Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА-V
Я пожалел о том, что не взял модулятор. Ракетница – это, конечно, хорошо, шуму много. И только.
Зверь стремительно приближался. Голоса погонщиков смолкли. Слышались только хруст ломающегося кустарника и глухие удары лап о каменистую почву. Казалось, долина сотрясается от бега исполина. Воинственный дух оставил охотников совершенно. Каре рассыпалось. Его испуганные фрагменты попрятались в каменные проёмы за моей спиной. Наше доблестное войско «перестроилось» в новую форму, напоминающую немецкую рыцарскую свинью. На переднем крае этого «свинского порядка» оказались мы с Рэмом. Честно говоря, на такое откровенное свинство со стороны «товарищей» по охоте я не рассчитывал.
Рэм, не имевший ещё опыта смерти, беззаботно, как дитя, поглядывал на меня, чувствуя сердцем, что теперь именно от моих действий зависит исход охоты. Я велел ему отойти за камни. Распоряжение его огорчило. Он медлил. Мне пришлось повторить приказ более строгим голосом. Только тогда этот большой ребёнок вразвалочку направился в укрытие.
Я перезарядил ракетницу, вставив вместо сигнальных ракет обойму с так называемыми психопатическими трассерами. Они не могут произвести поражающее действие пули, но способны нарушить моторику и психологическое состояние противника. Оставалось надеяться, что в «устройстве» борУ помимо мышц и клыков есть и что-нибудь нервическое.
В этот момент последний ряд кустов, отделявших разъярённого зверя от горе-охотников, затрещал, и чудовище, напоминающее носорога, но размером со слона вывалилось на поляну. Пользуясь моментом, пока борУ застыл, размышляя, что делать дальше, я выстрелил, целясь животному в глаз – единственное место, через которое я мог потревожить его нервную систему. Выстрел оказался удачен. Отчаянно мотая огромной – полутораметровой – мордой, чудовище издало пронзительный рёв и поднялось на задние лапы. Вторично я выстрелил в пах, заметив розовое пятно слегка ворсистой кожи в нижней части бронированной туши. И этот выстрел достиг цели. Одна из задних лап животного задёргалась в конвульсиях, борУ потерял равновесие и всей своей тяжестью рухнул на камни метрах в четырёх от меня, подняв в воздух облако фиолетовой пыли.
Как только животное, тяжело дыша, замерло, парализованное на малое время трассерами-паралитами, осмелевшие дикари повскакали из-за своих укрытий и с криками типа «Виват, Глория!» бросились к поверженному зверю. Они окружили его плотным кольцом, не переставая воинственно галдеть и трясти оружием. Тут ко мне очень кстати подбежал Рэм.
– Рэм, скажи им, что надо убить зверя, иначе он скоро очнётся и тогда…
Я не успел договорить фразу, как огромная туша борУ дрогнула, зверь зашевелил лапами и подцепил когтями сразу двух туземцев. Он поднял добычу в воздух и раскрыл огромную пасть. Я выскочил из своего укрытия и разрядил до последнего патрона ракетницу прямо в отверстое горло зверя.
Наступил момент икс, беречь патроны не было никакого смысла. Или мы сейчас угомоним этого гиганта, или он очнётся и разнесёт всех нас так, что мама не горюй!
Взволнованный, с глазами, горящими, как два смоляных факела, Рэм был великолепен! Он бегал от вождя к вождю, тормошил их, указывая на меня, и всячески призывал к немедленным действиям. Увы, убедить их стоило труда.
Зверь снова впал в анабиоз, и дикари окончательно решили, что на этот раз с ним покончено. Два несчастных туземца, поднятые в воздух, затихли на весу. Сдавленные острыми когтями, они обмякли и не подавали признаков жизни. Впрочем, на них никто не обращал внимания. Все с интересом разглядывали поверженного борУ и трубили победу.
