Академия под ударом

Они с Элизой закричали хором. Боль, пронзившая Оберона, была такой, что на мгновение вытряхнула его из жизни. Когда тьма развеялась, то ушла и тошнота со слабостью – какое-то время Оберон наблюдал за суетой, пытаясь понять, что происходит, а затем хриплым шепотом приказал:

– Назад, назад!

Слуги проворно внесли его в комнату Элизы. Девушка уже успела прийти в себя, она плакала от боли, прижимая руки к груди, и Оберон удивленно обнаружил, что чем ближе они друг к другу, тем слабее становится боль.

– На кровать! – распорядился он. Домоправительница ахнула с каким-то забавным возмущением, словно уже успела забыть о сластолисте. Оберона опустили на прохладную хрустящую простыню, он сжал ледяные мокрые пальцы Элизы, и боль отступила.

Несколько мгновений он просто дышал, наслаждаясь тем, что жив. Рядом тихо дышала Элиза, и ее пальцы постепенно наполнялись теплом. Боль выпускала девушку из объятий.

– В министерство уже послали? – спросил Оберон.

– Да, м’лорд! – отрапортовал один из слуг. – Жан убежал только что!

– Что случилось, милорд? – с искренней болью и трепетом спросила домоправительница. – Что это было?

Кажется, только сейчас она окончательно поняла, что Элиза могла умереть этой ночью – страшной мучительной смертью в тряпочных объятиях порождения тьмы.

– Кто-то отправил сюда сгибельника, чтобы убить миледи Леклер, – ответил Оберон. Волосы Элизы рассыпались по подушке, завились влажными темными кольцами. От них мягко веяло зеленым яблоком – таким живым, свежим запахом. – Откройте окно, дышать нечем.

Оберон закрыл глаза. Услышал, как стукнула оконная рама, и в комнату ворвался ночной воздух – прохладный, уже осенний. Сразу же стало легче дышать.

– Убить меня? – прошелестел голос Элизы. – Бог с вами! Кому я нужна?

Оберон улыбнулся.

– Ненужным людям не подсылают такую дрянь, – произнес он и приказал: – Оставьте нас.

Слуги послушно вышли из комнаты и столпились в коридоре. Последней комнату покинула домоправительница, смотревшая на Оберона с ужасом и надеждой.

Какое-то время они лежали молча. Потом девичьи пальцы дрогнули в Обероновой руке, и он услышал едва уловимый шепот:

– Это было… ужасно. Он выскочил на меня из шкафа, я… Я ничего не успела сделать.

Что-то запульсировало в груди. Кажется, Оберон понимал, что это, – и ему хотелось выругаться, да погрязнее, чтобы выплеснуть из себя нарастающую горькую досаду.

– Вы успели закричать, – сказал Оберон. – Как ваша боль в груди?

Элиза удивленно повернула голову в его сторону и тотчас же смущенно отвернулась. Должно быть, тоже считала, что спаситель прекрасной леди не должен лежать в кальсонах.

– Откуда вы знаете? – спросила она. Оберон усмехнулся.

– Потому что у меня тоже болит. Нас сковало заклинанием, Элиза. Простите.

– Да, это именно Двойная цепь. Я такую видел в юности. Редкостная мерзость!

Из всего огромного количества магов и врачей министерства в дом Леклер смогли прийти как раз те, кого Оберон искренне терпеть не мог: Шато, который к сорока годам так и был ассистентом врача, и Вернетт – старый, цепкий и опытный волшебник, который считал Оберона дерзким и наглым выскочкой и никогда не скрывал своего отношения. Оберон отвечал ему взаимностью, и его назначение на должность декана окончательно разорвало любую возможность мирных отношений.

– Да, – согласился Шато. – Именно она. Неизбежное зло, скажем так. Лучше уж Двойная цепь, чем двойные похороны.

Оберон был с ним полностью согласен. Элиза пряталась под одеялом и едва слышно всхлипывала. Присутствие незнакомцев в ее спальне причиняло ей почти физическую боль – к тому же взгляды этих незнакомцев были очень красноречивыми. Вернетт снова навел на Оберона проявляющее стекло в золотой оправе, и, почувствовав легкий укол в висок, Оберон в очередной раз подавил в себе жгучее чувство стыда.

