Обратные вспышки

Сцена третья: «Лестничный пролет»

«Станция метро Обухово», – прозвучал ласковый женский голос. Лучи солнца замерцали сквозь металлические прутья забора, словно вспышки от фотокамер. Я вышел в тамбур вагона, оставил декорации, учительницу русского и ее подругу, двигаться дальше по рельсам.

Зачесалась рука. Давно беспокоит невыносимый зуд на руках. Эти маленькие припухлости похожие на комариные укусы непонятно отчего взялись. И когда раздражение пересиливает терпение, я засучиваю рукава и пускаю в ход нестриженые ногти. Красные с кратером они как выросшие вулканчики на коже. Когда я перестараюсь, из них вытекает лава, которая оставляет несмываемые пятна на одежде. Сначала я почесал руку сквозь куртку, затем завернул рукав, и неожиданно оттуда выбежал черный паучок. Он хаотично метался по руке сквозь белесые волоски, будто в зарослях бурьяна. Я поспешно сдул его. Не хотелось его давить. Наверное, те люди, которые давят насекомых, чувствуют власть над ними. По-моему, давить их бессмысленно, а вот не давить имеет смысл. Возможно, это тоже проявление власти. В руке снова что-то зашевелилось. Снова паучок бегал по руке. Я нахмурился и снова сдул его. От пауков таких укосов не бывает, как у меня на руках. Ведь не бывает? Надо сегодня хорошенько рассмотреть матрас.

В тамбуре сыро и замызгано. Здесь всегда клубился стойкий запах утреннего похмелья и сгусток табачного дыма, смешанного с кислятиной. Позади меня стоял высокий парень с кудрявыми волосами. На нем была черная заляпанная побелкой куртка. Вид у него был измученный, словно он всю ночь таскал кирпичи. Рядом с ним толкались двое слащавых студентов и женщина.

– Дайте сигарету, – сказал кудрявый парень немного растянутым голосом. Он сильно шатался от движения поезда. Никто не ответил.

– Не курим, – сказал немного погодя студент.

– Чё, спортсмены все, да? Так давай, что ли, в спарринг? А? – он разминал шею и согнул руки в локтях.

Я развернулся и сказал:

– Шахматный спорт.

Студенты бесшумно посмеялись.

– А, ну так давай, что ли, партию разыграем, – сказал кудрявый парень и опустил руки, – хотя сейчас я, наверно, и не смогу разыграть.

Заскрипели тормоза – все покачнулись вправо, затем резко влево. Двери распахнулись – неприятный запах с гнетущей обстановкой остался позади. На побитую платформу высыпалась горстка людей. Временами приходилось обходить живые столбы людей, которые будто не двигаются, тогда как мне нужно двигаться как можно скорее. Временами я сам словно отпускаю вожжи бегущего потока людей и дрейфую в океане тел.

Платформа выходит в надземный переход. Лестница там металлическая с выемками на ступенях. Сейчас сухо, но зимой она подмерзает и превращается в каток. Не раз я видел багровые пятна, и мне всегда представляется, что удар пришелся на затылок. Я перебегаю на сторону пандуса и скоком поднимаюсь, пропускаю ржавую рампу между ног. Смотрю на этот бестолковый пандус и вспоминаю давнего друга, Русака. Я расскажу о нем позже. Кстати, в этом рассказе я не стал называть главы главами. Мне всегда хотелось сняться в кино и почему бы не представить, что это трансляция кинокартины в голове читателя. По сути, так и есть. Вы смотрите на буквы, составляете их в слова, а слова в предложения, и тем временем где-то в сознании возникает картинка. Так что главы вполне могут называться и сценами. Не будем распространяться в терминологию. А как насчет главного героя? Главный герой – я, Александр Неробеев. Если вы спросите, почему в прошлой сцене повествование шло от третьего лица, я отвечу, что стоит нам заглянуть в воспоминания, так все происходящее видится со стороны. Не правда ли? Вот и повествовать о прошлых событиях гораздо проще со стороны. И даже эти мысли тоже неминуемо улетят в прошлое, хотя здесь и удобнее пользоваться первым лицом. Каждое следующее мгновение – достояние прошлого.