Но вот один из вождей, ещё раз выслушав Рэма, тревожно взглянул в мою сторону. Я сложил руки крест-накрест и, указывая на борУ, показал жестом, что охота не закончена. Вождь мотнул головой и издал короткий воинственный клёкот. Толпа мгновенно притихла, и началась сосредоточенная работа. Четыре дикаря взвалили на плечи огромное копьё, которое представляло собой шестиметровую жердь, похожую на длинный бамбуковый хлыст. С боевой стороны жердь заканчивалась полуметровым отточенным, как игла, каменным наконечником. К первой четвёрке присоединились ещё несколько дикарей. Процессия отбежала от зверя метров на двадцать. Вождь крикнул вторично, и дикари понеслись что было духу к поверженному гиганту, застывшему в неестественной позе с поднятыми вверх лапами. Копьё, как в масло, вошло в грудь чудовища чуть выше живота. Направление удара было рассчитано правильно, и наконечник копья, похоже, поразил зверя в самое сердце.
БорУ очнулся, оглушительно взревел, перекатился по камням, ломая копьё и вдавливая в грунт не успевших отбежать охотников. Затем он каким-то чудом поднялся на лапы, шатаясь, сделал несколько шагов в сторону леса и рухнул ниц, с оглушительным треском подминая под себя кустарник. Какое-то время он ещё жил, оглашая долину прощальным рёвом и вскапывая лапами каменистую почву, будто задумал вырыть себе могилу. Но судьба поединка была решена.
Только тогда я почувствовал, что у меня впервые в жизни трясутся, как у старика, руки и на глаза наворачиваются горячие, как кипяток, слёзы. Я отвернулся от умирающего борУ и пошёл прочь не разбирая дороги.
Окончания поединка и смерти несчастного великана я не видел, поэтому не стану описывать в подробностях то, что мне потом весь вечер рассказывал Рэм, восторженный и смущённый одновременно. БорУ действительно ни в чём не был виноват перед своими победителями. Какими доводами ни оправдывай жестокость на охоте (убийство – это всегда преднамеренная жестокость), в момент убийства убивающий сам превращается в зверя. Звероподобное состояние может длиться всего мгновение, но сам факт его присутствия в разумной материи разрушителен. Запомните, друзья: убивая зверя, человек превращается в зверя, убивая птицу или рыбу, человек тоже превращается… в зверя!
Часть 12. Фиолетовый – цвет надежды
Через неделю капсула была отремонтирована. Полифонические знания о станции, которые мы штудировали на Земле и «перештудировали» перед каждым предстоящим полётом, реально отозвались в успешной реанимации совершенно убитого на первый взгляд оборудования.
Старт я назначил на следующее утро. Перед дорогой надо было как следует выспаться, а главное – окончательно уговорить Рэма лететь со мной. На все предложения о совместном путешествии Рэм отвечал уклончиво или отмалчивался.
Наступил вечер. Мы сидели в рабочем отсеке и пили чай, приготовленный из дивной урийской полевой травки уто, что на языке дикарей значит «звёздная матерь». За станционным «окошком» разыгралась настоящая непогода. Крупные капли дождя лупили по бронированному стеклу иллюминатора. Казалось, ещё немного и первые из них брызнут на стол с нашей скромной вечерней трапезой. Рассерженное урийское небо я наблюдал впервые. Все полтора месяца пребывания на планете меня окружал прозрачный дымчато-фиолетовый небосклон, не зашторенный никакими грозными скоплениями молекулярной влаги. Невольно думалось, что добрая, славная Урия наверняка догадывается о предстоящем расставании и пытается что-то сказать мне «на посошок», проливая щедро, по-урийски, свои дивные фиолетовые воды.
Рэм сидел напротив и был явно не в себе. Он вертелся, слишком много ел, то и дело, как волчонок, исподлобья поглядывая на меня. Наконец он не выдержал и начал разговор первым:
– Ромул, не лети! Зачем тебе лететь? Здесь так хорошо, ты – вождь, тебя любят, у тебя есть я…
– Послушай, Рэм, не дури. Мы полетим вместе. Поверь, это очень важно. Я даю слово, ты вернёшься на Урию. А сейчас прошу тебя, соглашайся!
– Нет, брат, я останусь, я должен остаться.
– Рэм, не забывай, ты – человек. Пусть ты родился на Урии, но твоя планета – Земля!