Лежать перед этими коновалами вот так, без штанов, мухой под микроскопом, было на удивление мучительно. Он вполне разделял чувства Элизы.

– И каковы ваши прогнозы, господин Вернетт? – хмуро поинтересовался Оберон. Они могли не любить друг друга, но свою работу Вернетт всегда делал до конца и самым лучшим образом. Ему можно было верить.

– Она обязательно растянется и ослабеет, – ответил Вернетт и протянул Шато свое стекло: – Взгляните, друг мой! Колечки – хоть сейчас в учебник. Да, она исчезнет через три недели, максимум через месяц. Такое случается, главное, что вы оба живы. Завтра сможете выйти из комнаты поодиночке, вот…

Он запустил пальцы в поясную сумку и извлек несколько пузырьков с золотистым содержимым.

– Три капли на стакан вам и миледи Элизе. Постепенно сможете отходить все дальше друг от друга, хотя ночевать все-таки придется вместе. Да и вообще советую особо не отдаляться друг от друга. Чем вы ближе, тем лучше ваши магические поля сладят с этой проблемой. А потом не будет побочных гадостей вроде тошноты или склонности к легочному жабсу. – В глазах Вернетта поплыли отвратительные масленые огоньки, когда он упомянул о воспалении легких, и он с улыбкой заметил: – Впрочем, не думаю, что это причинит вам какие-то неудобства.

Элиза снова всхлипнула. Оберон с трудом сдержал желание подняться, сгрести в охапку этого тощего хмыря Вернетта и посоветовать ему ухмыляться так где-нибудь в другом месте. В груди снова заныло, и он спросил:

– Может, есть еще что-то по делу? Советы, рекомендации?

Вернетт и Шато ухмыльнулись одинаково цинично.

– Думаю, вы достаточно опытны, друг мой, чтобы обойтись без моих рекомендаций во время сна с юной прелестницей, – заметил Вернетт, и Шато закивал.

– Джентльмены не ведут себя так, как вы! – гневно воскликнула Элиза из-под одеяла. Вернетт снова осклабился.

– Так и вы уже не очень-то благородная дама, моя дорогая, – произнес он. – Вся столица видела сластолист на вашем окошке. Я хотел зайти, да понял, что денег не хватит.

Элиза шевельнулась под одеялом, пытаясь встать; Оберон придержал ее и, сев в кровати, осведомился, не сводя пронизывающего взгляда с Вернетта:

– Что выбираете, шпаги или пистолет? Я отлично работаю и тем, и другим. Да вы, впрочем, в курсе.

Вернетт побледнел и даже сделал шаг назад, словно подумал, что Оберон бросится на него прямо сейчас. Шато, который мгновение назад похихикивал в стороне – ну а что ему не хихикать, людей всегда забавляет позор и падение ближних, – умолк и предусмотрительно отступил к дверям.

– Будет вам, друг мой, какие между нами могут быть дуэли? – примирительно заговорил Вернетт. – Приношу свои извинения вам обоим.

Он выставил свои пузырьки на прикроватный столик Элизы и посоветовал:

– Постарайтесь уснуть. Во сне магические процессы ускоряются, так что уже утром вам станет легче.

– Сгинь, – прошипел Оберон, и Вернетт с Шато выскочили за двери так проворно, словно им наподдали знатного пинка.

Из-под одеяла донесся плач. Оберон вздохнул, откинул одеяло и дотронулся до плеча Элизы – белого, влажного, ледяного. Она вся сейчас была как статуя.

– Вот поэтому надо поехать со мной в академию, – негромко сказал Оберон. – Там никто не скажет вам ни единого дурного слова.

Элиза не ответила. Просто плакала, слепо глядя куда-то в сторону. Оберона кольнуло жалостью. Несчастная растрепанная девчонка, которая никому не сделала ничего плохого, которая переступила через себя, чтобы спастись.

