Невидимый город

Глава 10

Голос был тихий, убаюкивающий – …Это все в прошлую зиму сталось. Ну как снег лег. В Гнезде тогда только старый Лунь жил с женой да брат его вдовый. Ну, прислуга, конечно, приживалы, Луниха до них больно добрая была, ну, солдаты. Эти, правда, больше по деревням квартировали – замок-то невелик, а они свои, тутошние были, можно сказать, у отца с матерью на глазах…

Десси с Радкой сидели в зыбком печном тепле и слушали Агну (по-здешнему – Гнешку), которая суетилась у чела печи с ухватом, торопилась накормить новых постояльцев. В печке поднимались пироги, важно пыхтел горшок с молоком.

В Павинку, деревню у подножья Лунева Гнезда, они пришли вчера уже в сумерках. Деревенские вначале глядели недобро, хотя видели перед собой только двух девиц (Дудочник от них отстал, сказал, что в избу не пойдет, спрячется где-нибудь на конюшне или в баньке.) Но едва Десси назвалась шеламкой, все разом заулыбались, заворковали над бедными девоньками и быстро определили их к Гнешке, здешней повитухе, на постой. Нынче с утра Гнешка тоже старалась во всю, чтоб угодить гостьям.

Павинку (об этом Десси спросила еще вечером) чужане миновали. Мимо Лунева Гнезда ни одна большая дорога не шла. Только дня два назад мальчишки видели с деревьев каких-то всадников почти у самого горизонта. «Вы что ж, дозоров теперь не ставите?» – спросила на это Десси. «Какие там дозоры? – ответили ей. – Замок повымер весь».

В другое время Радка поудивлялась бы: больно непохоже было на родную деревню. Вроде рядом живут, только узкий рукав леса и лежит меж ними, но там, на родине, шеламцы – страшные нелюди, а здесь дороже братьев и сестриц родных. Но то в другое время. А сейчас она просто и бездумно радовалась всему, что видела и слышала: белому горячему телу печки, сладкому запаху сохнущих на печи яблок, знакомому дзеньканью ухвата о горшки, жилистым смуглым рукам Агнеты, ее старенькой темной юбке и фартуку с разводами сажи (верно, трубу недавно чистила). «Я уж и свидеться не чаяла», – думала Радка. Ей казалось, она так и помрет посреди болот, буераков да мертвых немых деревьев. О родителях, о козочках, о страшных чужанах – нелюдях вспоминать просто не хотелось.

А вот Десси слушала. Так же ни слова не говоря, головой не двинув, вбирала в себя Гнешкины слова и, казалось Радке, что-то такое в своей голове с ними делала.

– Так вот, помню, как-то спозаранок ко мне Атка прибежала. Она в замке кухарила тогда. Не одна она, конечно, да речь не о том. Она, дура, квашонку с утра притворила, в курятник сунулась – а яйка ни одного нет. Она – ко мне бегом. Тетушка, выручи. Стряпухи больно боялась. Стряпуха у них, правда, крутенька была. Но баба хорошая, справная, серьезная. Ладной ей за Меч дороги… Ну вот, прибежала ко мне Атка, а морозы тогда с утра злющие стояли, у нее аж сопли все под носом замерзли. Ну, дала я ей яиц пяток, у меня тогда курочки справно неслись. Прихожу обратно в избу. А она сидит вот тут же, где вы, у печки, и качается вся, так ее кашлем разбирает. Я, понятно, ей говорить стала: что ж ты делаешь, застудилась, смотри, вся застудилась, по морозу-то с разинутым ртом не бегай, а она только головой мотает, на крыльцо выскочила и харкать начала, ровно как ее кто-то наизнанку хочет вывернуть.

– Кровью? – спросила Десси.