– Э-э, какой я человек? Во мне течёт фиолетовая урийская кровь. Я никогда не стану одним из вас, да и не хочу этого. Помнишь, ты пошёл прочь, чтобы не видеть смерть борУ? Так вот, старый Лиу сказал мне тогда: «Когда-нибудь Большой брат захочет вернуться на небо, он будет звать тебя с собой, но тебе нельзя. В твоём сердце течёт урийская кровь. Есть предание, которое мы храним уже много Великих падв[2], выслушай его». И он рассказал мне, как однажды на Урию спустился с неба такой же Большой драго[3]. Но это был жестокий драго. Он заманил одного из наших братьев в жилище летающего дра(го)кона, распахнул страшные огненные пасти и умчался на небо. Небесная птица Ао рассказывала, как ужасно страдал наш брат вдали от Урии и как он умер, потому что его кровь потеряла цвет надежды…
Рэм первый раз за вечер не таясь посмотрел мне в глаза.
– Фиолетовый цвет – это цвет надежды! Теперь ты понимаешь, почему я не могу лететь с тобой?
Он замолчал, обдумывая что-то.
– Но я могу дать тебе свою кровь, и ты создашь там, на Земле, другого Рэма! Дать?..
По горестной интонации, с какой Рэм предложил мне свою кровь, я почувствовал всю меру его горячей привязанности ко мне.
– Нет, Рэм, – ответил я ему. – Если я покажу людям возможности урийского фиолета, не знаю, насколько правильно они это воспримут. Астронавта, о котором говорил старый Лиу, звали Роберт. Роберт Скарлей. Это был действительно «жестокий драго». Он плохо кончил. Впрочем, не о нём речь. Но я не поручусь за то, что среди многих миллиардов землян не найдётся по крайней мере ещё один такой драго. Вы все славные фиолетовые ребята. – Я сглотнул подступивший к горлу ком нежности. – И дай бог, чтобы человек или иной покоритель Вселенной подольше не лез к вам со своим любопытным и алчным разумом…
Рэм затаив дыхание слушал меня. Казалось, он старается запомнить каждое сказанное мной слово. Я обнял его, встал из-за стола и вышел на площадку трапа. Ливень стих. Ночное урийское небо походило на полог огромного шатра, прошитый драгоценными сверкающими нитями. «Где-то, – подумал я, – среди них таится и моя нить. Земная старушка Ариадна расплела свои седые косы на тысячи галактических орбит. Люди свили из её серебряных седин сотни межпланетных узелков-станций. Конечно, негоже мне оставлять волосок старушки неприбранным. Нить надобно скатать в клубок и вернуть по назначению.
А как же Рэм? Может, я не прав и в его присутствии рядом просто ищу личную выгоду? Но ведь он – это я. Я?..
Да, Ромул, он – это ты! До сих пор ты старался быть благом для урийских поселян, что же останавливает тебя теперь? Будь добр, твори добро до конца! Не кради бесценное семя Земли, пусть прорастает оно среди фиолетовых чудес!
Наступит время, потомки Рэма и твои правнуки встретятся на далёкой планете по имени Надежда. Они пройдут по её каменистым склонам, наблюдая причудливое сочетание тверди и неба как ещё один пример великого галактического многообразия!
– Ромул, видишь ту светящуюся точку? Это – моя Урия! – скажет один из них, указывая на крохотную звёздочку, мерцающую над острием горы.
– Конечно, Рэм, – улыбнётся другой, – отлично вижу, но это – Земля!
– Ты прав, – задумчиво ответит первый, – ведь мы на планете Надежда…
Фаддей Альхов
Поэтическая версия восточной легенды: О Великом Властелине Шухая
Железная поступь ХХI века неумолимо меняет лик планеты, и столь же неумолимо нарастает угроза её экологии, всему сущему на земле: людям, фауне, флоре. Но как сохранить извечную гармонию в этой триаде, как уберечь от утухания саму землю с её величием и красотой? Ответить на этот вопрос вместе с учёными и мыслителями стараются и мастера слова – поэты и писатели.