Надземный переход выстроен из блочных плит. Его серые бетонные стены замораживают пустотой. После турникетов тянулся длинный проход, по сторонам которого распускались железнодорожные пути. В конце прохода лифт. Уже метров за пятьдесят на него мчались грузные женщины с сумками, бабули с дребезжащей коляской и старички с палкой и плетеной сеткой продуктов.

Металлические ступени сменились кафельными. Шлеп-шлеп, протертые туфли шаркают вниз. Следующая остановка: метро. Обычно на работу я добирался автобусом, но не хочется описывать скучную остановку на Московском шоссе, где кроме как проезжающих мимо дальнобойщиков, заказных автобусов и легковушек с дачниками никого нет. Другое дело в метро. Купил заветный жетон, опустил в турникет, словно монету в игровой автомат, и спускаешься в увлекательный мир, который начинается игрой в гляделки с незнакомцами.

Я опустил жетон, сделал шаг, еще шаг и ступил на эскалатор. Спускаюсь, ищу встречного взгляда тех, кто поднимается на выход. Я рассматриваю каждого человека. Все они такие разные и в то же время такие одинаковые. Невысокие девушки с крашеными волосами в ядовито-зеленый или кислотно-розовый цвет с круглым лицом похожим на спелое яблоко. Высокие девушки с длинными распущенными волосами и с большим непропорциональным лицом как картофелина. Мужчины в черном, с кепкой шафера, лупами в глазах и сумкой почтальона. Мужчины испитого вида с плешивой головой, недельной щетиной и в затасканной кожаной куртке. Я встретился взглядом с девушкой. Мы все смотрели друг на друга и, когда наши пути пересеклись, она ушла ввысь, а я отвел глаза.

И часа не прошло, как я дважды спускался и единожды поднимался. Пройдет еще меньше часа, как я поднимусь и сравняю счет. Кажется, вся наша жизнь наполнена подъемами и спусками. Мы словно черта на графике, которая колеблется то вверх, то вниз зависимо от неведомых обстоятельств. Все спуски я отлично запомнил, а подъемы припоминаются только лестничные. Снова думаю о Русаке.

Задребезжали колеса состава, я сжался и закрыл уши руками. Боялся, что стук эхом отразится болью в голове, но ничего нет. Я опустил руки. Вспышка прошла, или началась другая? Внутри пусто, словно я – глиняный сосуд. Нет ни внутренних органов, ни кровяного давления в венах, ни самих вен. Нет даже воздуха внутри – только вакуум. Нечто подобное ощущалось с первым опытом. Хотя я никому и не признался, что это был первый опыт. Даже самому себе не хотелось признаваться, а сейчас оглядываюсь, и все как-то туманно и безразлично.

Открылись двери состава.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка Пролетарская», – сказал холодный мужской голос. Он напоминал голос отца, который вернулся домой после изнуряющей вахты. В этом голосе нет заботы и ласки, в нем проглядывалась отрешенность. Голос объявлял остановки так, словно ты уже проехал свою станцию, потому что невнимателен. Поезд тронулся – мы погрузились во тьму. Когда покачиваешься в замкнутом пространстве вагона, когда свет над головой мерцает, а временами затухает, когда в уши проникает лишь монотонный стук и свист движения, кажется, что другого мира не существует. Есть только движение в темноту, во мрак и только. Нет выхода. Выход из вагона и выход на поверхность – иллюзия. На самом деле есть только бесконечное движение в поезде.

Свет моргнул, состав затормозил. Я очнулся.

«Пролетарская. Следующая остановка Ломоносовская», – мне ехать дальше, но холодный голос звучит как укор.

«Осторожно, двери закрываются».

Зашла невысокая девушка с короткой стрижкой. В руках у нее коробка из-под обуви. Девушка прижимала ее к груди. Она села напротив и с озабоченным видом поглядывала на коробку. Сбоку коробки проколоты дырочки. Тоже подарок? Состав с грохотом тронулся, и коробка чуть не выпрыгнула из рук девушки. По крайней мере, этот живой. Пока что.