Гнешка покачала головой:

– Не, не кровью. Кровью-то они потом харкали. Ну, потом отошло, отдышалась, яйки взяла да и назад побежала. Стряпухи больно боялась. А я пошла снег смести, где она харкала-то. Глянула – а там ровно паутинка белая. И будто даже шевелится. Ну я и поняла, что дело худо… Только я сперва думала, это Атку кто испортил. Она девка шустрая была – может, у кого залетку отбила. А потом слышно стало, почитай все в замке кашляют. И помирать стали люди. Атка скоренько после того представилась. А из господ первой Луниха умерла. В самый ледоход. И главное – чтоб в деревне хоть кто-нибудь заболел. Ну, кашляли, вестимо, кашляли. У Лины вон из соседней избы младенчик от горячки помер. Но это ж другое совсем! А из замка стал народ разбегаться. Стыдно было им, конечно. Опять же, у своих всех на виду. Но бежали. Жить-то хочется! А стал снег сходить, так увидели все, что замок с-под низу такая же белая паутина оплетает. Ну, тут уж до всех дошло, что на весь замок порча наведена. Колдуна тогда своего в замке не было. Он еще осенью в лесу сгинул…

Десси вздрогнула.

– Ну Лунь старый и поехал куда-то далече – колдуна добывать. Привез. Тот походил вокруг, повынюхивал и говорит: «Тот, кто на вас порчу навел, сильный больно колдун. На смерть, – говорит, – его заколдовать не могу. На смех только». – «Это как?» – спрашивает старый Лунь. «Так, – говорит, – что будет его смехом колотить, пока заклятье свое не снимет». – «Ладно, – говорит Лунь, – колдуй только покрепче, а в цене не обижу». Его самого тогда уже белая паутина изнутри ела. Ну, я сама не видела, но сказывали, сделал колдун глиняную фигуру, залепил в нее клочок той паутины и стал на огне жечь.

– Болван, – пробормотала Десси себе под нос и, чуть погодя, добавила: – Бедняжка.

– Сказывали, как начал он фигуру палить, в замке ровно застонало что-то, а другие говорили, будто ребенок заплакал. Ну, колдун фигуру обжег, а что осталось, в суму к себе спрятал. «Завтра, – говорит, – искать поедем. Кого в эту ночь злые корчи схватили, тот и виноват во всем». Ну и улеглись спать. Только ночью вдруг колдун как закричит: «Ой, глаза! Ой, глаза мои!» Выбегает из комнаты – все лицо в крови. Люди глянули – а глаз то и нет, ровно вырвал кто. Ну, замок весь обыскали, только без толку, конечно… С тех пор все и кончилось. Лунь старый вскорости помер, брат его тоже. Кто еще жив был – все из замка расползлись по домам умирать. А паутина эта проклятущая в семь рядов уже замок затянула. Будто кокон какой. Говорят, из него по осени огненный змей выведется да все пожжет. Ну, врут, может…

– Ясно, – сказала Десси. – А вот если вдруг я это заклятье с замка сниму, позволите мне с сестрой у вас нахлебниками перезимовать?

– Да зачем тебе, девонька? Нешто я так не пущу? Живите, Шелама ради, мы ж не нелюди, – заохала Гнешка.

Десс покачала головой:

– Так не пойдет. Так – только шеламским лисицам на смех. Чужане в этот раз надолго пришли. Купель возьмут, а потом и до Павинки доберутся. Без каменных стен нам совсем плохо будет.

Гнешка вздохнула:

– Не знаю, что и сказать. Тут не для моей головы дума. С людьми говорить надо.

– А я ж не спорю, – отозвалась Десси. – Дело неспешное. Поговорим, подумаем.

После завтрака Десси с Радкой, не слушая Гнешкиных протестов, принялись помогать ей по хозяйству. Повитуха поначалу ходила за ними следом то в коровник, то в курятник и приговаривала:

– Нешто ж я сама не сделаю? Люди-то что говорить будут?

Но Десси в ответ на ее жалобы лишь отмахнулась:

– А ты решила, мы и впрямь в нахлебницах жить станем?

Вечером Десси пошла к замку – побродить вокруг, присмотреться. Из сумерек появился Дудочник, и они долго сидели на берегу Павы, обсуждая во всех подробностях предстоящее волшебство.