Видимо, ей лучше было бы умереть от голода где-нибудь на чердаке. Тогда все были бы ею довольны. Пусть умерла, зато порядочная.

Оберон погладил девушку по плечу – дьявольщина, он представления не имел, как утешать плачущих барышень! Она снова всхлипнула, но не отстранилась.

– Элиза, – окликнул Оберон. – Не плачьте. Все будет хорошо, я вам обещаю. Ну правда же! Приедем в академию, начнется учебный год. Я вас устрою ассистенткой на кафедру, Ламер постоянно требует помощника…

– Я ничего не умею, – едва слышно откликнулась Элиза. – Только переводы.

Оберон улыбнулся.

– Вы же сможете взять коробку со стула и поставить на стол, правда? – спросил он. – А большего там и не требуется. Ну не плачьте, Элиза. Пожалуйста.

Да, Оберон мог бежать по болоту за скелетами гнилых гончих, мог выцепить призрака из зазеркалья, мог подняться в небо за туманными змеями, но вот в утешении плачущих девушек он был полным профаном. Элиза снова всхлипнула, провела по лицу ладонью и сказала:

– Вы спасли мне жизнь, милорд… Спасибо вам.

Оберон усмехнулся.

– Право же, я не сделал ничего особенного, – ответил он. Элиза шмыгнула носом, села в кровати, стараясь не смотреть в его сторону.

– Неужели кто-то хочет меня убить? – спросила она. – Это невозможно.

– Сгибельники не появляются просто так, ниоткуда, – ответил Оберон, с омерзением вспомнив грязную простыню с кровавыми пятнами. – Сделать их может только маг, и это требует значительных усилий. Скажите, Элиза… ваш отец любил вас?

Элиза посмотрела на него так, словно искала в его словах какой-то грязный намек. Конечно, за этот месяц она чего только не услышала о своем отце – и теперь готова была броситься в бой.

– Да, – ответила она с вызовом. – Да, он любил меня.

Оберон кивнул. Подумал, что во всей этой ситуации есть что-то книжное. Такое могло бы случиться только в романе: мужчина и девушка связаны заклинанием и не могут расстаться.

Какая пошлость, господи боже ты мой.

– Я сегодня думал об этом, – спокойно произнес Оберон. – Он любил вас, заботился, дал образование. Вы были для него не просто ресурсом. Уж поверьте, я знаю, как ведут себя отцы. У меня четыре сестры. Дочь надо выгодно выдать замуж, больше она ни для чего не нужна.

Элиза нахмурилась. Кивнула.

– Да. Да, все так.

– Он не оставил бы вас расхлебывать свои грехи, – уверенно сказал Оберон. – Да, генерал был разорен, но он нашел бы выход и не свалил все на плечи дочери. Любимой дочери! – Оберон сделал паузу и добавил: – Я готов поклясться, что вашего отца убили. И это сделал именно тот, кто сегодня послал к вам сгибельника.

До этого он не спешил. То ли копил силы, то ли просто наслаждался тем, как Элиза барахтается, пытаясь выбраться из того болота, в которое превратилась ее жизнь. Но потом Элиза выставила сластолист на окно, и ее враг понял, что нужно спешить.

Птичка могла выпорхнуть из клетки. Она почти выпорхнула.

– Господи… – прошептала Элиза. Посмотрела на Оберона темным испуганным взглядом. – Не верится…

– Это еще одна причина для поездки в академию. – Оберон ободряюще улыбнулся и мягко сжал ее руку. – Я знаю там всех. Любой новый человек неминуемо вызовет вопросы. Вы там будете в безопасности, Элиза.

Тонкие пальцы дрогнули в его руке. Элиза улыбнулась в ответ – едва-едва, но все же улыбнулась.

– Спасибо вам, – промолвила она. – Я очень вам благодарна… Оберон.

– Попробуйте уснуть, – доброжелательно посоветовал Оберон. – Завтра все будет по-другому.

Густая тьма в большом зеркале на стене обрела насыщенную синеву, и что-то шевельнулось в ее глубине. «Ты уже это обещал, – услышал Оберон далекий ледяной шелест. – Однажды ты уже говорил, что спасешь и защитишь».