Вновь кости и жилы рассосались – я полый сосуд. В коробке я и получил первый опыт. Нет, не сексуальный. Его я получил гораздо позже. Коробка – это небольшое футбольное поле, обнесенное деревянным забором. И в футбол там играли не так часто, как экспериментировали с алкоголем или с чем похлеще. Поэтому небольшая трибуна там всегда усыпана стеклянными и пластиковыми бутылками, окурками и пустыми сигаретными пачками, шприцами и завязанными узелком презервативами. Общество всегда придет к истокам, какие бы условия не создавались. И все же я стою на своей колокольне, а вы на своем маяке. Я бью в колокол, а вы пока что направляете прожектор на эти строки.

Девушка напротив зашевелилась и зашептала.

– Тихо, скоро выйдем, – доносились обрывки ее слов.

Мерцающий свет. Вспышка.

«Ломоносовская, следующая остановка Елизаровская».

Она встала и подошла к дверям. Я увидел отражение своего лица. Этот покосившийся набок нос. Я достал книжечку, исписанную моим чудаковатым почерком. Открыл вкладку на пустой странице и нацарапал: «Мальчик сидит в консерватории среди множества инструментов. Он думает: мне всегда нравилось сидеть в тишине после занятий, может, поэтому я стал глухим?» Я закрыл книжечку и уставился на коробку в руке девушки.

В тот день был урок физкультуры на улице, сентябрь выдался жарким. Все скопище класса организованной толпой мчалось на футбольную коробку. На поле все разбрелись по углам и беззаботно дурачились, как внезапный металлический грохот и жуткий вскрик одноклассника прорезали действительность. Кричал близнец, он изворачивался под стальными футбольными воротами, а его брат бездыханно лежал на усыпанной песком земле. Мы подбежали и опрокинули ворота на место. Близнец суетился вокруг брата, у которого медленно проступали капли крови изо рта и носа. Кровь будто сочилась отовсюду, но непонятно откуда конкретно. Его волосы вымокли и слиплись. Вязкая и густая лужица бордовой крови медленно увеличивалась. Близнец все хлопотал у брата и выкрикивал что-то типа: «Пожалуйста, не умирай! Брат, не умирай! Что вы все смотрите! Только не умирай!» – и от этого мне стало забавно. Да, забавно, я думал, он чертовски драматизирует. Я думал: в смысле, не умирай? Он не может вот так взять и умереть. Умирают только старые и никому не нужные люди. Я правда так думал. И все же спустя время я запаниковал. Слишком долго ничего не происходит. Слишком долго брат не приходит в себя. Мы тоже засуетились вокруг лежащего близнеца: закрывали ему нос и рот, чтобы кровь не выходила. Тогда мы даже и не подумали, что перекрываем пути дыхания. Мы щупали пульс, но на руке биение сердца не улавливалось. Близнец полез рукой за кофту брата, притаился и сказал: «Это что-то маленькое так слабо бьется». Из его глаз брызнули слезы. Не знаю, сколько времени прошло до приезда скорой. Когда попадаешь в нечто подобное, время длится иначе. Казалось, прошла целая вечность от грохота ворот до воя сирены. Мне часто говорили, что я смотрю на все через розовые очки, и тогда я был уверен, что все обойдется. Через день нам сказали, что близнец умер.

«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Елизаровская».

С тех пор прошло пять лет, и я снова пошел на коробку.

Сцена четвертая: «Отвращение»

Сумерки сгущались: близился конец года. Обычно в ноябре земля уже застелена первым снегом, однако сейчас зима проглядывалась лишь в промерзлой почве и ранним угасанием солнца. Облака таили и раскрывали сияние звезд на небесном полотне. Среди всех выделялась большая медведица: несуразный ковш в углу всей россыпи мерцающих кристаллов. Это созвездие наблюдали чаще всего, и для местных оно как талисман, как знак удачи.

Когда солнце только скрылось, и мрак потихоньку нависал над городом, Саша Неробеев зашел в хлебную лавку и неожиданно наткнулся на одноклассников. Они суетливо засовывали бутылки шампанского в школьный рюкзак. Промелькнула и бутылка водки, которую пихал в рукав одноклассник с взъерошенной головой и в тонких очках.

Лавка походила на сельский магазинчик. Первое, что в ней покупали, это свежий хлеб, второе – алкоголь. Это то место, куда родители посылали своих отпрысков покупать насущные продукты. И дети возвращались с изрядно надкусанной буханкой хлеба. Удержаться было невозможно, слишком соблазнителен запах свежей выпечки.

– Ты тоже идешь? – спросил одноклассник.

И тут Саша припомнил, что сегодня намечалось не одно событие.

– Не знаю пока, – сказал Саша.

Одноклассники усмехнулись и выбежали из лавки. Зашел Ваня, тот самый сосед, и Русак. Ваня завернут в черное шерстяное пальто, из которого со всех сторон торчал ворс. На лице у него отросла щетина. Русак с промерзлым лицом и худыми щеками походил на интернатского сироту. Волосы его прямые и нестриженые, они закрывали лоб и уши.

– Ну ты покупаешь? – сказал Ваня.

– Да-да, – промямлил Саша.

Они вышли на воздух.

Русак из тех людей, которые выделялись своей неприметностью и ограниченностью взглядов. Единственное, что его интересовало – езда на велосипеде. С наступлением летних каникул езда полностью поглощала его. Каждый сезон он проводил в обнимку с великом. Как и многие ветреные люди, Русак мечтал зарабатывать на своем увлечении. Он и не подозревал, что после хабзайки пойдет в армию, где сломает позвоночник и сядет в инвалидную коляску на остаток жизни.

На футбольной коробке было сыро и ветрено. Троица собутыльников укрылась в закутках деревянной трибуны под дощатой крышей. Сквозь щели просачивался ледяной ветер и до дрожи задувал в открытые места. Поле размазано вымокшим песком и напоминало песочницу после дождя. Ребята ступали по раздавленным алюминиевым банкам и обходили места испражнений. Ваня достал полуторалитровую бутыль и с видом аристократа стал разливать. Пластиковые стаканчики медленно заполнялись искрящей золотистой жидкостью. На грязном и унылом фоне этот янтарный напиток смотрелся благородно. Мы подняли стаканы.

– Ну давай, Заяц, – сказал Ваня, – с днюхой тебя!

Саша наклонил край стакана и отпил. Рот и горло обожгло холодком, на языке осталось горькое послевкусие. Саша поморщился.

– Чего ты? – сказал Ваня.

– Да чего-то не лезет.

Разговор не вязался. Ваня принялся травить анекдоты из жизни, чтобы хоть как-то расшевелить компанию. Русак внимательно слушал и хохотал по окончании. Саша пытался вникнуть, но попеременно впадал в меланхолическую задумчивость. Саша о чем-то думал, но не о чем конкретном. Мысли разрастались, как сорняки. Они все больше и больше поглощали и затуманивали голову.

– Смотри, как он задумался!

Саша почувствовал на себе горячий взгляд и ожег указательного пальца. Он поднял голову и встретил ехидные усмешки друзей.

Разлили по второй.

Не хотелось пить. Пиво слишком горчило, а погода располагала к грусти, чем к веселью. Приятели, напротив, после пропущенного стаканчика оживились, и разговор стал свободнее. Где-то за деревянной стеной трибуны послышались голоса и шаги по металлическим банкам. У входа показались двое.

– Привет! – крикнула небольшого роста плотненькая девушка, позади которой плелся плоский и высокий парень. Вместе они напоминали восклицательный знак. Девушка – жирная точка, парень – тонкая палка.

– О, привет! – сказал Ваня и замахал руками.

Когда они подошли, Саша узнал Леху, Ваниного друга детства. С ним его девушка. Вместе они казались половинками чего-то целого: Леха молчаливый и сдержанный, тогда как девушка была оживленной и развязной. Леха пожал всем руки и уставился на бутылку.

– Чего это, пиво? – сказал он.

– А ты чего, вина хотел? – ответил Ваня.

– Я думал, вы чего покрепче возьмете, – после этих слов он умолк и больше ничего не говорил. Ваня налил ему стаканчик, и он принялся тихонько глушить.

