Империя предков

Некогда баварская графиня, отныне же княгиня Ядвига Силесзкая волновалась помимо раздумий о конце света думала в эти дни более всего о своём сыне, князе Генрихе Втором Благочестивом, ушедшем за подмогой в германские земли к рыцарству Тевтонского ордена. Мать многих своих детей, рождённых от высокородного князя Генриха Первого Бородатого, что к счастью ли его, не дожил до сумрачных дней, овеянных печатями беспросветной тоски да печали в волновалась за этого сына, гордости её, сполна унаследовавшему высокий титул отца.

Тем временем сын её – князь Генрих Благочестивый, как можно быстро спешно, пробирался по неказистым дорогам (далеко не мощённые дороги Римской империи) посреди девственно густых лесов германской земли.Он заранее отправил гонцов в земли франков к самому Арману де Перигору – великому магистру рыцарского ордена тамплиеров. Эти некогда самые воинственные рыцари, после того как 4 июля 1187 года от Рождества Христова потерпели поражение на Святой земле от Саладина, как уважительно до сих пор отзываются в Европе об этом султане Египта, Сирии и других арабских земель – талантливом полководце сарацинов. Да, было так, что с Саладином за его отвагу и благородство был дружен сам король Англии Ричард Львиное Сердце. После того пораженияи занялись тамплиеры успешно торговлей да более финансовыми услугами, таким ремеслом ростовщичества, что повелось ещё с тех античных времён в самой Великой Греции – Элладе, колыбели высоких культур и такой же ступени философии. Отправляя гонцов к Великому Магистру ордена тамплиеров он, прежде всего, уповал на истинный дух рыцарского братства перед угрозой неведомых воинов, однако ль, и воинов самого Антихриста, но и, между делом, не преминул намекнуть о кое-какой денежной составляющей в качестве вознаграждения. Сам же собственной персоной да отправился в германские земли братства рыцарей ордена Тевтонского.

Ему несомненно нужна была поддержка, непосредственно идущая из города Эшенбах земли Бавария – родины его матери ныне, как пятьдесят четыре года, польской княгини Ядвиги Силезской, тогда уж непременно поднимутся и все до единого тевтонские рыцари, обосновавшиеся в землях Польши на правом берегу Вислы.

Далеко на юге едва приметно очертились заснеженные пики альпийских гор. Вовсю зазеленело в начале марта в речных долинах, равнины и леса преобразились от совсем короткой зимней спячки, вовсю набухали синим окрасом первые подснежники, дабу далее уступить всей многообразной пестроте цветов да трав этой изумительной земли, которую он узнавал, ибо когда-то в далёкой юности пришлось ему навестить, побывать на родине предков по материнской линии. То была, начиналась земля Баварии…

***

«И вдруг всё изменилось в тридцатых годах XII в. У монголов появились и богатыри, и руководители куреней, и талантливый вождь – Хабул-хан. Сначала активных людей было мало, но число их росло, и к концу века Монголия превратилась в котёл, кипящий страстями.

И как только пассионарность возросла до оптимума, монгольские женщины перестали пополнять гаремы чжурчженьских вельмож и китайских богатеев, а монгольские мальчики – гнуть спину на рисовых плантациях Шаньдуна и Хэнани. Появилась позитивная сила, спасшая этнос монголов от гибели. Так начался новый пассионарный взрыв, новый зигзаг истории в Великой степи», – советский и россйиский учёный, археолог, географ, историк. писатель Гумилёв Лев Николаевич(дворянского происхождения, сын поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилёва). «Тысячелетие вокруг Каспия».

«Монголы сами четко отделяли себя от тюрков и татар. Они возводят свою генеалогию к гуннам, которые основали первую большую степную империю в третьем веке. «Хун» – монгольское слово, обозначающее человека, а своих предков они зовут «хун-ну» – народ солнца. В IV–V вв. гунны вышли из монгольских степей и покорили множество стран от Индии до Рима, но не смогли сохранить связи между разными кланами и были быстро ассимилированы завоеванными народами», – профессор антропологии Джеки Уэзерфорд «Чингисхан и рождение современного мира».

