Покаяние агнца
Наши буровики, выскочив из клуба, тотчас набросились на местного мачо, и не только на него, но и на всё его окружение. Началась потасовка…
Аська увела меня в медпункт, где работала медсестрой. Перевязала, остановив кровь. И мы находились там до раннего утра, затем пошли в дом, где располагалась наша буровая бригада. Я, тогда сосредоточенный на самом себе, даже не догадывался о том, что Аська тоже ранена. Я не видел и того, как она занималась своими ранами в медпункте.
Оставив меня в расположении буровиков, она ушла к себе домой, дом её стоял напротив нашего. Жила она у своего дяди – научного работника института, который забрал её, как она выражалась – «из аула», после окончания школы. И здесь она, работая в медпункте, готовилась к поступлению в Вуз. Сопроводив меня, Аська ушла домой. И… больше я уже никогда её не увидел. Первым автобусом она покинула село и уехала к родителям в Талдыкурганскую область. Много раз я писал в Антоновку, где они проживали, – ответа долго не было. И только к весне я, наконец, получил весточку, в которой её мать сообщила, что « Асия сбежала с каким-то русским в Сибирь» и просила меня больше не писать писем.
…Аська никогда не выпадала из моей памяти. И уже после армии, будучи женатым человеком, я обратился в справочное бюро Алма-Аты со слабой надеждой разыскать её. Мне сообщили, что гражданка Шонова Асия действительно проживает в городе по улице Муканова. Это было накануне праздника 8 марта, и я незамедлительно послал по адресу поздравительную открытку, совершенно не зная её семейного положения. Ответа
не было. И уже, наверное, спустя десять лет после нашего неожиданного расставания, я вдруг увидел в магазине около моего места работы женщину, точь-в-точь похожую на Асю.
– Асенька, ты ли это? – воскликнул я. – Как я рад тебя увидеть!..
Женщина, которая без сомнения была Асей, остановилась, посмотрела мне в глаза и спокойно ответила: «Вы, по-видимому, ошиблись, я – не Ася». И направилась к кассе. А я, остолбенев, долго ещё не мог прийти в себя.
…Прошло ещё много лет, а я так и не встретил эту смелую девушку. И лишь шрам напоминает мне о той зиме и о том посёлке, где мы с Асей встречали новый год. Шрам, полученный от человека, которого я и имени-то не знаю. Это был не то Сергей, не то Семён. Бог его ведает.
…Они, наши буровики, били его неистово. Повалили с ног, пинали, а потом Алим, ранее отсидевший десять лет в заключении, дрыном, подобным оглобли, молотил его. А он… полз навстречу им – бесстрашный, неистребимый.
На другой день лицо его было синюшным и опухшим, глаза еле просматривались сквозь щелки век. Когда сказали ему, что он ножом ранил Аську, и что она поехала в прокуратуру с заявлением – он только тогда заметно смутился. Однако, буровики, посовещавшись, сказали мне: «Юра, милицию привлекать не надо. Потому что мы тоже почти все судимы. И будут неприятности». На том и порешили. Местным парням сказали, чтобы они срочно вставили стёкла в окна, которые разбили. И они это сделали. А когда после праздников явился старший мастер Шахлар, всё было на мази и как всегда. Только голова моя была обмотана бинтами. Оказывается, я поскользнулся и упал, ударившись о перила.
Школьная любовь
Моя первая любовь – Инна Соколова была вовсе не Инна, а Аргентина. Так назвала её мать – учительница истории. Какие экзотические мотивы побудили её назвать свою дочь так, не знаю. Как не знаю и того, как её дочь жила с таким именем в Москве, куда она как медалистка уехала поступать в институт. Там и осталась, потому что возмечтала жить в Москве ещё школьницей, после того как побывала в столице, будучи лучшей ученицей класса, направленной туда по бесплатной турпутёвке.
Мы учились в четвёртом классе, когда моё сердце вдруг застучало неровно при встрече с Инной. Помню, как позже уже, мы с ней, взявшись за руки, продвигались к клубу, за которым стоял многоквартирный барак, где она жила. Быстро вечерело. Мы приближались как раз к тому месту, где в октябре сорок пятого года мой брат Шуня собирал стёклышки, показывая их другу. Делал он это увлечённо до тех пор, пока перед ними не предстал человек в военной форме с вещмешком за плечами и наградами на груди. Он поднял Шуню с земли, притянул к себе и спросил: – Ты кто: Шурик или Юрик? – Шурик, – ответил брат. – А я твой папа, – сказал военный – Вот вернулся с фронта, с войны…
…Но мы с Инкой сейчас думали не о том. Мы дружили с ней и, как казалось нам, очень любили друг друга.
Совсем стемнело. Было безлюдно. Начал моросить дождь.
– Так ты меня любишь? – спросил я.
– Люблю, – ответила Инна.
– Правда?
– Правда.
– Посмотри в глаза,
Инка приблизила своё лицо и в упор заглянула в глаза. Я на время успокоился.
– Уроки я опять не выучил, – вспомнил некстати я.
– Это плохо, – не одобрила она.
– Не могу. А ты можешь?