Девушка представилась Ирой. Она стала пылко расписывать путь до этой ямы. Коробка, как и дом Саши, находилась в самой низине Росты у подножия холма. Ира рассказывала, как долго пробиралась по извилистым путям разбитой дороги на расхлябанном автобусе. Одновременно она вытаскивала сигарету из пачки Беломорканала и ловко выворачивала ее наружу, выбрасывая махорку прямо под ноги.

Саша с любопытством поглядывал на этот ритуал. «Значит, что-то будет», – подумал он. Ира отложила несколько пустых папирос, достала газетный сверток и обнажила его. Саша вытянул шею и увидел рассыпчатую и высушенную травку. Ира подозрительно уставилась на Сашу.

– Ты что, в первый раз куришь? – сказала она.

Саша потупился.

– Нет, – ответил он.

– Да посмотри на его глаза, все красные, – оживленно сказал Ваня, – он постоянно курит.

Ни подросток, ни юноша никогда не раскроют две правды своей жизни: первая, что он девственник, вторая – что никогда не курил травы. Конечно, с возрастом это проходит и кажется ребяческим бахвальством. Все же в те года это важнейшие события. О чем вы, наивные родители? Какие там успехи в учебе, спорте, творчестве и прочее? Потрахаться, бухнуть и обкуриться – вот предел всех мечтаний.

Ира взяла опорожненную сигарету и аккуратно засыпала в нее содержимое конверта. Затем облизнула пальцы и скрутила кончик папиросы. Получилось таким образом пять зарядов. Ира подожгла один и втянула в себя дым.

– Давай! – сказала она, перевернула сигарету и сунула угольком в рот.

Ваня спохватился, прижал ладонями ее щеки и вдохнул дым, который она выдувала из конца сигареты. Ваня наполнил легкие дурманом, сжал пальцами Ирины щеки и стал их растягивать. Ира опасливо захохотала с угольком во рту и дала Ване затрещину. Она вытащила папиросу и сказала:

– Дурак! Ну давай, кто там!

Все замешкались. Саша подорвался и чуть не столкнулся с Ирой, отчего смутился.

– Так ты что, первый раз? – сказала она.

– Нет, – сказал Саша куда-то в пол.

Ваня зашел за спину и прислонил ладони к щекам Иры так, что Саша оказался между ними.

– Ну, давай, – сказал Ваня.

Перед лицом заклубилась прозрачная дымка, Саша засмотрелся в узорчатые завихрения.

– Давай, тяни, – сказал Ваня.

Саша оторвал глаза от дымки и увидел колючие зрачки девушки. Он со свистом втянул смесь холодного воздуха с гарью сигареты. Внизу защекотало, хотелось кашлянуть и выпустить все наружу.

– Держи! – скомандовал Ваня.

Саша отошел и сел на мокрую лавку. Грудь будто вот-вот взорвется и раздерет горло. Ира взяла второй запал, подожгла и замахала рукой.

– Давай! – сказала она.

Леха и Русак приняли свою дозу. Саша уже без смущения стойко втягивал с конца папиросы выдуваемый дым. С каждой затяжкой он отходил в сторону и садился. Он не знал, какие ощущения предвкушать. Как эти молотые и раскуренные зубчатые листья подействуют? Кто-то говорил, что будет смешно до колик, а кто-то, что все вокруг раскрасится акварелью. Но на мокрой скамье Саша чувствовал только, как отмерзают ноги, а тело дрожит в тщетных попытках согреться.

Еще один круг, и запалы кончились. Саша смотрел, как Ира что-то рассказывает, Ваня вставляет реплики, а Русак подсмеивается. Неважно кто говорил, до Саши доносилось только невнятное бормотание. Он не различал слов в протяжном звуке голосов. Иногда Саша замечал, как на него смотрят и будто подшучивают, он машинально улыбался в ответ. Серая жидкость в голове разжижается и медленно улетучивается. Футбольная коробка становится его черепной коробкой, полой и безжизненной. Стенки черепа высыхают, внутри становится темно и пусто. Тук-тук, в голове ничего нет. Руки обвисли в изнеможении, ноги стали ватными. Если бы Саша стоял – он бы рухнул на месте. Но он сидел и поэтому откинулся спиной на стену.

– Пиво будешь? – спросил Ваня.