– Топорище какое посоветуешь делать? – спрашивала Десси.

И он отвечал:

– Рябиновое.

– Ладно, – соглашалась шеламка. – Будет тебе рябиновое.

Замок высился на той стороне реки, будто спустившееся на землю облако, – б елый, безмолвный. Единственная пятигранная башня с узкими бойницами по всей высоте (внутри винтовая лестница) да двухэтажная постройка внизу с жилыми покоями. Крыша жилого дома служила боевым ходом, с которого удобно обстреливать идущую вдоль Павинки дорогу. На краю крыши также примостились бойницы в виде ласточкина хвоста. В глубине Десси угадывала маленькую галерею, соединявшую башню и боевой ход. Высунутым языком торчал надо рвом оплетенный паутиной подъемный мост. (Опустить его пытались или, наоборот, поднять?) Сухое дерево на балясине внутренних ворот (из-за него замок и прозвали Сломанным Клыком) превратилось теперь в сахарную голову. Десси, когда была маленькая, частенько видела среди облаков такие вот белоснежные дворцы и, само собой, мечтала хоть разок там побывать. Вот и домечталась.

– «Сердце, спокойно терпи, как бы ни были тяжки страданья. Вспыльчивость – это, поверь, качество низких людей», – продекламировал Дудочник.

Шеламка кивнула, хоть и не поняла до конца. Но ей всегда нравилась хорошо сложенная речь.

– Это что? – поинтересовалась Десси.

– Да так, некто Феогнид. Я к тому, чтоб ты не кусала губы. Тебя никто не заставляет в этот замок лезть.

– Война заставляет, – возразила Десси.

– «Если уж рядом война оседлала коней быстроногих, стыдно не видеть войны, слезы несущей и плач», – согласился Дудочник. – А ты как думаешь, где первый колдун ошибся?

– Дурак был, – ответила Десси, зевая. – Дураков бьют – умным уроки дают.

– А точнее?

– Есть два закона гостеприимства в Шеламе. Не зови того, кого не хочешь видеть. И не зови того, кого не сможешь выпроводить. Он умудрился нарушить оба и получил по заслугам. Это надо ж было придумать – восковую куклу жечь!

– А что? – изумился Дудочник. – Нормальная симпатическая магия, по-моему.

– Чем это она симпатичная? Представь себе: спишь ты спокойно, никого не трогаешь, вдруг кто-то схватил факел и принялся тебе пятки палить. Как ты – не знаю, а я тут ничего симпатичного не вижу. И Привиденьица наша, видать, тоже.

– Привиденьица?

– Конечно. Кто такие кружева плести станет? Женщина только.

– Может, ты и имя ее знаешь?

– Откуда? Для того чтоб знать заклятие, нужно вперед знать, кто его положил. А для этого нужно знать, кто на покойника зуб имел. Если б тот колдун графа догадался порасспросить, не стучал бы сейчас клюкой.

– А ты узнала?

– А мне скажут? Графья все в склепе, под замком. Чтоб туда добраться, нужно прежде Привиденьицу прогнать. А здешние вряд ли что знают. А если и знают – мне не скажут. Я тут чужая. Так что если ты со своего чердака чего услышишь… Хотя тоже вряд ли. Не думаю, что здешние дни и ночи напролет покойному Луню кости перемывают.

– Постой, если я хорошо понял, ты собираешься снимать заклятье вслепую, в точности как первый колдун?

– Угу, похоже, что так и придется.

– «Цену одну у людей имеют Надежда и Дерзость. Эти два божества нравом известны крутым», – сообщил Дудочник. – Позволь спросить, на что ты надеешься, радость моя рыжая?

Десси рассмеялась:

– Сам же говорил, на что. На два паса – в прикупе чудеса. А еще на топорище из рябины.

Глава 11

Дома у Гнешки шеламку поджидали трое гостей. Весьма дородная баба в расшитой дорогой юбке и душегрее и двое мальчишек, одетых на господский манер. (Старший, впрочем, судя по тщательно выбритой верхней губе, числил себя во вьюношах.)