***

Дым от затухающего костра в степи в безветренной ночной тишине протянулся прямо ввысь в черноту звёздного неба, что обернётся днём вечной синевой. Долгий разговор, кажется, уже подходил к концу. Старый вождь племени унгират Дэй-сэцен лишь поворошил головешками, отчего они на время озарились яркими огнями и не более того.

– Сорок два года назад уехал обратно домой мой сват, оставляя у меня своего девятилетнего первенца Темучина, сосватав его за мою несравненно любимую дочь Борте. Кто бы мог подумать, что его дорога домой и есть его последний путь. А ведь дорога лежала через земли племени татар, его злейших врагов. И как ни старался проскользнуть незаметно, но встретил он тогда нескольких из этого племени, задумавших обед в степи. Конечно, как и положено, по обычаям степей, спешиться ему с коня, да отобедать с ними. Но кто бы мог подумать, что может быть такое вероломство. Отобедал с ними и поскакал дальше своей дорогой всадник совсем мирных устремлений, что были у бесстрашного воина в те дни. И занемог на коне. Так и добрался до своей земли, до порога родной юрты на пороге смерти. Но успел сообщить про такое коварное злодеяние. Не погиб он от стрелы или сабли, а умер отравленный врагами. Конечно, и тебе придётся ехать через эти земли, но ты не встретишь там никаких врагов, никаких воинов. Совсем другие времена теперь. Единая властная рука простирается над степями, прекращая всякие племенные междоусобные войны. Сам знаешь – заслуга моего несравненного зятя в этом великом деле всех степей. Там на истоке реки Онон состоится необычный по величию Курултай. Там собираются вожди и знать степных племён. Там будут все командиры его нового войска, которого по мощи и непобедимости и не видела никогда необозримая степь. Будь там представителем унгират. И если надо, послужи великому хану то ли верным воином, то ли ещё кем-то на любой должности, – говорил тихо старый вождь унгират своему племяннику Жаргалтэ, двоюродному брату его дочери Борте, пока уж единственной жене будущего хана всех степей, (когда это было видано) освещаемый огнём ночного костра.

– Я, как можно, с достоинством пронесу эту великую честь, оказанную мне, – говорил с нескрываемым волнением совсем уж молодой человек, что и не приходилось сомневаться, с какой трепетно дрожащей ответственностью пронесёт он эту весьма почётную миссию, вот так и свалившуюся на его молодые плечи.

На следующий день, после того как старый вождь Дэй-сэцен, огласил перед всеми вот такое решение, он отправился вместе с двумя нукерами в те края истока Онона, где и состоится Курултай, небывалый курултай для всех степей. Потому и распирала неимоверно гордость от этого.

Полдня верховой езды и они достигли земли племени татар, что в данные времена едва принадлежала этому племени в виду их полного поражения. Поэтому опасений не было никаких, да и племя унгиратов не враждовало с ними, как некогда Есугей, отец Темучина, а позже и сам Темучин. Да и перевелись нынче вольные всадники «длинной воли», шатавшиеся по степи, где попало и как попало. Все нынче под властной рукой одного человека, которого и возведут на курултае единым ханом всех степных и лесных племён. Когда такое было?

Потому и не выразил он никакого беспокойства, когда вдалеке, из-за округлой горы навстречу показались всадники, которых насчитал зорким взглядом порядка десяти человек. Приглядевшись внимательно, он не мог не заметить среди них одного странного всадника, который скакал не сам по себе. И заключалась вот эта странность в том, что у этого всадника была повязка на глазах, а руки связаны за спиной. Пока догадки выстраивались в какой-нибудь порядок, всадники были уже рядом, совсем рядом.

– Сайн-байна, – приветствовал его тот, кто выдвинулся вперёд всех. – Куда путь держите?

То был дородный мужчина в самом расцвете сил. И видать, главенствовал он среди них, потому как остальные и не спешили открывать рты и кланяться в должном приветствии по негласным обычаям степных просторов.

– Сайн-байна, добрые люди. Я и мои нукеры спешим на Курултай, что состоится у истока реки Онон. А вы куда путь держите, добрые люди, – в ответ приветствовал и он, успев заметить, что при словах Курултай, пробежала по лицам их слегка тревожная рябь.

– Какие там добрые люди. Жалкие конокрады. Вон позади мои лошади, – за всех ответил вот этот всадник с повязкой на глазах, в голосе которого так и просквозила сама дерзость.

