённая призывом жены мысль на лобике Сергея Петровича, – простенькая, чёрненькая – а какая удобная, незаменимая штука! И выгребать из-под дивана, и доставать из-за холодильника. И подпрыгивать до потолка не надо. Один только стук тросточки уже превращает меня в самую вежливую предупредительность!» Но занавеску перед кухней он осмотрел внимательно. Жука не было. Только муха подпевала хорошему настроению жены, билась в занавеску и пыталась тоже попасть к завтраку.

На кухне Галина Петровна собирала стол. Серая, полосатая кошка Палашка крутилась под лёгкими ногами хозяйки, выпрашивая себе вилку к сосискам, предназначенным для Вани и папы.

– Дед, пока ты храпел, я уже чемодан вам привезла. На колёсиках, для твоей стучалки. Потом посмотришь, садись за стол, – спела пригласительную арию Галина Петровна вместо «доброго утра».

– А где эта ведьма – Морфяка? – спросил жену Сергей Петрович, обыскивая глазами кухню. – Спасибо, солнышко. А чё Ваньку не будишь?

Дед – можно и так величать для краткости Сергея Петровича – со смелой осторожностью чмокнул свою бабульку и стал таять в междометиях:

– Ух ты! Какой мечтал! Ого! С таким и на Мальдивы не стыдно прокатиться! – он теребил выдвижную ручку саквояжа, а сам уже шаркал тапками под столом, мостя пятую точку на специальную подушечку на стуле, ища, куда бы примостить тросточку.

– Ещё будешь трепать мне мозги своими списками – будешь со сковородкой целоваться. Понял, старая калоша? Меня – вчера довёл до белого каления, сегодня – свою палку замучил. Ну куда ты её тыкаешь, дерево! К другому стулу не можешь приставить? – Галина Петровна пристроила трость и ласкового прошлась по башке деда: – Надо бы было этой палкой погладить, да некогда. Пока будешь копаться в гардеробах, собираться, я кормлю Ваньку – и дуем за шортами-майками-панамками, – и чмокнула Сергея Петровича в макушку.

Что представляет собой поход за шмотками в отпуск – это у всех в печёнках. Мужики боятся примерочные кабинки, ленятся и ни бум-бум в обновах, а бабы выведут из себя самую терпеливую вселенную, пока перещупают все тряпки в магазине. Знакомая и неизбежная картина – и мы пропустим её, чтобы не увеличивать бешеный адреналин. Только дома, обессилив домашних примерками и перемерками, и нанырявшись в накупленную кучу, Галина Петровна отпустила сынка и папу: «Чтоб тебя припаяло к компьютеру, Ваня! А ты, дед, можешь теперь составлять свои списки, издавать их, печатать, но только они мне попадутся – вылетишь на асфальт вместе с ними! Понял?» – и крикнула вслед улепётывающим их тапочкам: «Идиотики, а обновы отпраздновать?!»

Что тут сразу началось – это тоже пропустим. На финише дня Ванюша на своём этаже, с кока-колой и чипсами, отстреливался в новой приставке, а Сергей Петрович вместо списков расписывал на ушко своей джанечке что-то из области тех важных тем, что превращают любую Ариэль в самую нежную русалку. Но про списки всё же надо оговориться поподробнее.