– Это Луньки, молодые господа, – зашептала Гнешка Десси в сенях. – Они в столице на ученье ездили, по весне вот вернулись, уже после того как замок вконец затянуло. Карстен, старший, и Рейнхард. Видеть тебя хотят.

– А третья кто?

– Мильда, кормилица ихняя.

Братья были похожи, только у младшего физиономия то и дело расплывалась в улыбке, а у старшего на переносье уже пролегла морщина и рот каким-то противоестественным образом превратился в скобочку, какую Десси видала прежде лишь у старых дев.

Она прошла в горницу, поклонилась молодым господам и тут увидела, что они не теряли в столице время даром. Левые запястья обоих братьев украшали шипастые браслеты – знак низшего посвящения храма Солнца, обязательный для младших офицеров. Десси захотелось завыть от тоски.

Лунь-старший милостиво ей кивнул.

– Агна говорит, что ты хочешь расколдовать наш замок, – произнес он строго. – Но другие говорят, что ты – шеламская ведьма.

Отпираться было бессмысленно – более того, отпираться здесь, рядом с Клаймовой могилой, было попросту противно. И Десси засучила рукав, показав солнцепоклонникам ее собственный браслет – старый ожог вокруг правого запястья, напоминающий отпечаток человеческой ладони.

– Вам сказали правду, домен Клык.

Высшая вежливость в Пришеламье – назвать человека именем его земли. И Десси с удовольствием отметила, что щеки молодого князя на мгновенье вспыхнули. Проняло. Достало.

– Вам сказали правду, доменос, – повторила она. – Я ведьма Шелама.

– Рейн, пойди во двор, – велел Карстен, повернувшись к брату.

Парнишка был шкода и шныра – это Радка поняла, едва он показался на крыльце. Цепко оглядел двор, зыркнул мрачно на чистившую ножи Радку, – нишкни, мол, девчонка! – спрыгнул со ступенек и шмыгнул за угол, на задний двор. Радка, разумеется, следом. То ли присмотреть, чтоб не стащил чего, то ли пошнырить вместе.

Парнишка порылся в сваленных у стены ржавых ухватах и серпах и нацелился уже на старую собачью будку, как вдруг в воздухе ровно стеклянные колокольчики прозвенели. Он насторожился, вскинул голову и замер столбиком. Затаила дыхание и Радка.

Откуда-то из-за дома выпорхнула огромная белая птица и, описав полукружье, опустилась во двор шагах в двадцати от ребят. Вскинула длинную тонкую шею, щелкнула клювом, раскинула белоснежные пушистые крылья и закружилась, заплясала. И снова колокольчики заиграли. Радка и княжич, не сговариваясь, пригнулись, словно молодые котята, и стали тишком подбираться к этакому чуду. Птица то ли не почуяла их, то ли не испугалась. Знай пляшет, купается в солнечных лучах да колокольчиками звенит.

Краа!!! Со старой ивы за забором сорвался вдруг толстенный черный ворон и бросился на птицу. Та отшатнулась, захлопала крыльями и стрелой – в небо. Ворон за ней. Радка и княжич только глазами их проводили. Потом посмотрели друг на друга, но молча. Что тут скажешь? Чудеса да и только.

– Прежде всего я хотел бы знать, чем твоя магия отличается от обычной, – сказал старший княжич.

– Если у дальнего колдуна ничего не вышло, почему ты думаешь, что у тебя выйдет? – пояснила Мильда.

Десси улыбнулась, опустила глаза.

– Во мне страха больше, – ответила она. – Кроме того, тот колдун свой собственный был, а я Шеламу принадлежу. Лес не станет свое добро просто так разбазаривать.

Карстен изумленно вскинул брови.

– Звучит разумно, – признал он. – Только какой платы ты потребуешь? Притащишь в наш замок всю шеламскую нежить?

– А ты думаешь, ей в лесу плохо живется? – Десси начала сердиться.

Похоже, всю жизнь ей придется спорить об одном и том же. Только собеседники будут меняться.