В центре этой проблемы и поэтическое сказание Альфреда Хобера о мудром охотнике Тун Ли и владыке тайги – тигре Великом Ване. В основу сказания положена и поэтически осмыслена повесть «Великий Ван» Николая Байкова (1872–1958), изданная в 1936 году в китайском Харбине. И, не обратившись к творчеству певца легендарного Шухая («Лесного моря»), нельзя, пожалуй, во всём его величии увидеть, услышать и понять колдовскую прелесть таёжного мира. Ещё в школьные годы у Коли Байкова проявилась истая любовь к природе, увлечение царством животных и растений. А встреча его, пятнадцатилетнего подростка, с великим русским путешественником Н. М. Пржевальским стала судьбоносной. «Русский богатырь-землепроходец» подарил юному другу свою книгу «Путешествие в Уссурийском крае. 1867–1869» с дарственной надписью, сказав при этом: «Возьми эту книгу и постарайся её дополнить».
И сталось так, что в 1901 году недавний юнкер Н. Байков оказался в Маньчжурии, в Заамурском округе пограничной стражи Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). А потом – после Октябрьской революции, в годы Гражданской войны, – волей судеб Н. Байков, не принявший власть большевиков, оказался в Белой армии, с остатками которой он в октябре 1922 года снова попал в Маньчжурию. Здесь-то, в Харбине, и проявился у Байкова с особой силой талант натуралиста, который счастливо сочетался с художественным даром, а трезвый рассудок учёного – с поэтическим видением мира. По словам биографа Н. Байкова Кима Рехо, «логос и поэзия, дополняя друг друга, слились в его творчестве».
Повесть «Великий Ван» принесла Н. Байкову мировое признание. А известный японский писатель Кикути Канн назвал её «первоклассным произведением мировой анималистической литературы». В книге содержится и ключ к разгадке той популярности, которой она до сих пор пользуется на Дальнем Востоке, особенно в Японии.
Для отечественного читателя байковский шедевр фактически вплоть до наших дней остается неизвестным: идеологические вериги времени крепко держали его в своих объятьях все долгие семь десятилетий. И, чтобы понять сущность и прелесть хоберовского поэтического сказания о Великом Ване, нельзя не обратиться к повести Николая Байкова.
История тигра – владыки маньчжурских лесов и гор, его жизнь от рождения до смерти – таков сюжет повести. Таёжные жители называют его Великим Ваном потому, что на широком плоском лбу тигра ясно вырисовывались очертания иероглифа Ван («царь»), а на затылке – Д («великий»). А сам замысел повести возник у Байкова, несомненно, под влиянием пленившей его восточной легенды о Великом Ване, в котором воплотился Горный Дух, царящий над природой. «Душа великого человека, – гласит эта легенда, – совершает цикл своих перевоплощений, поселяется в теле Великого Вана, а с его смертью переходит в цветок лотоса, невидимый для смертных, и пребывает в нем до полного очищения и слияния с мировой душой Вселенной».
Восточный колорит повести завораживает читателя, однако манера изображения и само её философское видение было непривычно для восточного читателя той поры. И ещё, что особенно важно, восточный художник созерцает природу в состоянии вечного покоя; он стремится передать её «настроение», его мало интересует зрительный эффект. Байков же изображает различные сферы зримого мира, передает все волшебные оттенки музыки леса. «Байков был превосходным художником-пейзажистом… Его пейзаж отличается объемностью, тогда как восточные читатели привыкли к одномерности изображения» (К. Рехо). И такое буддийское миросозерцание приводит к тому, что человек в природе обезличивается, растворяясь в ней; он часть природы, живет её настроениями, не внося в неё своих чувств. Один из знатоков буддийского миросозерцания С. Елисеев так истолковывает его: «В силу такого взгляда японец не мог обратиться к природе как к чему-то живому, себе подобному… Описывая природу, сравнивая себя с нею, он стремился войти в неё. С собою он природу не сравнивал и её не очеловечивал».
По-иному видится это Н. Байкову: он персонифицирует природу. Для него «лесное» общество – это своеобразный слепок человеческого общежития. Деревья и звери «думу думают»; их настроения изменчивы, как и человеческие чувства. Известно, что особый культ тигра на Дальнем Востоке связан с преклонением древнего человека перед грозной, сверхъестественной силой этого гигантского зверя. Тигр внушал страх и ужас, власть его была неограниченной. Байков же переосмысливает восточную легенду: если в той природа поглощает человека, властвует над ним, то Байкову дорога идея самоценности человеческой личности. Два существа в повести названы великими: это – Ван и старик Тун Ли, таёжный охотник, «читающий язык зверя, понимающий его душу». Они поставлены рядом, наравне, и на их взаимоотношениях автор стремится проверить свою сокровенную идею о мировой гармонии.