Сергей Петрович рассуждал о своей страсти фикс так: «Я же не мусорный бак или чемодан о двух ногах для записей, типа, завтра купить слабительное – 1 уп., жаропонижающее – 2 уп., жароповышающее – 3 уп. и тому подобный бред. Надо любить и холить свой «жёсткий диск». Чё ж его унижать и равнять с бренными каракулями на бумажке? Но и белый лист тоже уважать надо – и не отнимать его хлеб! Сами представьте свою рожу, когда вы сели за стол, погладили листик, повертели ручку и начали писать нечто поэтическое: завтра купить водку – 5 бут., икра чёрная – 4 б., икра красная – 3 б., колбаска квадратная – 2 палки, пиво – 1 ящик. Кто б на вас ни глянул в такую минуту, отползал бы на карачках: «Ну, – Пушкин!» К составлению списка для поездок папа Вани подходил прямо на цыпочках в своей разложенной по полочкам душе. И когда оставалось дописать разве что количество необходимых иголок и точное число запасных спичек, он чувствовал, что подходит к блаженной вершине этого успокающего жанра. Сергей Петрович отшучивался, что он просто в ласковых объятьях прекрасной и юной Амнезии, но сам гордился своей дотошностью. И утешал себя, что именно этот его заскок в чужих глазах и заказывает весёлую музыку на финише такого серьёзного предприятия как отпуск.

А вот Галина Петровна и буковкой не заморачивалась. Чемоданы у неё упаковывались за час без всяких описей, и этот фокус всегда убивал Сергея Петровича. Его нежная точка сборки ходила маятником между сердцем и мозгами, и он покорно принимал новый удар по его правильным полочкам: «И это меня вот так спокойно отправляют за тысячи километров? «Мэгги, а дети?» Бедный Ванька! Боже, не забудь лишь что-то из его лекарств! Там же не московские аптеки! Ваня уже раз схватил полупустой баллончик ингалятора с симбикортом, хотя я весь был обвешан запрещёнными списками. Повезло тогда – купили, хотя тысячу отпускных рупий тут же сдуло морским ветром, – и то потому, что в то время припортовые аптеки уже были под ласковым присмотром орудий крейсера «Москва»! А то уже по полушке дозы отмерять начали, чтобы как-то живу остаться». Да кто б мешал Сергею Петровичу тонуть в его списках, но он же лез с ними почти под нос жене, легкомысленно забывая, что в такой момент у неё в голове росла только одна мысль: о смертной казни. К тому же домашний спискописец лопухнулся раз при всей божественной полноте своих списков. Сергей Петрович умудрился забыть дома вкладыш гражданства сына – и пересечение государственных границ влетело в копеечку. По секрету: в тайне от всего мира Сергей Петрович всё равно издал в стол список для отпуска – иначе б он не выжил. Томик в восемь листиков и для жены остался засекреченным – и тоже в целях выживания.

II. МАРШ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА АГАПКИНА

Вроде к делу не относится, да она в глазах стоит – «картина Репина «Уплыли»: Палашка и её чёрная сестричка Морфяшка у калитки, в лужах слёз, в четыре лапки и две иерихонские трубы исполняют марш «Прощание с Ваней». «Ваня! Уезжает наш Ваня! Ваня уезжает! Кормилец!» – мяу двух сироток в 5.00 утра вынуло душу у всей деревни. Народ выкинуло на трассу в одних трусах. Слава богу без берданок, а с прекрасными мамзелями в бигудях! Сергей Петрович представил себе уже в автобусе натюрморт кошачьего переполоха:

– Пожар!

– Пожар?

– Не слышите? – даже волки воют!

– Да кошка рожает!

– Сто кошаков враз рожают?

– Это погибель идёт! Наказание!

– И где?

– У твоего на бороде!

– Вы видите пожар?

– Я без очков выскочил!

– Я уже позвонила в ООН!

– Да не в ООН, а в ОМОН!

– Какая разница! Всё равно приедут, когда уже сгорим!

– Огню нетути, а дымок чую!

– Ниловна, а ты на ночь молилась?

– Да вона! – уже беженцы к остановке подались!

– Да это Петровна с сынком!

– И хромой с ними!

– Вона! пожарка!

– Да автобус это!

– За нами?

– За беженцами! Я ж в ООН сэмээску кинула!

– В ОМОН, дура! Перехват идёт!

– Сам облезлый! Окурок щас твой искать будут!

– А автобус ушёл!

– А Посоховы?

– Успели, пиши теперь письма!

– Ни огня, ни пожарки, ни дыма! Куда власти смотрют?