– Могу.
– Значит, не так меня любишь.
– Неправда.
– А любишь?
– Люблю.
– Очень?
– Да– да– да, очень– очень– очень, люблю– люблю– люблю! И знаешь что? – резко добавила она, – Хватит об этом. Нельзя так часто говорить «люблю».
– Почему это нельзя? – удивился я.
Инка молчала. О любви она знала из книг. А там не спрашивали об этом через каждые пять минут. Но я хотел любви вечной:
– Молчишь, значит, не любишь.
– Да! Не люблю! Надоело! – запальчиво выпалила она.
– Ах, надоело?! Вот оно что? – взвихрился я.
– Юрч, ну не мучь меня. Как тебе доказать ещё? – взмолилась Инка.
– Ты уже доказала, как только что сказала, – в рифму возмутился я. – Можешь не говорить дальше. Прощай! – рванулся я в сторону.
« Ну, отчего он такой необузданный», – только и подумала она. – Юрка, вернись! – крикнула вдогонку.
– Никогда! – резко отозвался я. И вдруг увидел: Инка, прыгая через лужу, поскользнулась и упала в грязь. Всё у меня съёжилось внутри.
– Инка! – крикнул я. Подскочил, приподнял и, прижав к себе, поцеловал.
На душе стало спокойно и ново. Дождь всё усиливался.
– Хорошая моя… я люблю тебя, Инка, – говорил я, прижимая её к себе, на месте, где когда-то мой отец встретил сына – брата моего Шуню.
…Тогда мы целовались по-детски безвинно, движимые сильным душевным порывом, который был далёк от первородных инстинктов.
А в пятом классе я приходил к ней домой учить химию и математику. Но в голову науки не лезли. Находясь рядом с ней, я был словно безумный. Тогда я уже пописывал стихи, но они не были о любви. Я собрал их в тетрадку и отдал Инке, чтобы она расставила знаки препинания и исправила орфографические ошибки. Из той тетрадки мне запомнились только следующие строки:
Шёл 1941 год,
Когда немецкая держава
На нашу мирную страну
С огромной силою напала.
Нам трудно было устоять тогда:
Мы поневоле отступали
И отдавали города.
Запомнились они скорее потому, что друг моего дяди Прокопия – комсомольский активист нашего шахтёрского рудника Вася Кирдяшкин сделал мне замечание: «Мы не поневоле, – как пишешь ты, – отступали, – а тактично. Это большая разница». И я легко согласился с ним, поскольку ещё не совсем разбирался в «страдегии» и «тактике». Конечно же, только тактично можно было отдать почти всю европейскую часть страны. И я вопреки нарушениям ритмической закономерности стиха вписал: «Мы тактично отступали и отдавали города».
Инна была первой, кто прочёл мои поэтические опусы. Я любил её очень. Помню, как-то зимой она, провожая меня, вышла на крыльцо босиком. На другой день заболела и не пришла в школу. Для меня было мучительно не видеть её.
Дружба наша продолжалась до тех пор, пока летом на каникулы не приехал к Инке в гости со своей мамой пацан по имени Алька Дрючин. Она стала появляться везде с ним.
Меня это страшно угнетало и выводило из себя. Я наблюдал за ней незаметно со стороны
и безумно ревновал. Потом, когда он, наконец, уехал, мы, одноклассники, однажды играли в парке в волейбол, расположившись в кружок. Принимая пас, Инка споткнулась и упала. Подол её платьишка поднялся и обнажил трусики, на которых была кровь. Это заметил не только я, но и остальные пацаны. Сначала мы смутились, А потом, удалившись в сторону, начали плеваться. Особенно усердствовал я, назвав свою бывшую возлюбленную «Инна – кровина». Так и пошло. «Ты сегодня видел Кровину?– спросил однажды один из пацанов. – Она встречается с Борькой Ослоповым. Он теперь ходит, как и ты когда-то, к ней домой». Я выходил из себя от безысходной злобы и возмущения.
…Когда учишься в одной школе, и если ты очень «подвижный» малый, за тобой накапливается много грешков, и ты частенько попадаешь в учительскую на разборки. И, несмотря на то, что ты активен не всегда «отрицательно», в конце концов, ты всё равно «виноват». В шестом классе мы по примеру « молодой гвардии», описанной Фадеевым в его известной книге, создали свою «юную гвардию». Каждый член нашей организации носил на груди маленькую серебристую звёздочку и имел «мандат» в виде книжечки с уставом, который должен быть всегда при себе. Над нами не было руководящей силы партии, мы были сами по себе. И это нам нравилось. Из взрослых была только Елена Николаевна – учительница литературы и русского языка, которая легко нас «просекла», когда однажды утром обнаружила на двери своей квартиры листовку, написанную хорошо ей знакомым почерком. Было мирное время. Но нам хотелось «тайных» действий. Приближалось 8 марта, и мы решили поздравить женщин листовками, которые писали от руки, подсовывали в сумки женщин и расклеивали, где придётся. Один из членов нашей «гвардии» ухитрился, переписывая текст, наделать массу ошибок уже в первой фразе-обращении: «Да
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги