Бесогон. Россия между прошлым и будущим
Василий Васильевич Розанов
А как? Да – вот так:
«Шумит ветер в полночь и несёт листы…
Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полу-мысли, полу-чувства… Которые, будучи звуковыми обрывками, имеют ту значительность, что “сошли” прямо с души, без переработки, без цели, без преднамеренья, – без всего постороннего…
Просто, – “душа живёт”, то есть “жила”, “дохнула”…»
Живая душа Василия Васильевича Розанова… она согрела и мою душу, укрепила во мне дух русского человека.
Человек это был особенный, и каждый, кто прочитает Розанова сегодня, либо влюбится в него безоговорочно и примет его как своего, либо отвергнет как чужого.
Равнодушных не предвидится.
Так с ним было всегда: в жизни и творчестве. Страстный, хлёсткий, противоречивый, порою даже злой, но никогда не равнодушно теплохладный и всегда русский по нутряной сути своей.
Достаточно вспомнить хотя бы публичное осуждение и исключение в 1914 году Розанова (за его позицию в печати «по делу Бейлиса», а вернее по «делу Ющинского») из «Религиозно-философского общества»; это того самого Розанова, который в 1917 году пропоёт оду «великому предназначению еврейского народа». Почти все тогда негодовали, это правда. Многие пытались клеить ему ярлыки, поливать грязью, мазать дёгтем.
Но почему-то ничего не липло к этому человеку. Не липло, и всё!
И это многих раздражало… А раздражало главным образом потому, что Розанов был человеком единого, цельного, горячего русского духовного склада.
Живая душа Василия Васильевича Розанова… она согрела и мою душу, укрепила во мне дух русского человека.
И это – главное.
На первый взгляд Василий Васильевич Розанов – это отсутствие всякой общепринятой мыслительной формы. Логики – ну, никакой. Человек совершенно «нелитературный», а пишет так, что кожей чувствуешь «биение живого». В его «Опавших листьях» – каждую жилочку видно.
Алексей Сергеевич Суворин
Сам – небольшого роста, узкоплечий, несклад- ный, рыжеватый. При полном отсутствии атрибутов внешней силы, мужественности и красоты, он как древний грек боготворил человеческое тело, был страстен (даже в каком-то смысле развратен) и всю жизнь мучился проблемами физики и «метафизики пола». Пожалуй, именно он олицетворял собой ненасытное и плодовитое «женское начало» в российской словесности. Куда там прошлым и настоящим декадентам! Он не писал, а изливал душу на бумагу. Писал (по его собственным словам) даже не кровью, а семенем человеческим. Выворачивал себя наизнанку. Какая-то патофилология, ежедневная и непрерывная бытовая исповедь «ветхого Адама», рвущегося – к Богу.
Розанов – это, конечно же, Москва. Точнее, персонифицированное в слове ощущение Москвы. Её говоров, жестов, запахов. И это несмотря на то, что самые счастливые и полнокровные годы своей жизни он провёл в Санкт-Петербурге – в кругу большой семьи, рядом с женой-«другом», сотрудничая у любимого им Алексея Сергеевича Суворина в «Новом Времени». Именно в эти годы были написаны «Уединённое» (1911), два короба «Опавших листьев» (1913, 1915), «Сахарна» (1913), «Мимолётное» (1914, 1915) и «Последние листья» (1916, 1917). А закончилось всё это счастье – революционным Петроградом, из которого Розанов бежал в 1917 году в показавшийся ему спасительным и тихим Сергиев Посад, где он написал свой последний и страшный «Апокалипсис нашего времени».
В Сергиевом Посаде в 1919 году, «вдруг» оставленный в покое публикой, недугуя и голодая, Розанов скончался. Его отпел и проводил в последний путь давний друг – о. Павел Флоренский. Погребён Розанов на кладбище Черниговского монастыря рядом с могилой Константина Николаевича Леонтьева.
Сегодня Розанова помнят и издают. Каждый год в годовщину смерти на 5 февраля приезжают к нему на могилу его верные читатели и почитатели. Служат панихиду, поминают душу усопшего раба Божьего Василия. В издательстве «Республика», под общей редакцией А. Н. Николюкина, начиная с 1994 года по настоящее время издано (если не ошибаюсь) более тридцати томов его сочинений. Не знаю, как бы сам Василий Васильевич прореагировал, увидев всё это, в ряд на академической книжной полке…
Грешен и я. В моём издательстве «Сибирский цирюльник» в 2002 году вышла в свет книга «Розанов и Ильин. Азбука парадоксальных истин», в которой я подобрал и опубликовал выборку из «розановской листвы», поразившей меня своей парадоксальностью и искренностью.