– Участковый – в окно вон смотрит, из машины!

– Кузьмич приехал?

– Чё зачитывает, его бабушку?

– Дал полчаса – и чтоб никого!

– Эвакуация, Дормидонтовна?

– Всех посажает! За организацию паники!

– Психи деревянные!

– Чё, не будет пожару?

– Нет! Отменяется!

– Так завтра же только 13-е!

– Чё? Завтра пожар будет?…

И так ещё с часик, наверно, деревня аукалась и ждала пожарку из ООН, когда семья Посоховых уже упёрлась в последний барьер разлуки – в стойку зоны ожидания в международном аэропорту Шереметьево.

Конечно, всем вспомнился марш «Прощание славянки» – он в центре сердца каждого. Но киски тоже ж печалились на всю тысячу вольт? По одной только строчке марша – «дрогнул воздух туманный и синий, и тревога коснулась висков» – усатые чудики уже почуяли, что тоже связаны с человеками не только сосисками, но и непонятным синим туманом в 5.00 утра, и тревогой впритык к виску – двадцать дней им не жить, а волноваться и горевать: как там их Ванечка, у кого завсегда водятся… «Ну, да, сосиски!!! Но причём тут они!!!.. – дирижировала плачем у калитки Морфяка. – Завсегда – значит, вечно! А вечных сосик не бывает! Вот они – люди: меряют нас сосисками! Всё на свете меряют на свои мозги штампованные! А завсегда – только добро! У Вани завсегда ручки добрые – потому что в его руках… да! и они – сосиски! – но и молочко! и кусочки в соусе в пакетике! и колбаска «Папа может»! и… и можно выспаться! на его диванчике! и всласть повыделываться! – не у хрендаря же старого с палкой, чтоб его подушки в валенки превратились! Ванюшенька!!!…» – и Морфяшка беззвучно застыла в горе. Послушная Палашка добавила к слёзам сестрички: «Его папанька и шкурки полиэтиленовой от сосиски не бросил, нюхнуть хотя бы!..»

А Галина Петровна пусть не знала про штаб-трубача и полковника Василия Ивановича Агапкина, но печальные фанфары её сердца бились нота в ноту с вечным гимном непереносимого расставания. Есть всё-таки карма! Ведь там, в Крыму, окончательно сложилась жизнь нот нашего генетического музыкального кода. Сергей Петрович тоже ни диеза в музыке сфер, а мотивчик с армии помнил: «Прощай, не горюй…» Один Ванька напевал про тра-та-та котов: «Мы едем, едем, едем в далёкие края…» Ванька, знающий о счастье только по отменённым урокам, а угадал: счастливее его и его соседки по креслу впереди в их самолёте, ждущего вылета за стеклом буфета, в списке амуров пока никто из пассажиров не значился. Тут сердце Галины Петровны всё же не вынесло вида своего хорохорящегося деда и отмерило по пятьдесят грамм на притихшие души.

Облака под самолётом уже спрятали землю, с городами, людьми. «Вот, где сейчас, милые мои соотечественники, летящие с нами, парящие в заоблачных креслах, – где сейчас провожавшие вас? Вы ж уверены, что они, если пока и опечалены разлукой, но они все бодры и живы. За нами тысяча километров громадных, космических туч, а вы уверены в этом, уверены так же безоговорочно, как и я в том, что Ванина мама уже добралась домой, – Сергей Петрович тёр щеку, которая ещё хранила слёзы Галины Петровны. – И во всём-то мы уверены… Кто и что делает… и где сейчас… и где живёт… И де же он живёть?… – уже заулыбался он. – Вы не знаете, где живёт Шекспир? – и пятьдесят грамм коньячка, ещё шереметьевского, уверенно отвечали: – За Мытищами! В Петушках и Бабенках! Там добрые люди живут. Что, Вильям Иванович хуже их?.. Вона, Джульетты по всем газонам прыгают – а ему в Бабенках нельзя?!!.. Вон, в Симферополе, Василий Иванович Агапкин в погонах…» – и уже вслух продолжил: «Да, мы с удовольствием, если повторите!» – это Сергей Петрович игриво повернул тёпленькую мордочку к стюардессе с подносом минералки. Он передал стаканчик Ване, и виновато улыбнулся бортовой нимфе: «Же не манж па сис жур!» – и взял себе сразу два стаканчика. Один выпил тут же. За иллюминатором облачка махали Сергею Петровичу пушистыми ручками. Он вслух замурлыкал знаменитый марш Василия Ивановича, замахал в такт ремнём безопасности. Пассажиры рядом заёрзали, но дама в кресле впереди повернулась на бравурные ноты Сергея Петровича и приветливо улыбнулась: «А я вас помню. Давайте знакомиться. Алиса Кирилловна Земледельцева».

