Приключение. Свобода. Путеводитель по шатким временам. Цивилизованное презрение. Как нам защитить свою свободу. Руководство к действию

Дионисийская мечта 60-х оставила нам, однако, непростое наследство, ибо зиждилась она на убежденности, что либеральный политический порядок, который обеспечил возможность свободного протеста в те времена, и экономическое благосостояние, позволившее мечтать о лучшей жизни, достались нам просто так, а не в результате огромных культурных достижений. Больше того, многие сочли, что либеральный порядок представляет собой в корне лицемерную систему, а экономическое богатство создается за счет притесненных слоев населения. Ведь, по сути, все могло бы сложиться гораздо лучше. Счастье и самоосуществление суть наши неотъемлемые права, и если они нам не обеспечены, значит, кто-то в этом виноват. Вопрос лишь – кто?

Когда надежды на политический переворот не оправдались, утопические чаяния были перенесены с общества на отдельные личности. Теперь надежды связывались не с приходом революции, а с раскрытием истинного Я индивида. Психологи и психоаналитики, такие как Алис Миллер, Артур Янов, Джеффри Мэссон или Рональд Лэйнг, заявили, что в несчастьях человека следует винить не общество и не политическую систему, а его родителей. Вообще говоря, каждый мог бы быть счастлив и открыт для творчества, но многим мешает несправедливость, причиненная им в детстве, отсюда и происходят современные неурядицы. Подобная вера привела к распухшему до неправдоподобия потоку психотерапевтических новинок25.

Отправная точка была намечена психоаналитическими теориями британца Дональда Винникотта. Он полагает, что развитие младенца в высокой степени зависит от того, насколько ближайшие к нему люди удовлетворяют его потребности26. Если же кто-то из них – а Винникотт имеет в виду прежде всего мать – противостоит желанию и внутреннему ритму ребенка, в нем развивается нечто вроде защитного слоя: фиктивное Я, которое послушно отвечает внешнему миру тем, чего тот от него ожидает. Трагизм ситуации состоит в том, что с течением времени такой ребенок утрачивает связь со своим аутентичным Я, от которого он теперь отлучен. И если потом, уже повзрослев, такой человек испытывает потребность в психологической помощи, он жалуется на то, что ощущает себя ненастоящим, похожим на робота, безжизненно и наугад бредущего по жизни. Его контакты с другими людьми неподлинны, он давно забыл, что значит радоваться жизни. Терапевтический рецепт Винникотта радикален: пациентам с проблемами подобного рода терапия должна предоставить возможность заново пережить ту жизненную стадию, на которой он испытал раскол собственного Я и потерял контакт с собственными спонтанными проявлениями, – то есть вернуться в раннее детство. И Винникотт организовал свою терапевтическую практику соответственно: он не ограничивал время сеанса для таких пациентов и даже иногда брал их, как малышей, к себе на колени, чтобы таким образом создать условия для превербальных форм коммуникации, которые – согласно его теории – только и могут пробить дорогу к подлинному Я человека.

В начале 60-х Хайнц Кохут, психоаналитик, родившийся в Вене и развернувший свою деятельность в Чикаго, где работал и преподавал, выработал новый подход, который он назвал «психологией самости»27. Центральный тезис Кохута гласит, что классический психоанализ неправильно понимает основной тренд человеческого развития. Младенцы, пишет он, – это вовсе не алчные монстры, находящиеся в плену своих инстинктов, как их видели теоретики типа Зигмунда Фрейда и Мелани Кляйн. Младенцы вовсе не мечтают о сексе с матерью и не хотят убить отца, они лишь нуждаются в эмпатии, в понимании своих потребностей со стороны других. Если родители оказались неспособны к такому пониманию, дети чувствуют себя как бы умершими. Чтобы вернуть себе психологическое чувство жизни, дети и правда начинают развивать в себе сексуальные и прочие обсессии в том виде, как их описывает классический психоанализ инстинктов. Но названные обсессии, как бы то ни было, не составляют элемент нормального развития, как утверждал Фрейд, они суть продукты распада детского Я, не понятого и подавленного его окружением.

Винникотт и Кохут радикально изменили саму перспективу психоанализа: они не соглашаются с тем, что человеческая жизнь неминуемо сложна, трудна и конфликтна. Стоическому классицизму Фрейда они противопоставляют психоаналитический романтизм, инспирированный Руссо28. Как и философ XVIII века, они исходят из того, что люди рождаются в мир изначально благими и при условии правильной психологической поддержки таковыми и останутся, то есть навсегда сохранят любовь к жизни, креативность и склонность к эмпатии. В отличие от Маркузе, Брауна и других адептов социального утопизма, Винникотт и Кохут не считали, что решение проблем человека лежит в политической плоскости. Они скорее связывали надежды с перестройкой отношений между родителями и детьми, благодаря чему последние смогут обрести психологическое благополучие и счастливую жизнь. Романтически настроенные психоаналитики этого поколения принесли много пользы. Из числа их учеников вышли многочисленные терапевты, сумевшие оказать своим пациентам эмоциональную поддержку, в которой те остро нуждались.

В популярной психологии их идеи получили продолжение в таких формах, которых ни Винникотт, ни Кохут совершенно не имели в виду. В немецком языковом пространстве широчайшую известность приобрела Алис Миллер, которая ориентировалась на идеи романтического психоанализа. Уже в первых своих работах она сформулировала тезисы, сегодня воспринятые большинством психоаналитиков. Так, например, в статье, составившей основу первой главы ее бестселлера «Драма одаренного ребенка», она доказывает, что пациенты, уже в детстве потерявшие контакт со своими собственными аутентичными чувствами, не избавлены от опасности пережить повторную травматизацию во время психоаналитической терапии29. Поскольку они уже имели привычку чересчур послушно приспосабливаться к потребностям других (изначально – родителей), то и теперь, когда аналитик пытается подтвердить свои теории и гипотезы на практике работы с пациентами, они выдают тот психоаналитический «материал», которого аналитик от них ждет. Тем самым они упускают шанс обрести с помощью терапии аутентичную форму жизни. Поэтому, полагает Миллер, крайне важно, чтобы аналитик по возможности избегал попыток вовлекать пациентов в процесс исполнения собственных запросов. Напротив, он должен предоставлять им возможность выразить свою боль и гнев по поводу утраты – еще в детстве – их аутентичного Я, с тем чтобы они могли заново приступить к самоосуществлению.

Но это было лишь начало. Миллер упорно развивала и распространяла свою доктрину спасения как нечто непреложное. В своих многочисленных книгах она убеждала читателей, что их несчастья объясняются дурным обращением с ними еще в детстве. По-настоящему аутентичную жизнь могут вести лишь те, кто творческим усилием выведет на свет ядро своей личности, когда-то давно отколотое, забытое и подавленное.

Уже в 1970 году калифорнийский психотерапевт Артур Янов опубликовал свой бестселлер «Первичный крик»30. В нем он отстаивает тезис о том, что душевная боль рождается в ранних травматических переживаниях и единственным способом излечить эти душевные раны является катарсис, позволяющий заново пережить старые травмы и связанные с ними боль и гнев. Янов, будучи харизматиком и внешне привлекательным человеком, обладал явной склонностью к преувеличению и переоценке своей личности. Сначала он совершенно серьезно заявил, что излечит любого обратившегося к нему пациента. Тем самым он посулил нечто такое, о чем представитель любой признанной терапевтической школы побоялся бы даже думать. Фрейд и Юнг, для примера, исходили из того, что могут полноценно помочь примерно трети своих пациентов, другой трети слегка облегчают страдания, а в отношении оставшейся трети остаются бессильны. И тем не менее посулы Янова оказались весьма соблазнительными, и идеи Алис Миллер были им под стать. В конце 80-х она заявила, что больше не является психоаналитиком, более того, психоанализ следует вообще отбросить, поскольку он есть не что иное, как часть «черной педагогики». Это понятие, введенное социологом Катариной Рутшки и проработанное Алис Миллер, означает комплекс запугивания и насилия, с помощью которых взрослые пытаются адаптировать ребенка к социальной жизни. Миллер написала целый ряд книг, ставших бестселлерами, в которых она обещает читателям избавление от страданий и указывает путь к началу аутентичной жизни. Она учит, что чувство пустоты, стремление к успеху, сексуальные перверсии суть последствия недостаточной эмпатии со стороны родителей и, хуже того, дурного обращения с детьми в раннем возрасте. Вместе с тем, кроме нескольких примеров из практики и анализа пары биографий художников и других личностей, она не приводит в подтверждение своих тезисов никаких научно приемлемых доказательств – масштабных долгосрочных исследований или статистических данных о сопоставлении пациентов с контрольными группами.