И вправду из-за лысеющей горы показались лошади и два погонщика вслед за ними. Удар кнутом по спине этому связанному всаднику стало ещё одним подтверждением тому, что происходило когда-то повсеместно по степным просторам, но было пресечено недавно, кажется, под корень самим Темучином. Но неужели остался кто-то, кто пренебрёг таким правилом великого воина, слава о непобедимости которого всесильным ветром разносится по всем степным просторам. И это стоит удивления.

– Убить их, и нет свидетелей, – выкрикнул какой-то удалец из-за спин передовых всадников, что он и не высмотрел его лица.

– Убить всегда успеем. На трёх рабов больше, больше выгоды, – тут же выкрикнул тот самый передовой, что и вправду явился таким главенствующим среди этих степных шакалов.

Вмиг были накинуты на них арканы, а затем и связаны их руки позади спины. Двоим его нукерам были уже повязаны глаза. Несмотря на все его уговоры, объяснения и проклятия, собирались было повязать и ему глаза, но замешкались немного в поисках повязки, которого и не оказалось под рукой.

– Да, ладно, – усмехаясь, говорил предводитель, – и так у него руки связаны. Никуда не денется. Что ж воздадим почёт этому племяннику самого вождя унгиратов. Видишь, как уважаем твоё знатное происхождение.

Дружный смех негодяев прокатился громко по пустынной степи, где и не найдётся ни одного свидетеля этого события, сравнимого со всякой гнусностью.

Изменился их маршрут совсем не в сторону Онона. Неизвестные края замаячили унылой перспективой. И пошли долгие утомительные часы неволи, в которой впервые оказался Жаргалтэ, совсем недавно пребывавшим вполне счастливым человеком. Ох, как переменчива судьба!

Справа, далеко на западе красным заревом поклонился на закат огромный шар, предвосхищая в скором времени сумерки, предвестников чёрной ночи. Захватившие в рабство спешили, не сделав ни одного перевала, в сторону, что была далеко слева от заката, на юго-восток. «В Цзиньскую империю. Где-то на границе продадут их чжурчженям, и всё тогда, пропал песчинкой в океане великой империи. А как был счастлив утром одним только тем, что едет от унгиратов на этот необычный курултай. А сейчас совсем как барашек беспомощный», – мысли тоски совсем заволокли несчастную голову. «Нет, всё же, не буду я барашком на заклание. Чтобы тянуть тяжёлый воз раба? Да ни за что. Как только при продаже развяжут руки, возьму всё, что попадётся под руки и буду биться насмерть. Так намного лучше. Скорей героем попаду в просторы Вечного Синего Неба, чем жалким рабом», – потеснили совсем уж пропащие думы мысли от истинных глубин благородного духа.

И жизнь показалась ему намного веселее от сознания того, что предстанет он там, где всегда ждут, в самом, что ни на есть, должном виде. Ох, и покажет он всем на самом конце своего пути под Вечным небом.

Огромный шар уже исчез за горизонт, и сумерки приготовились потеснить остатки света, когда на вершине невысокого лысого холма показался одинокий всадник. Почему один? А он, заметив их, приостановил коня, дабы подождать их. Ещё один будущий раб.

– Предупредишь его, убью твоих нукеров, – будто предвосхищая нежелательный оборот, предупредил его предводитель вольных всадников, уподобленных ветрам степным.

Время неспешно сокращало расстояние между ними и этим одиноким всадником. Остановились тогда, когда кони вольных всадников в два прыжка достанут того, кто и повстречался им навстречу на этом гребне света и нарастающих сумерек.

– Все едут на курултай, а вы куда собрались негодники. Как вижу, повели кого-то продавать в земли наших извечных врагов? – без никакого приветствия, с весьма грозным оттенком, говорил первым этот таинственно одинокий всадник в степи, что немного опешили вольные всадники.

– Кто ж ты такой, оседлавший коня дерзости? Хочешь составить им компанию? – отвечал в том же духе главенствующий, всё же, быстро пришедший в себя, указывая на связанных Жаргалтэ, двоих его нукеров, и этого незнакомого парня, захваченного немного раннее.

– Я – Джиргуадай. А вы кто такие, шатающиеся по тёмным делам? – дерзость и грозный тон продолжали нарастать от этого одинокого всадника.