Тун Ли живёт по законам природы. С владыкой гор он дважды сталкивается на таёжной тропе: «Взгляды человека и зверя встретились. Расстояние сокращалось. Решительность и уверенность движений, несокрушимая воля, светившаяся в его взоре, импонировала царю тайги, и он пощадил старого ветерана, как и тогда, уступив дорогу… В сознание его проникло неведомое дотоле чувство уважения к человеку, проявившему сильнейшую волю и присутствие духа. Он был подавлен этой волей и побежден превосходством высшей духовной силы».
Выходит, что человек – царь природы? Нет, автор «Великого Вана» спорит с этим современным мифом: Ван уступил старику Тун Ли дорогу потому, что уважал его. Однако уважение Вана к человеку очень скоро поколебалось. Какой-то охотник, пользуясь хитроумными силками, убил его молодую подругу. Тигр мстил охотнику, когда видел его безумные, полные ужаса глаза: и владыка леса потерял уважение к царю природы. Нет, и тут Байков не согласен с таким принижением человека. И он рисует неприглядную картину надвигающейся на тайгу великой беды: «Появились новые «пришельцы», построившие «железные тропы» и пустившие по ним своих «послушных чудовищ»… Насмотревшись вдоволь на невиданное для него зрелище железнодорожной станции с её ослепительными звуками, поглощающими знакомые ему звуки тайги, Ван встал и заревел долго и протяжно, как бы жалуясь и в то же время угрожая могучему врагу». В этом реве зверя слышится и щемящая тоска автора по умирающей красоте Шухая – лесного моря – под натиском железного века. Да, нарушен веками создававшийся порядок в Шухае. Потеряно жизненное пространство звериного царства и растительного мира. Исчезает и дивная музыка звериных ночей. Безмолвствует превращенный в пустыню Шухай. Началось великое противостояние человека и зверя.
И тогда вновь возникает фигура Великого Старца Тун Ли. На совещании старейшин Шухая он говорит, что надо умилостивить Горного Духа, принести Великому Вану человеческую жертву. Он уверен, что спасение – не в противостоянии, ведущем к взаимному истреблению. Ради этого Тун Ли решил пожертвовать собою. В последний раз он встретился с Великим Ваном на месте жестокой схватки охотника и зверя. Смертельно раненный осколком разрывной пули, тигр готовился нанести страшный удар врагу. В этот роковой момент между ними встает фигура старца Тун Ли. Он пришел сюда выполнить свой обет и принести себя в жертву, как того требовал Закон тайги.
Ван был поражён и озадачен. Он помнил первую встречу с Тун Ли, когда уступил ему дорогу. И теперь, «поняв его чистые помыслы», Ван должен сойти с его пути. И он сошёл. Из уважения к Человеку. Старик долго шёл по следам уходящего Вана. Наконец зоркие глаза его увидели фигуру могучего зверя, неподвижно лежащего на вершине утеса.
Смерть Вана величественна. В самой его смерти – выражение спокойствия, красоты и силы: «Солнце багрово-красным шаром опускалось в туманную марь горных далей. Косые лучи его бросали кровавые блики на утёсы, скалы и голову хищника, неподвижную, как гранитное изваяние. Могучая фигура его возвышалась над хребтами гор».
Но, следуя легенде, Байков пишет, что Ван не умер – он заснул глубоким сном. «Настанет время, когда Великий Ван проснётся, и могучий голос его прокатится по горам и лесам, рождая многокрасочное эхо. Небо и земля содрогнутся, и пышно расцветет прекрасный цветок священного лотоса». Байковское видение сущего в отношениях человека с природой очень созвучно видению его одногодки – славного писателя В. К. Арсеньева (1872–1930) в документально-художественной повести «Дерсу Узала», написанной тринадцатью годами раньше. Тун Ли – это собрат Дерсу Узала, и оба они – дети природы, страстные защитники и хранители волшебного таёжного мира.