Зеркало дрогнуло. Покрылось изнутри морозным узором, побежало ледяными трещинами.

«И ты обманул, – рассмеялась тьма. – И сейчас ты тоже обманешь».

Элиза была уверена, что не сможет заснуть. Слишком многое случилось с ней за день – нервы звенели, как натянутые струнки, и от мыслей начинала болеть голова. Но после того, как госпожа Анжени подала ей стакан воды с каплями, Элизе стало легче. Намного легче.

– Поспите, – повторил Оберон. Он лежал на краю кровати так, чтобы не дотрагиваться до Элизы, и она с каким-то смешанным чувством подумала, что теперь ей придется спать с ним в одной постели.

Это не пугало. Это было странным и непривычным, только и всего. Элиза думала, что после смрадных объятий сгибельника, которые вытряхивали из нее жизнь, ее уже ничего не напугает.

– Попробую, – вздохнула Элиза, свернувшись калачиком под одеялом. Отец всегда говорил, что надо быть честной с людьми и собой, и сейчас она признала, что этот человек ей нравится. То, каким тоном он заговорил о дуэли, осадив этих хамов из Министерства магии с гадкими улыбочками, не могло не вызывать уважения.

– Вы два раза спасли мою честь, – негромко сказала Элиза. – И один раз мою жизнь.

Оберон негромко рассмеялся.

– Я не сделал ничего особенного, уж поверьте. Любой порядочный человек поступил бы так на моем месте.

Теперь уже Элиза рассмеялась.

– Нет… Все наши знакомые знали, в каком я положении. Никто не помог. Кому нужна дочь мертвеца, который больше ничем не поможет, не даст денег, не пристроит сына на хорошее место. – Элизе сделалось так горько, что голос оборвался, и она закончила шепотом: – А Морис вообще расторг нашу помолвку…

Выставляя сластолист на подоконник, она вдруг подумала, что Морис увидит цветок, придет и все исправит. В конце концов, так ведь положено поступать джентльменам?

Но Морис не пришел. Зачем ему бесприданница с проблемами? Он блестящий молодой человек из очень достойной семьи, и у него никогда не будет проблем с выбором невесты.

Несмотря на горечь, в этом разговоре все равно было что-то умиротворяющее. Огонек в лампе медленно гас, давно наступила ночь – густая, темная, уже осенняя. Скоро зарядят дожди, смоют краску с листвы, а потом пойдет снег.

Элизе сделалось тоскливо.

Зачем вообще рассказывать о своих бедах? О расторгнутой помолвке? Впрочем, о чем еще можно говорить в такой ситуации, особенно с человеком, к которому она теперь привязана заклинанием.

– Да и дьявол с ним, с этим вашим Морисом, – заметил Оберон. – Зачем нужен мужчина, который убегает при первой же проблеме?

Элиза не знала. Девушке положено выходить замуж, быть женой и матерью. Так принято. Муж, конечно, может проиграть в карты приданое своей жены, может ходить к шлюхам, может даже бить – но без него ты все равно не человек. Так, недоразумение.

– Вы ведь не убегаете, – сказала Элиза. Оберон усмехнулся.

– Нет. Я дерусь.

– У вас есть жена? – спросила Элиза и сразу же пожалела об этом. Стал бы Оберон заходить в дом со сластолистом на окне, если бы был женат?

Может, и стал бы. Элиза давно убедилась в том, что благородные люди и поступки есть только в книгах. А в жизни бывает по-разному.

– Нет, – ответил Оберон, и Элизе почему-то показалось, что он смущен.

– Кто мог желать смерти моему отцу? – задумчиво спросила она. – Он был хорошим человеком. У него не было врагов. Все его любили.

Оберон усмехнулся.

– Обычно у хороших людей намного больше врагов, чем можно предположить, – произнес он. – И любят их, пока они могут принести выгоду. Вашего отца убили. Опозорили. Довели вас до отчаяния, а потом натравили сгибельника. Вашу семью ненавидят, Элиза.

Он шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Элиза вдруг подумала, что сейчас он снова возьмет ее за руку – но он не взял, и ей почему-то стало легче.