– Какой там Джиргуадай? – будто удивлённо продолжал спрашивать главенствующий, видать не до конца оправившийся от этого потока, навеваемого одиноким всадником.

– Джиргуадай, скачи прочь. Перед тобой жалкие конокрады. Как только развяжутся мои руки, я непременно возьму с собой одного из них в просторы Вечного Неба! – прокричал этот парень в повязке на глазах, захваченный раннее Жаргалтэ и его нукеров.

Ох, и не один оказывается он в думах своих, и этот парень уж давно оседлал коня бесстрашия. Но вольные всадники не слишком стали напрягать внимание на него, тогда как взгляды их были устремлены на того, кто продолжал оставаться на свободе, ведя самый дерзкий образ поведения. И это стоило размышлений.

– Я знал, что вот это моё имя ничего не скажет вам, воздевшим пустые головы, хотя, кто-то из вас в скором времени и лишится его. Я – Джэбе! И это имя дал мне хан всех степных и лесных племён – Темучин, посланник Вечного Синего Неба.

Настоящий гром разразился в сумеречной степи, хотя и не было чёрных туч. Опешили, огорошенные внезапным страхом всадники, уподобленные вольным ветрам. Ну как не знать в степях героев всесильного хана всех степей, этого непобедимого воина от Вечного Синего Неба.

Наконец-то постарался прийти в себя этот главный, видя совсем плохую перспективу, от которой невольно и раззудилась шея, не желающая расстаться с отчаянной башкой, что и весь холод по мерзкому сердцу, и от спины до самых пят.

– Он один. Пустите стрелы в него, – выкрикнул он в диком отчаянии, что остальные будто и встрепенулись немного.

За первым громом последует и второй. Джэбе, слава которого также проносилась ветром по степи, поднял правую руку с открытой ладонью. И этого было достаточно – на вершине лысеющего холма вмиг образовались всадники, которых ни за что не сосчитать одним лишь взглядом. Какое там стрелять, так и онемели руки вольных конокрадов, и не больше того. Так всё, будто взмахом сабли, перевернулось в этом мире. Торжество души отразилось в глазах Жаргалтэ, равно как в усмешке этого неизвестного парня с повязкой на глазах.

Через мгновения за спиной Джэбе гарцевала лёгкая конница, что будто ветром образовалась в сумеречной степи.

– Этого казнить, – говорил Джэбе, указывая на главенствующего вольной шайки, (мгновенно аркан встрепенулся на шее после этого приказа и свалил того с седла) может, самой последней шайки конокрадов и всяких вольных устремлений, ибо наступала совсем другая эпоха, эпоха железной дисциплины совершенно нового государственного образования, где и не будет воли вольных устремлений, но великая эпоха. – Его парней собрать в одном месте. Их развязать. Кто такие?

Так закончилась маленькая эпопея последней банды вольных конокрадов степей. Так закончилась большая эпопея «длинной воли».

– Моё имя – Жаргалтэ. Являюсь племянником вождя унгиратов Дэй-Сэчена, двоюродным братом Бортэ, жены Тэмучина. Я и со мной два нукера направляемся на Курултай у истоков Онона.

– А ты кто, откуда и куда? – спрашивал Джэбе вот этого парня, видать, однако, дерзкого парня, что и с завязанными глазами успел предупредить его об опасности, которая истинно не могла ходить рядом с Джэбе в этой сумеречной степи, да разве что, стрела шальная от безрассудной руки могла угодить в него.

– Я из Баргуджин-Тукум. (Все удивлённо переглянулись при упоминании этого края) Из племени хори. Лошади мои оказались в степи. Я отправился за ними, – говорил весьма спокойно этот парень лесного племени.

– Далеко же ты оказался. Это твои лошади?

– Мои. Достались от отца и матери.

– Если достались, значит…

– Умерли.

И вновь поменялся маршрут, на этот раз в верном направлении. Ночью расположились там, где и остановились. Спали, прислонившись к тёплому брюху коней. А что ещё надо степняку?

С утра двинулись дальше. Жаргалтэ обернулся вокруг, дабы разглядеть вчерашних любителей вольницы. Но не увидел их. Растворились посреди лёгкой конницы Джэбе. Но этот парень из северных краёв скакал неподалёку. Хотел было поговорить с ним, но кони взяли ускоренный марш. Что ж, поговорит потом.