Проницательный читатель, безусловно, обратит внимание на два немаловажных момента байковской повести – её пролог щедро напоён жизнью: «Была ранняя весна. Тайга ожила, и буровато-серый фон её зеленел молодою листвой и изумрудом юных побегов…», но как жесток эпилог: «Пустыня безмолвствовала». И согласитесь, разве не стало сегодня еще более актуальным байковское предостережение о нарастающей угрозе всему человеческому роду?
А написана-то повесть «Великий Ван» в те годы, когда не только в нашей стране, а, скорее, во всем мире господствовала мичуринская максима: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача». А в Америке, охваченной жаждой наживы, на заводах Форда на каждом станке красовалась пластинка с издевательской надписью: «Рабочий, берегись машины! Бог создал человека, но не создал запчастей к нему».
* * *А в поэтическом сказании Альфреда Хобера древняя восточная легенда, по-своему осмысленная Николаем Байковым, получила свое поэтическое воплощение: но это не просто ее пересказ, а сказ «о величии великих, о добре и зле в их жизни». Поэзия – это творческое упоение. Поэт верит: гены добра в схватке со злом, пронизавшие легенду, неодолимо врачуют сердца и души читателей; об этом – напутственные строки поэта:
Всем вам будет мёд целебный В час мучительных исканий; Станет умиротвореньемВо чреде раздумий трудных; И спасительной молитвойВ час свободный созерцанья…И стал хоберовский сказ своеобразным поэтическим гимном во славу Человека, хранителя извечной гармонии мира:
Лад, гармония, согласье — Основной Закон Шухая,И ему все подчинялись, Жили, как велел Закон…Жили, жизнью наслаждались, Много знали друг о другеЧеловек и Тигр таёжный — Ван Великий и Тун Ли.Сказ разворачивается степенно и величаво, а слова искрятся, звенят в едином ритмо-мелодическом ладе, и сливаются органично стих рифмованный и белый стих с его волшебной бунинской строфикой.
Вот осень,
Краски пробуя, играя, По щемящему ШухаюЖжёт бездымные костры.А это весна шествует по тайге:
Пихты, лиственницы, ели Дружно лапами махали,Сосны медные качалисьПод ветвями-парусами —Шёл тайгою шум зелёный, Вал за валом наплывая.В своем сказе А. Хобер удачно перемежает оба поэтических лада. Выразительно изображение поединка старого охотника и Властелина Шухая: тут рифма, как нигде, усиливает смысловую палитру текста:
Два взгляда скрестились, как тропы в распадке, Стоят в напряжении Тигр и Тун Ли — Огромный и скромный, – готовые к схватке, Безмолвно глаза поединок вели…А вот финал последней встречи Тун Ли с Властелином Шухая оправданно подан всё тем же белым стихом:
Над тайгою возвышаясь,Засыпал Тигр – Ван Великий, Незаметно каменея И сливаясь с тем утёсом. Расплывались очертанья — Тигра грозного величье, И цветок рождался – лотос,Знак небесный – лотос белый… Колокольный звон печальный Над ночной звучал тайгою, Рокотал: ушёл Великий!..Вечность ход свой продолжала.Александр Липатов,профессор Марийского государственного университета, доктор филологических наук.Сказание о Тун Ли и Великом Ване
