Понтий Пилат. Опыт историко-художественной реконструкции

– И как же с ними вести переговоры, например? – спросил Понтий.

– Ну, где-то на нейтральной территории. Во дворце Ирода, например. В крайнем случае, можно и в Антониевой крепости, где-нибудь на площадке при воротах. Внутрь помещения они не войдут.

– И угостить их тоже нельзя? – поинтересовалась Клавдия, – например, вина налить?

– Нет-нет, лучше не пробовать, – заверил Гармизий. – Большую часть наших продуктов им есть нельзя. Что-то явно считается нечистым, например, свинина, а другое приготовлено, как нечистое, потому что сами же мы все для них нечисть.

– И что они все такие?

– Нет, а только особо фанатичные религиозные. Но с ними-то и придется иметь дело. Их простые люди и в пище неприхотливы, и общаться с ними можно нормально, но с раввинами и жрецами все очень сложно.

– А раввины – это кто такие? – поинтересовалась Клавдия.

– Это учителя их, – ответил Понтий, – что народ учат в синагогах.

– Да, – добавил Гармизий, – и они имеют большее влияние на народ, они входят в синедрион вместе с жрецами, и они еще глубже привержены этим своим дурацким правилам.

– Получается, если они пользуются авторитетом, то и все простые с них берут пример?

– Ну, авторитетом, пожалуй, они пользуются, – неопределенно протянул Гармизий, – только пример с них брать трудно. Это ж надо особое устроение ума иметь. Шагу не шагни, чтобы обо что-то нечистое не обмараться. Такое могут себе позволить лишь те, кому о хлебе насущном беспокоиться не требуется. При этом далеко не все священники и раввины бездельничают. Некоторые и работают. Но у них и работы тоже должны быть чистыми. Кожевенное ремесло, например, считается нечистым из-за того, что там шкуры вымачивают. Сложнейшая система, я сам в ней плохо разбираюсь13.

– Ну, а нам чем все это грозит? – спросил Понтий.

– Не знаю. Но просто нужно быть готовым, что они на каждом шагу будут нам говорить, что здесь этого нельзя, а там того нельзя. И всю эту дурь приходится как-то уважать.

Он чуть помолчал и добавил:

– Раньше, при Августе и Ироде со всем этим было намного проще. Ирод все-таки был царем. Он был наполовину идумеянин, его не очень уважали. Возможно, раввины и сами считали его нечистым. Но, как военачальник, он себя показал хорошо, меч в руке держал крепко, с Августом поладил очень быстро. Хотя до этого был близким другом Антония, но когда Антоний был Августом побежден, мгновенно сумел поладить и с Августом. Так вот, при поддержке Августа Ирод всю эту еврейскую мелочную систему нечистот не уважал. Города строил с банями и театрами, – да вы сами видите, в одном из этих строений мы сейчас сидим14. И ему все это жрецы прощали, хотя и косились, а куда им деться? Он был царь. С Иродом поладить было можно. С ним можно было обедать за одним столом. А теперь все это в прошлом.

– Да, мы знаем, – сказал Понтий. – После Ирода порядочного правителя у них как-то не находилось. Сам Август еще с этим помучился. Нет порядочных правителей. Что этот Архелай, что Антипа, что Филипп. Все не того полета птицы15.

– Ну, да. Вот и пришлось разделить всю эту землю, по кусочку дать одному и другому. А я думаю, между нами, – Гармизий понизил голос, – Ирод сам виноват. Если бы он не казнил Мариамну и ее детей, у него были бы хорошие наследники. Александр и Аристобул учились в Риме, всю жизнь провели в порядочном обществе16. Кто-нибудь из них мог бы… Эх, да. Ну, что поделаешь, все в прошлом. А пока, над Галилеей Ирод Антипа, Филипп дальше еще, в Трахонит-ской стране, а здесь в Иерусалиме царя и нет. Вся власть у коллегии жрецов, все местное управление. Поэтому так все набито их религиозностью, что и шагу не шагнуть спокойно.

– Ладно, завтра выдвигаемся, – сказал Понтий, – посмотрим на месте.

– Только, пожалуйста, выходите без орлов, – вдруг попросил Гармизий, как бы решившись на трудное слово. – Если попробуете внести внутрь города орла, скандал будет выше небес. Прямо на улице могут с камнями наброситься. Фанатики! Еще при Ироде дело было, когда он медное изображение орла хотел было поставить на воротах. Ну, поставил – через несколько дней разбили и устроили мятеж с кучей убитых17. Это при Ироде-то! С тех пор никто не смеет.

– М-да. Интересно. Это уже, значит, с самого начала нас на место ставят? – возмутился Понтий.

– Ну, как угодно, но это уже традиция. То, что можно нам в Кесарии, там, в их святой земле нельзя никак. Ну, проверено это, игемон! Нельзя. Никто давно уже не пробовал, и нам не стоит.

Путешествие до Иерусалима прошло спокойно. Дорога поднималась вверх по холмистой или гористой местности. Большей частью эта земля мало пригодна для сельского хозяйства – в отличие от Галилеи и Заиорданья. Вся человеческая жизнь здесь протекала вокруг оазисов. На середине пути, в конце первого дня путешественников встречал город Антипатрида, также построенный Иродом Великим и названный им в честь своего отца. Второй день пути приводил уже в сам Иерусалим.