Хотелось бы, чтобы и вы (кто – в очередной, а кто, может быть, и в первый раз) соприкоснулись с русским гением, и предлагаю вам прочесть избранное из его книги «Уединённое»:
* * *Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком…
И всё понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем.
(на улице)
* * *Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.
(за нумизматикой)
* * *…Как мне нравится Победоносцев, который на слова: «это вызовет дурные толки в обществе» – остановился и – не плюнул, а как-то выпустил слюну на пол, растёр и, ничего не сказав, пошёл дальше. (Рассказ, негодующий, – о нём свящ. Петрова.)
(за нумизматикой)
Константин Петрович Победоносцев
* * *Малую травку родить – труднее, чем разрушить каменный дом.
* * *Из «сердца горестных замет»: за много лет в литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал из приходо-расходной книжки (по изданиям), по «отзывам в печати», что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее, – как все люди жадно хватаются за книгу, статью. – «И пошло, и пошло»… Но с какою бы любовью, от какого бы чистого сердца вы ни написали книгу или статью с положительным содержанием, – это лежит мёртво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.
– «Не хочется» – здесь: «скучно, надоело».
– Да что «надоело»-то? Ведь вы не читали.
– «Всё равно – надоело. Заранее знаем»…
– «Бежим. Ловим. Благодарим», – там.
– Да за что «благодарите»-то? Ведь пало и задавило, или падет и задавит?
– «Всё равно… Весело. Веселее жить». – Любят люди пожар. Любят цирк. Охоту. Даже когда кто-нибудь тонет – в сущности, любят смотреть: сбегаются.
Вот в чём дело.
И литература сделалась мне противна.
(за нумизматикой)
* * *В России вся собственность выросла из «выпросил» или «подарил» или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается.
(Луга – Петербург, вагон)
* * *Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слёз. И их вечное пререкание – моя жизнь.
(на Троицком мосту)
* * *Смех не может ничего убить. Смех может только придавить.
(о нигилизме)
* * *Техника, присоединившись к душе, дала ей всемогущество. Но она же её и раздавила. Появилась «техническая душа» – contradictio in adjecto. И вдохновение умерло.
(печать и вообще «всё новое»)
* * *Добчинского, если б он жил в более «граждански-развитую эпоху», – и представить нельзя иначе, как журналистом, или, ещё правильнее – стоящим во главе «литературно-политического» журнала; а Ноздрёв писал бы у него передовицы… Это в тихое время; в бурное – Добчинский бегал бы с прокламациями, а Ноздрёв был бы «за Родичева». И, кто знает, вдвоём не совершили ли бы они переворота. «Не боги горшки обжигают»…
(за нумизматикой)
* * *Выньте, так сказать, из самого существа мира молитву, – сделайте, чтобы язык мой, ум мой разучился словам её; чтобы я этого не мог, люди этого не могли; и я с выпученными глазами и ужасным воем выбежал бы из дому, и бежал, бежал, пока не упал. Без молитвы совершенно нельзя жить… Без молитвы – безумие и ужас.
Но это всё понимается, когда плачется… А кто не плачет, не плакал, – как ему это объяснить? Он никогда не поймёт. А ведь много людей, которые никогда не плачут.
Как муж – он не любил жену, как отец – не заботился о детях; жена изменила – он «махнул рукой»; выгнали из школы сына – он обругал школу и отдал в другую. Скажите, что такому «позитивисту» скажет религия? Он пожмёт плечами и улыбнётся.
Да: но он – не все.
Позитивизм истинен, нужен и даже вечен: но для определённой частицы людей. Позитивизм нужен для «позитивистов»; суть не в «позитивизме», а в «позитивисте»: человек и здесь, как везде – раньше теории.
Да…
Религиозный человек предшествует всякой религии, и «позитивный человек» родился гораздо раньше Огюста Конта.
(за нумизматикой)
* * *Да что же и дорого-то в России, как не старые церкви. Уж не канцелярия ли? Или не редакция ли? А церковь старая-старая, и дьячок – «не очень», все с грешком, слабенькие. А тепло только тут. Отчего же тут тепло, когда везде холодно? Хоронили тут мамашу, братцев; похоронят меня; будут тут же жениться дети; все тут… Всё важное… И вот люди надышали тепла.
* * *Сколько прекрасного встретишь в человеке, где и не ожидаешь…
И сколько порочного, – и тоже где не ожидаешь.
(на улице)
* * *Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их. «Пренесносный Щедрин». Но почему-то я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает.
Между тем я бесспорно и презираю русских, до отвращения. Аномалия.
(за нумизматикой)
* * *С основания мира было две философии: философия человека, которому почему-либо хочется кого-то выпороть; и философия выпоротого человека. Наша русская философия вся – философия выпоротого человека. Но от Манфреда до Ницше западная страдает соллогубовским зудом: «кого бы мне посечь».
Ницше почтили потому, что он был немец, и притом – страдающий (болезнь). Но если бы русский и от себя заговорил в духе: «падающего ещё толкни», – его бы назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать.
(По прочтении статьи Перцова «Между старым и новым»)
* * *Правда выше солнца, выше неба, выше бога: ибо если и бог начинался бы не с правды – он не бог, и небо – трясина, и солнце – медная посуда.
(на обороте транспаранта)
* * *Я ещё не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллион лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет; и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй «по морали».
Нет, я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй как сама знаешь. А к вечеру пойдёшь к Богу.
Ибо жизнь моя есть день мой, – и он именно мой день, а не Сократа или Спинозы.
(вагон)
* * *Даже не знаю, через «Ђ» или через «е» пишется нравственность.
И кто у неё папаша был – не знаю, и кто мамаша, и были ли деточки, и где адрес её – ничегошеньки не знаю.
(о морали; СПб. – Киев, вагон)
* * *Хочу ли действовать на жизнь? Иметь влияние?
Не особенно.
* * *Я похож на младенца в утробе матери, но которому вовсе не хочется родиться. «Мне и тут тепло»…
(на извощике, ночью)
* * *Никакой человек не достоин похвалы. Всякий человек достоин только жалости.
(29 декабря 1911 года)
Евразийская памятка российскому политику
Так уже сложилось, что само слово «евразийство» вызывало и вызывает у людей довольно бурную и противоречивую реакцию. Когда в 1992 году, начитавшись евразийцев Николая Трубецкого и Петра Савицкого, я спросил у академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва: «А почему бы Российский фонд культуры не переименовать в Евразийский фонд культуры?» – то удивился его реакции. Она была неожиданно резкой и какой-то испуганной. Дмитрий Сергеевич замахал руками: «Вы что, с ума сошли? Это же – Трубецкой! Да не дай Бог!»
Николай Сергеевич Трубецкой
Тогда я, честно говоря, не понял, чем это было вызвано. А теперь начинаю понимать, что «евразийство» – это движение прямо в противоположном направлении от современной европейской цивилизации и культуры. Не с точки бытового обихода, а с точки зрения бытийного отношения к миру и земле, к человеку и Богу…
Примерно тогда же, вернувшись со съёмок картины «Урга», я написал письмо премьер-министру России – Ивану Силаеву. Написал о том, что, по моему мнению, будущее наше лежит на Востоке, в частности в Китае. И поворачиваться нам нужно туда – в ту сторону. Но меня не услышали. Да и как могли меня тогда услышать? И главное – кто? Ну, написал кинорежиссёр о том, что почувствовал и увидел, искренне написал, но и только…
Прошло двадцать с лишним лет – и «восточное ускорение» было придано России самим временем. Всё стало происходить с неизбежной необходимостью. Сама жизнь заставляет нас искать партнёров не только на Западе, но и на Востоке. Сегодня «евразийство» становится очевидным для многих, в том числе и для крупных российских политиков. Публицисты об этом пишут, эксперты обсуждают, книги выходят, газеты и журналы издаются…
Вот, например, журнал «Русская Евразия». Это хорошее крепкое издание. Оно интересно тем, что даёт серьёзную пищу для размышления. В нём печатаются, на мой взгляд, интересные материалы по русской истории и философии. Глубокие экспертные статьи о взаимоотношениях России, Европы и Америки. В 2014 году, в июльском номере этого журнала была опубликована статья Ксении Вермишиной «Окраинный синдром». Она, на мой взгляд, столь содержательна и актуальна, что достойна отдельного самостоятельного прочтения и осмысления. И я хотел бы вас с ней ознакомить.
«Евразийство» – это движение прямо в противоположном направлении от современной европейской цивилизации и культуры. Не с точки бытового обихода, а с точки зрения бытийного отношения к миру и земле, к человеку и Богу…
Итак – «Окраинный синдром».
«Евразийская идеология, ставшая сегодня в России, по сути, главной, была в основном разработана русскими эмигрантами. Причём парадоксальная, на первый взгляд, вещь: из четырёх основоположников евразийства – Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, П. П. Сувчинского и Г. В. Флоровского – только первый являлся великороссом. Савицкий и Сувчинский выросли на Украине. Флоровский был одесситом. Сегодня нам интересно, прежде всего, то особое внимание, которое “первые евразийцы” оказывали теме Украины, её роли в становлении русской государственности. Не менее любопытны и их заочные споры.
Евразийцы соглашались друг с другом в том, что Киевская Русь после XIII века была нежизнеспособным государством, и падение Киева являлось исторически неизбежным. К примеру, очень ярко писал об этом в книге “Наследие Чингисхана” Николай Трубецкой.
Тем не менее, эта Русь всегда оставалась для центральной России чрезвычайно важной и нужной, поскольку берегла память об историческом начале русского государства, хранила его святыни, храмы, земли, связанные со скифами и Византией. Воссоединение территорий – дочерней и основной – стало шагом на пути строительства Русской империи, возвышения России и русской культуры.
“В сращении великорусского и украинского культурных стволов – едва ли не основной смысл перелома, который отделяет Русь Московскую от императорской России… Основное империализующее ядро русской империи, великое русское национальное единство создалось слиянием Москвы и Украины… Московия выработала крепкую и сильную государственность… Украина, сохранившая в себе даже в тяжёлые моменты «панского» засилья демократический дух… обладала духом сильной и живой культурности”, – писал Пётр Савицкий…
Слияние двух народов, связанных тождеством происхождения, стало шагом на пути создания сверхнационального единства, открыло широкие возможности для внешней экспансии и культурного подъёма, а с присоединением Крыма и Грузии Россия окончательно оформилась как империя.
Имперская государственность порождает разнообразие стилей и форм жизни, множество высокоталантливых личностей. Это выводит страну на международную арену как могучее государство с сильной политикой и богатой культурой.
Пётр Николаевич Савицкий
При этом Савицкий отмечал: с XIX века влияние Украины на русскую культуру резко сократилось, с пробуждением украинского национализма “основной заботой… сделалось отгородиться от своего славного прошлого”, которое есть не что иное, как единая русская культура, совместный творческий проект России и Украины…
Для Украины воссоединение стало несомненным благом, ибо не только спасло целый народ от исчезновения, но и дало возможность развиваться её культурным силам в империи, что придавало им необходимый размах “большого стиля”.
Анализируя этот сложнейший комплекс проблем, Трубецкой подчёркивал единство общерусской культуры, варианты которой (великорусский и малорусский) должны быть индивидуациями целого, а не отдельными противоположными его частями. Только в теснейшем культурном общении, в признании общности истории, византийского наследия, государственных задач Украина и Россия будут взаимодействовать плодотворно, взаимно обогащаясь.
Читая Трубецкого и Савицкого, можно сделать вывод о том, что воссоединение Малой и Великой Руси без негативных последствий, увы, не обошлось. В чём причина? Тогдашние государственные деятели не разработали гибкую национальную стратегию. Этому помешало, в частности, русское западничество, которому были свойственны страстное отрицание своего исторического наследия и безоговорочное, бездумное преклонение перед Европой. Кроме того, следует помнить, что в состав Московской Руси в семнадцатом столетии вошла только левобережная Украина: Гетманщина (Полтавская и Черниговская губернии) и Слободская Украина (Харьковская губерния).
Правобережная Украина (Киевщина, Волынь, Подолье) была частью Польши до 1793 года и влилась в Российскую империю уже в начале XIX века. То есть драматический разлом внутри Украины приходился на рубеж двух мощных и во многом противоположных цивилизаций: европейской, как она оформилась после Ренессанса, и русской, имперской, православной.
Для Украины разрыв с Русским миром означает отрицание единой истории, кровного родства, совместных достижений, а выбор европейского пути – тупик культурного развития, который неизбежно обрекает её на участь самой глухой провинции Европы. Та относилась и относится с равнодушным пренебрежением к осколку своего геополитического противника – России. Сознание собственного бессилия порождает всем известный феномен: гнев на Московию, зависть к её успеху в создании самостоятельной государственности и культуры, тщетные попытки доказать неполноценность и ущербность Московской Руси, скрупулёзное собирание фактов, “доказывающих” интеллектуальное и духовное превосходство Украины. Это национальное движение началось уже на излёте XVIII века, с появлением украинской интеллигенции, запустившей миф о “рабской” сущности России и превосходстве вольной Украины.