– Я рада, что вы здесь, – призналась Элиза. – Правда рада.

Оберон негромко рассмеялся.

– Вы милая, – сказал он. Лампа погасла, и во тьме Элиза не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается. – Честно говоря, я не думал, что вы вот так взяли и пошли работать. Любая другая барышня давно бы выставила сластолист. Простой и легкий способ.

Глаза снова защипало. Ставя горшок на подоконник, Элиза переступала через себя. Зачеркивала всю свою жизнь. Выбрасывала прочь свои мечты и надежды, почти видела, как они летят по мостовой опавшими листьями.

– Я думала, что выйду замуж, – промолвила она. – Что буду жить тихо и спокойно, переводить сонеты Кефелли… А оказалось… вот так. И заработать я ничего не смогла. Меня ведь не учили работать.

– Вы еще выйдете замуж, – с непробиваемо спокойной уверенностью сказал Оберон. – Все еще будет, Элиза, можете мне поверить. В таких вещах я никогда не ошибаюсь.

Теперь уже Элиза рассмеялась. Тихий ночной разговор сворачивал в совершенно непредсказуемую область.

– За кого? – с нескрываемой горечью спросила она. – Вся столица видела сластолист. А эти господа из министерства расскажут всем и каждому, что мы спим в одной постели. – Лицо стало жечь, и Элиза поняла, что готова расплакаться. Интересная штука жизнь, в ней можно пасть, не утратив достоинства. И можно быть невинной девушкой и при этом считаться порочной.

Все эти дни она готовила себя к тому, что потеряет. И так и не смогла до конца вооружиться здравым смыслом и успокоиться. Вроде бы ей удавалось смириться – но потом все обрывалось, и Элиза снова чувствовала себя маленькой, несчастной, растоптанной.

– Да хоть бы и за меня, – с прежним спокойствием ответил Оберон. – Человек я обеспеченный, со стабильным положением. Смелый, опять же. И добрый. Ничем и никогда вас не обижу.

Элиза снова поняла, что он улыбается, но не шутит. Похоже, он вообще очень редко шутил – род занятий обязывал. «Соглашайся! – заорал внутренний голос. – Не в твоем положении ломаться и перебирать такими предложениями!»

– Вы не шутите? – спросила она. – Не говорите так, чтобы меня подбодрить?

– Я совершенно серьезен, – произнес Оберон.

– Это как в романе, – вздохнула Элиза. – Герой пришел и спас девушку в беде.

– Вы так говорите, словно это плохо. – Теплые сухие пальцы дотронулись до ее руки, мягко сжали, и у Элизы снова зазвенело в груди. Это была не боль, которая пронзила ее, как булавка бабочку, когда слуги понесли Оберона из комнаты. Это было нечто похожее на осеннюю тоску, когда понимаешь, что впереди нет ничего, кроме зимы.

– Это неожиданно, – призналась Элиза. – Оберон… не поймите меня неправильно. Но пусть это будет чуть позже. Мне надо привыкнуть ко всему, что случилось. Да и вам лучше слушать разум, а не порыв доброго сердца.

– Почему же не порыв? – с прежней улыбкой поинтересовался Оберон.

– Потому что о таких порывах жалеют. А я не хочу, чтобы вы жалели о сделанном.

«Потому что это сделает несчастными нас обоих», – подумала Элиза. Могла ли она представить сегодня утром, что ночью будет спать в одной постели с мужчиной, который спасет ее от мучительной гибели?

Жизнь интереснее любого романа, это уж точно. Роман можно закрыть, если он тебе не понравился, а с жизнью так не получится.

Некоторое время они молчали. Потом Оберон еще раз сжал ее пальцы и выпустил.

– Хорошо, – сказал он. – Я повторю свое предложение позже. А пока давайте спать.

Ставя сластолист на окно, Элиза понимала, что тот, кто придет покупать, обязательно сломает ее. Но Оберон этого не делал – и этим нравился Элизе все больше и больше.

– Спокойной ночи, – прошептала она. Оберон негромко усмехнулся и повторил:

– Спокойной ночи.