III. ОДНИМ КУРСОМ С ДАШЕЙ

– Оч… чень приятно… – вздрогнул Сергей Петрович и стал запихивать ремень за спину, – я рад… если вы рады… Сергей Петрович Посохов. К Вашим услугам, – приосанившись, он уточнил: – И одновременно – папа пассажира слева. Юного джентльмена зовут Ваня.

Алиса Кирилловна выглянула из-за спинки кресла:

– Здравствуй, Ваня. Твоего папу я видела в авиакассе в «Карусели». Получается, мы оба брали билеты на этот рейс. Я мама Даши, она летит со мной.

– Здравствуйте, – вежливо буркнул юный джентльмен.

Ваня ещё не успел рассмотреть любопытную тётю, а над креслом впереди уже выросли весёлые «иллюминаторы»:

– Ой, покажите мне джентльмена!

Ваня автоматом был готов «закинуть ногу на ногу и поднять цилиндр», но застыл: в такие глазища он ещё не смотрел, вернее, на него ещё так не смотрели – и такие «удивлялки»! Смешливые, щекотные лучики «обыскали» его и их хозяйка задорно объявила:

– Говорят, что у джентльменов бывают имена. И у меня два имени: Даша и Дарья.

– Иван да Ваня, – очухался аэроджентльмен.

Папа его поддержал:

– Это суровая правда, Дашенька.

Алиса Кирилловна быстро вставила:

– И мы Дашу забыли научить лгать.

Все рассмеялись. А бедный Ванька переворачивал себе мозги: «Кто ж прилепил тебе на шею, Дарья Иксовна, такое чудо?! Кривлякой-ломакой совсем не пахнет. С такими данными повыделываться – и не заметили бы!»

Папа вскинул руки:

– Люди, нас за шум не вытурят?

Мама Даши поддержала:

– Нет, мы просто зачинщика оштрафуем.

Дашка закинула снова удочку:

– Потому что кто-то сидит не на своём месте.

Ваня потёр висок:

– Надо спросить у взрослых, кто это.

Тут Даша и Ваня хором спросили предков:

– Кто, мам?

– Кто, пап?

– Какое тяжёлое положение, – вздохнул Сергей Петрович, – сколько подозреваемых сразу! А что, если мы просто пригласим Алису Кирилловну пересесть к твоему иллюминатору, а, Вань? И всем бонусы: нам – послушные детки на глазах родителей, вам – гаджеты без надсмотрщиков.

– Даш, соглашаемся на коварный план? Не страшно? – мама «испуганно» погладила Дашу.

– Да вы всё равно до посадки болтать будете! Уж лучше там, рядышком чирикайте, – Даша махнула рукой. – Рискуй, мам!

Сергей Петрович и Ванюша уже были в проходе.

– Просим к нашему окошку, – пригласил помощник юного джентльмена.

Через пять секунд Алиса Кирилловна уже охала и ахала на пейзажи под крылом, а ребята, наконец, занялись делом: завелись в стрелялки в прикемаривших гаджетах уже на пару.