Ситуация, порождённая комплексом неполноценности и страстью соперничества, описана Трубецким. Он недвусмысленно предупреждал в 1927 году о появлении людей, которые, придя к власти, постараются всячески стеснить или вовсе упразднить самую возможность свободного выбора между общерусской и самостоятельно-украинской культурой: постараются запретить украинцам знание русского литературного языка, чтение русских книг, знакомство с русской культурой…
“Придётся ещё внушить всему населению Украины острую и пламенную ненависть ко всему русскому и постоянно поддерживать эту ненависть всеми средствами школы, печати, литературы, искусства, хотя бы ценой лжи, клеветы, отказа от собственного исторического прошлого…
Поэтому в этой культуре всё: наука, литература, искусство, философия и т. д. – не будет самоценно, а будет тенденциозно. Это откроет широкую дорогу бездарностям”.
Трубецкой показал механизм образования провинциальной подражательной культуры, порождающей мелкотщеславную личность.
Самое печальное, пожалуй, в том, что эти бездарности подвизались не только в культуре, но и в политике…
Культурный сепаратизм, отрыв от общерусской культуры для Украины губителен, но стремление к самостоятельному бытию при этом огромно, что можно считать главной бедой и неразрешимой антиномией Украины. Трубецкой и Савицкий сходились в том, что украинский национализм свидетельствует о провинциализации духа, утрате чувства единой общерусской задачи, грандиозной по существу и размаху. Это возвращение к исходной позиции XVII века, когда решался вопрос: “Великая Россия или Великая Польша?” Его решение зависело от присоединения Украины.
Поляки тогда не смогли переступить через свой национализм и обеспечить переход к сверхнациональному культурному синтезу. Национализм украинский есть запоздалая попытка броситься в объятия Польши, которая уже упустила свой исторический шанс на империю.
Национальная проблема, однажды возникнув на политическом горизонте в XIX веке, стала одной из причин мировых войн последующих эпох. В двадцать первом столетии национализм нежданно-негаданно переживает новый виток развития, что ставит перед нашей страной задачу предельно тщательно осмыслить этот феномен.
Россия имеет все шансы выстроить сильное государство, способное достойно защитить собственные национальные интересы, кто бы ему ни противостоял. Если будут учтены уроки русской истории».
«Если будут учтены уроки русской истории»… вот ключевая фраза.
К сожалению, уроки русской истории не учитывались и не учитываются ни прошлыми советскими, ни современными российскими политиками. Наши власти предержащие страдали и страдают исторической слепотой. При принятии важнейших решений, внешнеполитических и внутриполитических, они всё время «наступают на одни и те же грабли». И мы платим за это – дорогую цену. Причём рассчитываться за их ошибки, как правило, приходится простым людям либо героическим трудом, либо собственными жизнями. Россия и русские люди не заслуживают такого отношения. Мне бы очень хотелось, чтобы во власть пришли, наконец, не только образованные профессиональные менеджеры, способные управлять «всем и вся», но воспитанные и просвещённые люди, знающие историю своей страны и любящие свою родину. Таких людей во власти, на мой взгляд, должно быть большинство. И тогда ситуация постепенно начнёт меняться в лучшую сторону. Не сразу, конечно, политические и экономические ошибки были, есть и будут – такова уж грешная человеческая природа, – но их будет гораздо меньше.
К сожалению у уроки русской истории не учитывались и не учитываются ни прошлыми советскими, ни современными российскими политиками.
Дерзаю верить, что опубликованный выше текст может послужить для людей, находящихся во власти, «евразийской памяткой» и верным ориентиром в бурном мире российской внешней и внутренней политики.
Казачий поэт Николай Туроверов
Николай Туроверов…
Российский фонд культуры открыл это имя для современных русских читателей. Первая книга Николая Туроверова, составленная моим коллегой по Фонду культуры – Виктором Леонидовым, вышла в свет в России в 1999 году. Она называется: «Двадцатый год. Прощай, Россия!» Сейчас – это библиографическая редкость.
Тогда, обращаясь к читателям, я написал следующее:
«С волнением и радостью представляю вам книгу стихов и прозы одного из самых значительных русских поэтов XX века Николая Николаевича Туроверова. Его имя долгие годы находилось под запретом. Человек, чьи стихи тысячи людей переписывали от руки, поэт, сумевший выразить трагедию миллионов русских участников Белого движения и всю тяжесть вынужденного изгнания, был почти неизвестен на своей Родине, которую так любил. Воспевший красоту Донских земель, казачью историю и традиции, он 53 года из 73 лет прожил во Франции и никогда не увидел родных станиц… Кроме стихов, которыми поэт согрел столько душ, он очень много сделал для спасения реликвий русской военной истории. Именно с его участием было вывезено в Европу собрание Лейб-гвардии Атаманского его Императорского Высочества наследника Цесаревича Полка, именно он стал организатором многочисленных русских исторических и военных обществ».