Заходящее солнце освещало знаменитый и красивейший город того, древнего мира. Наши путники входили Яффскими воротами, что находятся в северо-западной части древнего города. Отсюда открывался вид на Храм, на дворец Ирода и Антониеву крепость. Огромные стены на крутых обрывах и над всем великолепием храмового ансамбля производили глубокое впечатление. Но на улицах города римскому отряду было крайне неуютно. Римлянам здесь никто не радовался. Многолюдство быстро исчезало по мере приближения строя воинов. А ведь нужно было проследовать через весь город поперек его в Антониеву крепость, возвышавшуюся рядом с Храмом18. Здесь и остановились на ночлег.

Поутру нового префекта приветствовала делегация во главе с первосвященником. То был Иосиф Каиафа, поставленный еще при Валерии Грате, и остававшийся первосвященником до самых последних дней пребывания Понтия Пилата в должности. С первого же взгляда в нем угадывались целеустремленность и настойчивость.

Как и предсказывал Гармизий, встреча прошла во дворе Антониевой крепости под открытым небом, без всяких там церемоний и рукопожатий. В современном дипломатическом обиходе такие встречи называются: на ногах.

Разговор их с Понтием не коснулся никаких серьезных предметов. Иосиф владел греческим языком довольно хорошо. Обычные слова приветствия и вежливости, обычные в таких случаях пожелания и надежды на конструктивное взаимодействие, в общем, слова, не стоящие воспроизведения на бумаге. Но оба соперника при этом внимательно изучали глазами друг друга, понимая, что соперничество меж ними будет, и оно не будет легким. Оба пытались нащупать слабые места в характере друг друга. Понтий понял, что перед ним человек не слабого нрава, попятить которого будет крайне трудно.

У нас принято говорить, будто в те годы римские наместники сменяли первосвященников и таким образом будто бы могли управлять синедрионом. На самом деле, это довольно поверхностное суждение. Валерий Грат за свои десять лет пребывания в должности сменил пятерых первосвященников, причем все они были родственниками друг другу, происходя из семьи одного и того же Аннана, которого Валерий сместил первым19. И что значит: сменил? Рекомендовал синедриону подыскать другого кандидата. Ему выставляли. Вместо известного и чем-то не угодившего человека появлялся другой, на этот раз неизвестный и, быть может, способный на еще более тяжкие досаждения римской власти. Проверить это заранее не было никакой возможности. Эти кандидаты не суть наследники престола, жизнь которых протекает у всех на виду задолго до того, как они примут трон. Каждый новый первосвященник, выдвигаемый синедрионом на утверждение римскому наместнику, это для него человек, выныривающий из темноты. Да, у игемона была возможность сменить это шило на это мыло, но давало ли ему это реальную власть над синедрионом, состоявшим из семидесяти лиц в состоянии скрытого соперничества между ними самими? Едва ли. Про Понтия точно известно, что он первосвященника Иосифа Каиафу так и не сменил ни на кого другого за все время своего правления. За все эти десять-одиннадцать лет они так и остались, выражаясь современным языком, противостоящими партнерами.

С благословения первосвященника Понтий с женой осмотрел храмовый комплекс с высоты колоннады. Вся территория храмовых построек была обнесена этими колоннадами по периметру всего прямоугольника, а выход на них был прямым из Антониевой крепости. Таким образом, римская стража имела возможность сверху наблюдать за всем происходившим во внутренних дворах и своевременно заметить какие-либо беспорядки. А с земли, со священной земли Сиона, внутрь двора вход необрезанным был категорически воспрещен, о чем имелись надписи при входе во двор Израиля. Надписи были составлены по-гречески и по-латыни и провозглашали нарушителя виновником собственной смерти20. Увидев с колоннады одну из таких табличек и спросив о ее содержании, Понтий с мрачным юмором сказал Клавдии тихо и по-латыни, чтобы никто не слышал:

– Это, Клавдия, мы ими владеем, это мы их угнетаем и обираем. В общем, проходу не даем.

– Точно. Проходу не даем, – рассмеялась Клавдия в ответ.

В целом город, несмотря на свое внешнее благолепие и даже помпезность, произвел на римлян гнетущее впечатление. Слишком он был чужой, слишком не похож на обычные греческие и римские полисы.

– Слишком он ритуально чист для нашего здесь присутствия, – съязвила Клавдия, начавшая проситься обратно в Кесарию с первого же дня пребывания в нем. Но, конечно, одним днем ограничить свое пребывание в Иерусалиме было невозможно.

Среди прочих встреч важным было и то, что Понтий внимательно осмотрел саму Антониеву крепость и все расположение гарнизона под началом центуриона Лонгина21. Лонгин оказался человеком сообразительным и решительным. Он сумел добиться главного: в городе у него были свои глаза и уши. Несколько евреев, мытари и близкие к ним лица, слушали разговоры соплеменников на улицах и торжищах и при нужде давали Лонгину знать о возможных неприятностях. Это позволило ему провести несколько удачных операций по разгону мятежников.