На исходе дня кони по приказу остановились.

– Вас зовёт Джэбе, – выразил такое требование подскакавший воин.

Командир тумена, выделившись, стоял впереди марша, в некотором отдалении, взором устремившись вперёд. И не шелохнулся, и конь под ним не шелохнулся, не повернулся, когда они затормозили резко за его спиной, что кони вздыбились слегка.

Молчание продолжалось. Да и Жаргалтэ с двумя нукерами, и этот парень из Баргуджин-Тукум не спешили выражать нетерпение перед освободителем. Наконец, он обернулся и заговорил, окинув взглядом:

– Тебя и твоих нукеров завтра представлю хану Темучину. Как встретишься с его женой Борте, твоей двоюродной сестрой – это не моё дело. Всё. Ступайте.

Все они обернулись и направились по своим местам. И этот из лесного племени тоже.

– Эй, парень! А тебя я не отпускал. Остановись! – обратился он к этому парню из Баргуджин-Тукум.

Жаргалтэ, да и нукеры его, чуть притормозили ход скакунов, дабы любопытным слухом уловить слова прославленного воина.

– Как зовут тебя, парень? – спрашивал Джэбе.

– Баяр-Туяа.

– Тебя ждут дома?

– Не могу сказать точно.

– Ты предупредил меня об опасности, не боясь за свою жизнь. Я всегда помню добро, как и мой хан Темучин. Будешь воином моего тумена?

– Я почту за честь послужить моему освободителю! – в голосе юноши с севера так и прозвучали заливисто и радостно нотки некогда бравых парней «длинной воли».

Не зная почему, но обрадовался Жаргалтэ за этого парня. И нукеры тоже.

Перед сумерками показалась с округлого холма синева изгибающей ленты, что и может представлять собой река в степи. Это и есть Онон.

3

«Средневековые хроники склоняются к вере в сатанинскую силу, вселившуюся в монголов и нашедшую выход в Европе», – американский сценарист, писатель, историк Гарольд Лэмб. «Чингис-хан. Император всего человечества». Лондон. 1928 г.

«Впечатление, произведённое на Европу «татарами», как называли монголов её народы, было ужасно. Нашествие их было относимо к величайшим бедствиям, когда-либо постигавшим человеческий род. У MatieuParis есть трогательный рассказ о том, с какой чисто христианской покорностью некоторые из западных владык готовы были принять это наказание свыше. …В Париже, как и по всем городам Европы, служили молебны об отвращении страшной опасности. В 1245 г. папа Иннокентий IV собрал совещание в Лионе, где было решено послать монгольскому императору посольство во главе с 65-летним монахом Плано Карпини…» – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен Хара-Даван.Годы жизни 1883 – 17 ноября 1941 по календарю григорианскому. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.

«Когда сей ужасный поток гнева Господня господствовал над нами, – королева Бланш (мать короля Франции) вскричала, слушая эти новости: «Король Людовик, сын мой, где вы?» Он подойдя, спросил: «Мать моя, что вам угодно?» Тогда она, испуская глубокие вздохи и разражаясь потоками слёз, сказала ему в рассуждении опасности сей как женщина, но с решительностью незаурядной дамы: «Что же делать, сын мой, при сем ужасном обстоятельстве, невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая блаженная церковь, осуждены на общую погибель от сих татар!» На эти слова король ответил печально, но не без божественного вдохновения: «Небесное утешение поддерживает нас! Ибо, если эти татары, как они себя именуют, дойдут до нас, или мы пойдём за ними в те места, где они живут, то всё равно пойдём на небеса». Таким образом, он сказал: «Побьём ли мы их или сами будем побиты ими, мы всё равно пойдём к Богу, как верующие ли, как мученики». И замечательное слово это ободрило и воодушевило не только дворян Франции, но и простых горожан всех городов», – русский путешественник, специалист по географической истории Грум-Гржимайло Григорий Ефимович. (17 февраля 1860, Санкт-Петербург – 3 марта 1936. Ленинград. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища). «Западная Монголия и Урянхайский край». Ленинград. 1927 г.