ПрологВсем, кого влекут легенды,Древне-дивные преданья, —Восхитительная повестьОт Байкова НиколаяО величии великих,О добре и зле в их жизни,Повесть-сказ «Великий Ван»:Всем вам будет мёд целебныйВ час мучительных исканий;Станет умиротвореньемВо чреде раздумий трудных;И спасительной молитвойВ час свободный созерцанья…Там, где реки, извиваясь,По тайге стремятся к морю,Брызжут пенными волнами,Вдаль уносят гребешки,В том лесном краю безбрежном,Что Шухаем величают,В фанзе скромной, мхом покрытой,Жил Тун Ли, охотник мудрый,А кругом – тайги разлив.Край, волнуемый как море,От Большого гор Хингана,От широкого АмураИ до Жёлтой Сунгари.Первозданный край восточный.Там деревья-великаны —Ильмы, ясени и ели —Хвойный лес, широколистный;А ещё кедровый стланик —Как китайская стена,Дебри, заросли густые,Дом надежный для зверей.Там пугливые козули,Благородные изюбры,Кабанов стада клыкастых,Кошки дикие и рыси,Барсы вольные, как ветры,Косолапые медведиИ Властитель мест таёжных —Тигр с вершины Пак-Ту-Сан.Лад, гармония, согласье —Основной Закон Шухая,И ему все подчинялись,Жили, как велел Закон.Звери, птицы, и деревья,Горы, реки, и болота,И Тун Ли — охотник мудрый —Основной Закон блюли.Справедлив Тун Ли – охотник,Зверолов в дремучих чащах.Знал язык зверей, их душуПонимал мудрец Тун Ли.Жил в тайге Правитель главный,Всеми признанный Владыка —Тигр, которого все знали,Звали все Великий Ван.Жили, жизнью наслаждались,Много знали друг о другеЧеловек и Тигр таёжный —Ван Великий и Тун Ли.И лишь дважды в жизни долгойДовелось им повстречаться,И стоять друг против друга,И смотреть глаза в глаза.Чем закончились те встречиУ Тун Ли с Великим Ваном,Море видело Лесное,Знает край тайги – Шухай.От рожденья и до смертиПовелителя Шухая —Восхитительная повестьОт Байкова Николая,Повесть-сказ «Великий Ван»…1. ПротивостояниеВеснаЗубцы дальних горПодернулись легкой дымкой…Весть подают:Вот он, настал наконецПервый весенний рассветСайгёОтгуляли вьюги злые,И метели отплясали,И бураны скрылись в горы —Круговерти не слыхать.Солнце красное с востокаСтало ярче и теплее,И снега сошли ручьями,Зимний холод унесли…И тайга весенним шумомНаполнялась, хорошела,Расставалась, не жалея,С хмурым сумраком лесным…По тайге весна катиласьНежной зелени клубами,И колючками цеплялисьБарбарис и бересклет.Нависали кедры кроной,Пихты, лиственницы, елиДружно лапами махали,Сосны медные качалисьПод ветвями-парусами —Шёл тайгою шум зелёный,Вал за валом наплывая.Пели птицы, славя солнце,Колокольчиковый щебетЗатухал в дремучих дебрях.По тропинкам скрытым звериВыходили на охоту,Норы, лежбища, берлогиОсторожно покидая.Звал весенний дух в дорогу,Вёл инстинкт – обычай древний…Поединок…Усталый охотник домой возвращался,К заветной шёл фанзе приметной тропой.Тайгой обновленной Тун Ли восхищался —Он в музыке леса купался душой.Шуршали мохнатые пихты и ели —Шумела тайга океанской волной,И ветры, играя, вели Тун Ли к цели —В родимую фанзу под старой сосной.Тропинка змеилась, в распадок сбегала —Туда, где прозрачный сребрился ручей.Тайга открывалась, Тун Ли волновалаНа всем протяженье и дней и ночей.Ласкали зелёно-пологие склоныИ плоские блюдца открытых вершинУвалов и кряжей маньчжурской короны,Где каждая сопка – червонный алтын.Законы Шухая – тайги повеленья —Тун Ли исполнял, как молитву берёг.Таёжный охотник был смелым в решеньяхВ лесу – среди нор, среди гнёзд и берлог.По тропам звериным Тун Ли шёл упорно,Выслеживал зверя, читая следы,Ступал осмотрительно тропкою горнойОт всплеска зари и до яркой звезды.Весеннюю свежесть всей грудью вдыхая,Тун Ли по простору цветастому плыл:Дышал с наслажденьем, душой отдыхая,И принял лишь то, чем Шухай одарил.Вот солнце затмилось – за сопкой пропало,Сверкнуло жар-птицей над кромками гор.И первые звёзды небес замигали.Тун Ли покоряет таёжный простор…ВечерМягко вечер приближался,Темнота сгущалась в чащах,И всплывали в небе звёзды,Месяц лодочкою плыл.