Саша очнулся и понял, что его безумно мучает жажда. Но вспомнил горечь послевкусия, поморщился и отказался.

– Ну как знаешь.

Ваня взял отпитый стаканчик Саши и дал его Ире. Та брезгливо посмотрела на дно стакана, скривила губы и поставила его на деревянный столб забора. Русак и Леха доливали остатки из бутылки.

– Ты чего-нибудь чувствуешь? – спросил Ваня.

– Ничего, – сказал Саша.

– А ты? – Ваня кивнул Русаку.

– Да фигня какая-то.

– Я помню, когда в первый раз курил, меня вообще не вставило, – говорил Ваня, – зато на второй раз так унесло. Почему-то в первый раз не всегда вставляет.

– А кто в первый раз курит? – сказала Ира.

Со стороны подъема послышались выкрики. Все наклонились посмотреть через деревянную ограду коробки. Саша разглядел придурковатых одноклассников. Тех самых, которые повстречались в магазине, правда, теперь был почти весь класс. Одни мчались и размахивали руками, другие неторопливо спускались позади. Саша ободрился, с воодушевлением выбрался с трибуны и пошел навстречу. Ваня обдал его спину презрительной усмешкой.

Когда они поравнялись, Саша выхватил у одного бутылку шампанского и приложился – прохладная влага проскользнула по высохшей глотке. Они обменялись парой слов. Компания уже трезвела, но лишь для того, чтобы снова опьянеть. Саша прикидывал, чем он может поживиться. Они продвигались дальше, мимо коробки, и Саша нырнул обратно в трибуну с намерением попрощаться.

– Смотри, – сказал Ваня, – он сейчас к ним пристроится.

Леха и Русак ехидно оскалились, Ира хмыкнула и отвернулась.

Саша давно прослыл приживалой. Он не пренебрегал случаем сменить тоскливую компанию на веселую, когда такой возникал. Саша без всякой мысли прощался с одними ребятами и примыкал к другим. Этакая компанейская путана: где лучше, туда и иду. Но сейчас в нем что-то щелкнуло. Он подумал, что день рождения друга совестно променять на гулянку с одноклассниками, хотя это лишь отговорка, ведь его просто зацепили слова Вани. Саша остался.

Вечер брал свое: на улице холодело, и заморозок подступал все ближе. Саша сгрызал себя сожалениями за то, что остался и не пошел с одноклассниками. Он так считал, но на самом деле за то, что попался на уловку Вани. С другой стороны, он тешился правильным поступком: он остался с друзьями, несмотря на продирающую тоску.

Изредка Саша поглядывал на Иру и припоминал тот газетный сверток. Там оставалось еще много добра, и Саша постукивал ногой в нетерпении следующей затяжки. Но ничего не происходило. Ощущение пустоты возвращалось. Дрожащее тело поминутно успокаивалось, а тепло растекалось по венам. Ира куталась в плоский стан Лехи и напрягала трясущиеся ляжки.

– Пойдем отсюда, – сказала она.

Все молча согласились и стали пробираться через мятые банки.

– Леха, ты куда? – сказал Ваня и остановился.

– Пойдем ко мне, – ответил тот и увлек под руку девушку.

Саша сообразил, что там все и произойдет. Там, в тепле и уюте, он раскурит трубку и поймает порхающую бабочку блаженства. Он уже представлял, как будет нежиться в кресле и упиваться щекоткой в легких.

– Да ну, – отрезал Ваня, – чего у тебя делать?

У Саши что-то оборвалось.

– Пойдем, – повторил Леха и помахал рукой.

Он словно отплывающий от гавани корабль, который провожают взглядом с берега. На берегу оставался и Саша.

– Да пойдем, – суетливо сказал Саша.

– Не пойду я к нему! Русак, пошли со мной.

Русак немного призадумался и кивнул. Последние надежды Саши рассыпались. Он хотел было побежать к Лехе и пойти с ним, но тот почти незнакомец. Это как-то конфузило, да еще и эта Ира с ним. Леха так и уходил медленно вдаль на вершину, а Саша остался в родной низине. Он отпустил взглядом уходящую мечту и пошаркал кедами за друзьями.

Так прошел первый опыт.

Сцена пятая: «Пятно»