«Не имея ни малейшего представления о том, где должны лежать пределы их господства, монголы не сомневались в том, что весь мир, в конце концов, признает их власть», – британский историк Джон Мэн «Секреты лидерства Чингисхана».

***

Он не застал Шестого Великого магистра Герхарда фон Мальберга, отбывшего в замок Монфор в Верхней Галилее – резиденции великих магистров Тевтонского ордена в палестинском направлении, что к северу от земли Израиля возвысился мощью крепостных стен. Ему доложили, что взял он с собой кое-какие архивы, но и без сокровищ ордена не обошлось. Ох, долог путь до Галилеи, до Ливана, до долины Иорданской.

В небольшом городке Вольфрамс-Эшенбах отвели Генриха Благочестивого в этакое неказистое трёхэтажное здание Германского Тевтонского ордена, уж далеко не величественный замок Монфор, да и замок Мариенбург, как и замок Кёнигсберг, что возведены будут орденом за неведомым изгибом будущего, что так упрятан от разума пытливого. Ох, как величественны будут эти первые замки стилем готики!Но какие могут быть думы о будущем, когда отныне в эти дни вступили ох мрачно тяжёлые времена, вот-вот промчится, уже мчится смерчем по Европе неведомое воинство, неся с собой кончину света, не это ли воинство направил сам Антихрист, возвестив о своём кровавом пришествии, напуская мрак идущего конца света.

За переговорным столом его встречали двое из благородных происхождений, обладатели многих доблестных качеств – то были барон Карл-Хайнц Прозорливый и рыцарь Конрад Доблестный. И если рыцарь более был отмечен печатью некоего угрюмого молчания, то барон, напротив, оказался говорлив, словоохотлив. Конечно же, принимающая сторона была хорошо осведомлена, кто прибыл, кто перед ним восседает за весьма массивным дубовым столом. А как же, мать польского князя сама из этих благоприятных долин земли Баварии – славная дочь Андекской династии, что являлась родственницей многим правящим семьям в Европе: в Чехии, в Моравии, в Богемии и особенно во Франции, что делало её сына – князя Генриха Благочестивого в глазах остальных такой же весьма влиятельной фигурой. Да и отец его именем Генрих Первый Бородатый – князь великопольский также пользовался в Европе славной репутацией.

– Знаком искренности уважения просим Вас, князь всегда высокой благой чести, отведать, разделить с нами скромную трапезу, – говорил учтиво словоохотливый барон, тогда как угрюмый ли рыцарь продолжал хранить молчание, что, однако, украшало его как, именно, германского воина высокой доблести, как знавал про это польский князь.

Тем временем на широкий дубовый стол обслуга подавала хлеб из пшеницы, нежное телячье мясо, на огне вертелом закопчённого поросёнка, да и мясо птицы, всё приправленное специями из восточных стран, в жарком виде. Да, такая обильная еда поднеслась, весьма кстати, после такого спешного перехода из Силезии в баварские земли ради одной цели, каковой явилась просьба за подмогой. И вино подалось в больших кубках, что глотнув, польский князь тут же оценил высоко: «О, славно благородное вино из Бургундии…»

За столом, в котором во время, однако, обильной трапезы, едва ль разбавленной редким разговором, не преминул спросить более говорливый, несмотря на это обозначенный эдакой мудрой прозорливостью об истинной цели такого уж редкого визита, вопросом, в котором более проявилось нетерпеливое любопытство, нежели скромность означенного этикета. Польский князь, не откладывая в долгий ящик, отвечал, призвав не красноречие, скорей, пылкость сердца сложившимся трагическим обстоятельством, что касательно не только земли польской, силезской, но и всей Европы:

– Никогда наш благородный мир не видывал такой войны, опустошительной войны, будто пришествие конца света, более не скажешь о том, что сотворилось в восточных границах.

– И как понимаю, тебе нужна подмога, – вставил слово дотоле молчавший рыцарь Конрад Бесстрашный.

– Да, мне нужна помощь всей Европы, если так могу выразиться, ибо перед всеми нами общий враг, неведомый враг.

– Так уж неведом, хотя, Вы – князь высокой благой чести, отчасти правы, что можем сказать об этом враге, но заговорили будто, мол, они и есть воинство Антихриста, сошедшего с небес для ниспослания всем нам конца света, – опять говорил барон, слова его будто покрыты вуалью тревожности.