– Говорить-то вы все мастера, – проворчала Мильда. – А кто поручится, что это правда? Что ты замок для нас, а не для себя освободишь?

– Некому поручиться, – спокойно ответила Десси. – И мне поклясться нечем. Своей жизнью – так она Шеламу принадлежит. Сестриной – так я ж шеламка, мне лес всех кровников дороже. Понимаешь, доменос, – она повернулась к Карстену, – на деле все просто. Я стою у стенки – и ты тоже. Насупротив меня. Сделай шаг вперед – и мне придется на тебя бросаться. Отступи, дай мне еще немного места, и я отступлю. Разойдемся. Мне зиму пережить надо. А без замка нам не выжить: ни тебе, ни мне, ни брату твоему – никому здесь. Потому что если не осенью, так весной непременно с чужанами воевать придется. Вот и думай теперь, верить мне или нет.

Быстро глянула на княжича и тут же отвела глаза. Поняла, что снова попала. Потому что у Карстена хватило ума понять, что ведьма говорит правду. А против правды не попрешь.

– Хорошо, – сказал княжич. – Я не должен тебя слушать, но видно, другого выхода нет. Используй свою магию. Только в замок я пойду вместе с тобой.

– Карстен, да ты что? – заохала Мильда. – Неужто мы верного человека не найдем, чтоб с ней послать?

Карстен ничего ей не ответил, только сжал губы и требовательно глянул на шеламку.

Десс и сама прикусила губу, чтобы скрыть досадливую гримасу. Уж если непременно нужен был венценосный надзиратель, она предпочла бы младшего княжича. Но не лезть же два раза на один рожон!

– Домен Клык решил, значит, так будет, – сказала она.

Глава 12

Погода испортилась. Вечером солнце глянуло на землю больным, налившимся кровью, глазом, а с утра задул ветер, погнал по небу серые облака, а по дорогам – вихорьки пыли. Вцепился в космы старым березам на берегу Павы, дотащил до Павинки и бросил людям под ноги, словно ловчий кот свою добычу, горсть пожелтевших листьев.

Один такой шершавый крапчатый листок Десси выудила из своей прически, надкусила горький черешок, запахнула поплотней шерстяную кофту и решительно зашагала к кузнице. На ее пороге Карстен с кузнецом вели неторопливую уважительную беседу.

Кузнец в Павинке был, как и полагается, черноволосый кряжистый детина. Еще бы чуть рыжины в бороду – и в точности за Громовика сошел бы. Увидев шеламку, он попер на нее разгневанным быком.

– Ты куда это наладилась, голова соломенная? Нешто ж можно бабе в кузню заходить? Не бабье это дело, нешто не знаешь? Ты ж мне тут все железо перепортишь!

Десси отступила.

– Доменос! – позвала она. – Мне нельзя сюда, подойди на два слова.

И, дождавшись Карстена, не понижая голоса, спросила:

– Тут в округе еще кузнецы есть?

– Стой, а чем тебе этот плох? – возмутился Карстен. – Шикнул на тебя? Так он в своем праве. А топор, который ты заказывала, он обещал завтра сделать.

– Не стоит. – Десси грустно покачала головой. – У меня в такое железо, которое от женского глаза портится, веры нет. Так есть еще кузнецы? А то пойду Гнешку спрошу.

– Ну есть, есть. В Забродье один да в Барсихе еще. Только знаешь, сестрица ведьма, норовиста ты больно. Не взыщи, но, если так и дальше пойдет, придется тебя окоротить.

– Доменос! – Десси тихо рассмеялась и тряхнула рыжей косой. – Доменос, господин мой названый, дай напоследок покуражиться!

Карстен хмыкнул, но перечить не стал.

Кузнец сплюнул и за спиной Десси выразительным жестом показал молодому доменосу, что шеламке ударило в голову.

Чужане осаждали столицу уже вторую неделю. Почти каждую ночь их передовые отряды, нагруженные плетеными из ивы щитами и большими лестницами, подбирались к рвам. На рассвете, когда лучники могли различить человеческие фигуры на стенах, они засыпали защитников города стрелами, заставляли их отступить вглубь. После этого пешие отряды бросались на приступ, взбирались по лестницам, обгоняя друг друга, ибо первую дюжину воинов, взобравшихся на стены, ожидала щедрая награда независимо от исхода боя. Но к тому времени горожане возвращались и набрасывались на врагов. Часа два кипела битва, к полудню чужане чаще всего слабели и отступали. Так проходили дни.

Но, судя по вечно обеспокоенным лицам фуражиров, по их непрестанной ругани и нервным смешкам, осада должна была вскоре закончиться. Королевское войско, отступая, подгребло под себя все припасы. Словом, не сразу угадаешь, кому пришлось хуже – захватчикам или осажденным. В столице мерли от кровавого поноса, в лагере чужан зверели от голода. И лишь женщин и на той, и на другой стороне оказалось предостаточно, что, разумеется, не способствовало поддержанию воинского духа. А потому Кьяртан, предводитель военного союза чужан, торопился – и весьма.

Брат его Армед также не знал покоя. Не сомневался, что, если войско бесславно повернет назад, за провал кампании ответит именно он, Армед. Во-первых – как заваривший всю эту кашу; во-вторых – как полукровка; и в-третьих – как младший брат и прямой наследник Кьяртана. И Армед всерьез занялся спасением своей жизни.

Ночь накануне решающего штурма Сайнем, бывший Маг Солнца, провел с Аин, сестрой Армеда. Молодая чужанка была стройной и гибкой, как водоросли в речном потоке; а тело под ладонями казалось удивительно мягким, словно бы и вовсе без костей. Перед свиданием она помазала розовым маслом за ушами, под грудью и в пахах, но все же ее собственный острый дразнящий запах пробивался сквозь благовония и щекотал ноздри Сайнема. Волшебник в тот вечер сближался с нею много раз, пока не истощил полностью свои силы. Чужане (кроме тех, что собрались на военный совет) предавались тем же забавам, и Сайнему казалось, что он теряет себя, растворяется в огромном, рычащем, стонущем в судорогах страсти, обреченном на смерть существе.

Около полуночи, оставив спящую возлюбленную, он вышел из палатки и, пожевав рвотный корень, очистил свой желудок. Затем взял ковш, подошел к припасенной заранее бочке с дождевой водой и долго мылся, стуча зубами от холода. Потом вернулся в палатку, достал из кожаного мешка две щепки с начертанными на них рунами, уколол ножом палец и окрасил руны собственной кровью. Потом разбудил Аин.

– Тебе пора уходить, – сказал он на языке чужан. – Скоро сюда придет твой брат.

– Позволь мне остаться, – попросила девушка.

Сайнем потер переносье, потом улыбнулся.

– Ладно, оставайся, – согласился он. – Может, тебе и не вредно будет кое-что про меня узнать. Только оденься быстрее.

Девушка накинула длинную рубаху из окрашенного охрой льна и подбитый мехом плащ и пересела на правую – женскую половину шатра.

Сайнем одеваться не стал.

Немного погодя полог палатки откинулся, вошли Армед, его побратим и телохранитель Гейр и пленный – один из младших офицеров королевской армии. Армед, увидев Аин, удивленно поднял брови, но не сказал ни слова.

– Ты готов? – спросил он Сайнема.

– Ты, я вижу, тоже, – ответил тот.

Армед кивнул.

– Нам надо торопиться. Тебе обязательно говорить с этим таори-мертвяком?

– Обязательно. Ты услышал что-то важное на совете?

– Пожалуй. У таори в крепости есть подземный ход к реке. – Армед заметил, как дернулось лицо офицера, и расплылся в улыбке. – Он заканчивается в этой их священной роще, почти у самого берега. Завтра, когда все будут на стенах, большой отряд пройдет по тому ходу и возьмет южную башню. Тогда мы перестреляем всех мертвяков сверху, как цыплят.