Главные идеи подобной популярной психологии запускают процесс весьма сомнительного свойства: люди западного мира начинают чувствовать себя жертвами, все больше культивируют в себе горечь и ресентимент. Помимо этого возникает опасное смешение понятий: тот факт, что неправильное обращение с человеком в детстве (будь то сексуальное насилие, насилие физическое или унизительное обращение) глубоко травматизирует личность, несомненно имеет твердое научное доказательство31. Но именно поэтому понятие травмы нельзя тривиализировать и фактически лишать содержания, объявляя его лежащим в основе любого человеческого несчастия. В конечном итоге это не увеличит душевный покой, но вызовет у пациента убежденность в причиненной ему несправедливости, в том, что мир – его должник. Как будет показано во второй части этого очерка, в самой человеческой экзистенции глубоко заложены структурные причины феноменов несчастья и пустоты, и душевное здоровье в значительной мере состоит в том, чтобы уметь справляться с этой тяжестью.

Думаю, не стоит добавлять, что ни одна из этих методик излечения даже близко не добилась обещанного результата. Артур Янов продолжает свою практику в настоящее время, однако его утверждение, будто все его пациенты смогли изжить свои детские травмы, не подтверждены ни одним эмпирическим исследованием. Остальным теоретикам, пытавшимся освободить внутреннее Я пациента, удалось не многим больше. В связи с этим напрашивается вопрос: почему теории, подобные названным, сыграли столь значительную роль в популярном дискурсе? Методики, которые я перечислил, составляют лишь часть множества весьма влиятельных психологических «доктрин спасения», буквально наводнивших культурный рынок и наши медиа. Легче всего можно было бы противостоять названным теориям, объявив их авторов шарлатанами и профанами, что в действительности бывает нередко32. Думаю, однако, что, начав разоблачать общепризнанных гуру, мы бы недооценили культурную притягательность созданных ими иллюзорных представлений и спасительных фантазий: люди не хотят да и неспособны пережить свободу как не только риск, но и приключение. Мы не желаем примириться со своей конечностью, смертностью, несовершенством и уязвимостью – и как следствие с тем, что нет никаких причин, почему бы все мы должны быть счастливы. Многие теоретики цельного, истинного Я вовсе не были манипуляторами, не ставили во главу угла только славу и финансовый успех. Многие из них верили в собственные теории по тем же причинам, по каким в них верили миллионы читателей, позволивших себя убедить. Они искали причины людских несчастий и пытались найти виновников этой беды.

Миф об истинном Я, искаженном воздействиями земного, телесного, материального порядка и ждущем, пока его обретут заново, – одно из самых выразительных проявлений этого непризнания действительности. Он имеет долгую историю. Я не могу здесь описать в подробностях все источники, варианты и следствия идеи истинного Я33. Главное же состоит в том, что этот миф имеет общий источник со многими другими, прежде всего религиозными, мифами, воплощающими надежду на другую, лучшую жизнь. Утопия истинного Я и религиозные обетования спасения исходят из убеждения, что человек в известном отношении всегда страдает от внутренней дисгармонии и трагической напряженности, не дающих ему почувствовать свою полноту. Спасение, если оно вообще достижимо, можно обрести лишь путем великих мучений, огромных усилий и горького покаяния, но и то лишь на том свете или по наступлении мессианской эпохи. Пути к спасению описываются очень по-разному. Священные тексты буддизма рисуют муки все новых воплощений, пройдя через которые душа настолько просветляется, что достигает нирваны. Христианство уповает на спасение в ином мире как освобождение от первородного греха. Лурианская каббала описывает метафизическую драму разрушения sephirot