Над тайгою первозданной,Над широким чудным краем,Вечер тихо опускался,Тёплый воздух освежаяИ неся ночной покой.Робкий шелест, вслед – шуршанье,Темнота гнездилась в ветках,Птицы, звери и деревья —Все готовились ко сну…Тропа убегает, скалу огибая…Вдруг в мягком сиянии вспыхнувших звёздТун Ли видит Тигра. Тропу преграждая,Тот встал, словно кряж, в исполинский свой рост.Могучий лоб Тигра, широкий и плоский,Иероглифом «Ван», как алмазной звездой,Увенчан отчетливым титулом броским:Ван – Царь! Повелитель тайги вековой!А мощного Тигра затылок просторныйИероглифом «Д» ярким светом горит —Великий! Владыка долинный и горный!Иероглиф, как факел, о том говорит.Глядел на охотника Тигр, не мигая,Смотрел и охотник на Тигра в упор:Так вот ты какой, Повелитель Шухая —Долин, и предгорий, и кряжистых гор!Два взгляда скрестились, как тропы в распадке,Стоят в напряжении Тигр и Тун Ли —Огромный и скромный, — готовые к схватке,Безмолвно глаза поединок вели…И словно на меч Тигр наткнулся, ступая, —Охотник в глазах его вырос до туч.Впервые растерян Владыка Шухая:Пронзил его свет – человеческий луч.Решительность взгляда и огненность духа —Они подавили сознанье Царя,И тот отступил, рыкнул, словно белуха,Глаза пламенели, как два янтаря.Тигр был поражён, потрясён, озадачен,Охотника мысли — что девственный лес;Он понял и принял их нравом горячим —Оскалив клыки,Тигр с урчаньем исчез.Кусты закачались, и хрустнули ветки,Владыка Шухая сквозь чащу бежал,С собой уносил свет пронзительно-цепкий…Тун Ли возбуждён, словно месяц сиял.Душа ликовала — в груди было тесно —Хотела скорей возлететь в небеса!Мгновенье – прекрасно!Мгновенье – чудесно!Мгновенье – победно! Сияли глаза,И сердце стучало: «Тун Ли, ты – Великий!Твой дух – одержимый, он к звёздам вознёс!..»Тайга поглощала закатные блики,И небо роилось мерцанием звёзд…2. ПротивоборствоВновь деревья дерзко обнажая,Чтоб весну из памяти изгнать,Осень по безбрежному ШухаюПродолжает тихо наступать…ОсеньЛистья жухлые на тропах,Травы вянули в распадкахИ прозрачно-звонкий воздух,Что над сопками висел,Каждый миг напоминали:Время движется. И осень,Краски пробуя, играя,По щемящему ШухаюЖжёт бездымные костры.Пляшут пёстрые поляны,Угасают листья, травы.Пламя осени танцует —Всё горит в её кострах.Ветры резкие и ливниРазметают лес дремучий,И потоки, убегая,Упадут в Сунгари шумно,А затем Амура волны,Колыхаясь и ныряя,В океан умчат валы…Последняя встреча…Старейшин волю исполняя —Вернуть согласье в мир лесов, —Тун Ли, надёжный друг Шухая,Собой пожертвовать готов.И он предстал пред грозным зверемВ рубахе чистой, как душа;Глаза сияли светлой верой,Орлиной зоркостью дыша.Глаза в глаза. Тун Ли спокоен,Уверен и невозмутим,Решителен и непреклонен.Великий Ван стоит пред ним…Зверь раненый – страшнее вдвое,Царь раненый – грозней в сто раз.Великий Ван перед собоюВновь видит блеск мудрейших глаз,Как родники с водою чистойСреди таёжной красоты,Все помыслы Тун Ли – лучисты,Все помыслы Тун Ли – чисты…И вспомнил Ван тот поединокДалекой раннею весной:Щедрее солнце грело спинуИ свежий воздух был хмельной.А он готов был, как и прежде,Убить того, кто перед ним.Но… не сбылась в тот раз надежда —Мудрец Тун Ли несокрушим.Душа Тун Ли была сильнее.А помыслы – родник лесной —Проникновеннее, светлее,Чем неба просинь в час ночной.Взгляд мудреца проникновенныйВеликий Ван отбить не смог…Тун Ли, охотник вдохновенный,Стоит блажен и одинок…И, жертвенностью покорённый,Великий Ван ошеломлён,Лесной Владыка и Царь горный