Свидание со свободой

Незаметно подкралась осень. Похолодало, ветер с утра до ночи кружил листья. Террор расцветал пышным цветом. Как всегда бывает, стоит появиться деньгам и крови, и любые соглашения, конституции, законы и прочее утрачивают свою силу. Мы продолжали наступление, вторгаясь всё в новые государства. Среди армейских людей всё чаще встречались настоящие фанатики, с пеной у рта доказывающие правильность и справедливость этой войны. Само словосочетание кажется настоящим кощунством, «правильность и справедливость войны». О какой справедливости может идти речь, если мы нападаем? Такие фанатики были опаснее всего, их боялись и избегали. Если попадался такой командующий офицер, это было настоящее бедствие. Они беспощадно убивали пленных, пытали и насиловали гражданских. А самое главное приучали к этому своё подразделение. Эти части зверствовали, вырезая целые поселения. К счастью, большинство военных были иными. Основной задачей для них было выполнение задачи и выживание личного состава.

Мы с Дином держались особняком. Очень мало общались с сослуживцами. Их лица сменялись стремительно, памяти не за что было зацепиться. Как картинки в калейдоскопе, не успеешь глазом моргнуть, а уже другая появилась. Новобранцы умирали как мухи. Больше они напоминали детей, нежели солдат. Бывалых ветеранов тасовали из части в часть, отправляя в более горячие области.

Уже уйму времени мы сидели в этом окопе и ждали. Приказа об атаке, или отступлении. Время здесь бежит совсем по-другому. Никогда не ясно, сколько его прошло, может несколько недель или всего один час. Началось все именно с того, что мы были вдвоём в полной тишине. И каждый думал о своём, о своих мечтах, целях и желаниях. Никогда у меня не было друзей до появления Дина. Приятели, знакомые, да, их было огромное количество, а вот друзей не было. Понимать это я начал лишь теперь.

– Наступают! Приготовиться к отражению атаки! – пролетел тревожный клич.

Все подобрались. Кто-то торопливо докуривал, кто-то крестился. Даже самые ярые атеисты, на войне начинают верить в Бога. Я перемотал сырые портянки, Дин, ругаясь сквозь зубы, пытался перезарядить старую винтовку. Несмотря на автоматический механизм, она постоянно заедала. Еще до начала атаки, в воздухе разливается тяжелый дух гибели. Земля дрожит под их ногами. Рев атакующих напоминает рокот далекого морского прибоя. Березовый лесок выпускает их наружу, они бегут к нам. Полтора километр… Километр… Уже можно рассмотреть перекошенные в крике рты. Все пространство пропитано флюидами напряжения, время сгустилось до осязаемого состояния.

– Стрелять только по команде. Ждем… Ждем… – пытается охладить наш пыл командир.

Не успели противники выйти на убойную дистанцию, как наша артиллерия накрывает их. Один миг и все скрывается в пламени и дыму. Мы, как лягушки распластались по дну окопа и только вздрагиваем при взрывах. Влажная, грязная земля кажется райским ложем, даже представить жутко, что сейчас происходит наверху. Воображение рисует картины вакханалии, и никак не получается переключиться. Пахнет потом, грязной одеждой и мочой. Многие кто только прибыл на фронт, не могут сдержаться при канонаде. Но, никому и в голову не придет смеяться, или даже обращать на такое внимание. Здесь это в порядках нормы.

Грохот, кажется, стоит целую вечность. Но, даже когда установилась тишина, в это трудно было поверить. Я вижу перед собой лицо Дина, он широко раскрыл рот, чтобы избежать контузии. По одному люди начинают подниматься на ноги. Пелена дыма медленно утекает на восток. Даже в такой мясорубке могут остаться живые. Нас отправляют на поиски пленных, «языков». Работает это так: находишь раненого, задаёшь вопрос на нашем языке, если отвечает, выносишь его в безопасное место; если нет, добиваешь. Все проще некуда. Мы с Дином осторожно продвигаемся, оглядываем воронки. Часто бывают случаи, когда люди забиваются в них и пережидают артобстрелы. Едкий дым стелется по земле, мешая обзору. Некоторые трупы пылают в этом мареве как далекие сигнальные костры. Аромат жареного мяса заставляет сжиматься пустой желудок. Иногда раздаются одиночные выстрелы. Дин подаёт сигнал рукой, показывает влево. Особенно глубокая воронка, будто специально наполненная трупами. Там мы и увидели впервые этого человека. Худой, маленький человек с узкими глазами. Он лежал в углублении, скрытый от осколков телами других. Расслабленная поза и взгляд в никуда, на ему одному доступный пейзаж. Он не притворялся мертвым в попытках спастись, при нашем появлении он даже не шевельнулся, только глаза скользнули по нам и вернулись на место. Мы нервно переглянулись. Обычный вопрос при поиске «языка»: «Кто ты?». Но, сейчас Дин спросил: «Что ты делаешь?»

– Смотрю на облака, – последовал ответ.

Не сговариваясь, мы подняли его и понесли к медикам. Осколком ему посекло ногу. Его звали Сокто.

///

Пленные в лагеря пользовались определенной долей свободы. Бежать было некуда, потому основным правилом было не приближаться к арсеналу и жилым палаткам. А так можно было передвигаться почти по всему лагерю.

Новый знакомый возбудил в нас любопытство. После его беседы с особым отделом, вечером мы отправились его навестить. Он безмятежно лежал на койке, и напоминал скорее посетителя санатория, чем пленника. Он с недоверием к нам относился и особо не шел на контакт, но постепенно мы разговорились. Он был выходцем из далекой азиатской страны, непонятно каким боком попавшей в этот конфликт. Он поведал нам о своей стране, обычаях и нравах. С детства способный к иностранным языкам, он бегло разговаривал на нашем. Как и многие другие, Сокто не хотел идти на войну. Только его никто не спрашивал. Даже сейчас, в этой ситуации, он казался гражданским человеком, волею злого рока заброшенный сюда. До самой ночи мы проболтали в прохладной палатке госпиталя. Уже объявили отбой, а мы так и сидели освещенные небольшим огоньком огарка свечи. Мы бы просидели еще дольше, но пришел санитар проверять больных и прогнал нас.

До этого мы с пленными не контактировали. Для нас стало настоящим открытием что пленные, это точно такие же люди, как и мы. Их точно также подняли и отправили на эту войну. Сокто был чуть старше нас, но иногда складывалось впечатление, что он гораздо взрослее своих лет. Будто поживший мудрец говорил устами молодого мужчины. Общение с ним это был глоток мирной жизни среди окружающего хаоса.

Передовые части армии ушли далеко вперед, а нас перекинули в арьергард. После передовой, работа здесь казалась отдыхом. Нескольких человек из нашей роты, в том числе и нас с Дином, прикомандировали к госпиталю. Чем мы были вполне довольны. К сожалению, как это всегда было в мире, методы нанесения увечий далеко опережали методы лечения, потому в большинстве случаев раненные умирали. Да и вечный фронтовой дефицит всего серьезно сказывался. Настоящих хирургов было раз, два и обчелся. Остальные были не более чем курсанты из медучилищ. Пару раз я присутствовал при операциях, и вещи, происходящие там ничуть не лучше картин поля боя, после обстрела минометов.

Будни проходили в уходе за больными и раненными. Вечерами мы собирались втроем, гуляли, курили, разговаривали. Один раз даже стащили немного спирта и напились. Со дня на день ожидался снег, дыхание из груди вырывалось облачками пара. Но, это нас не остановило. С приближением ночи, мы улизнули из лагеря со своей добычей и нехитрой закуской. На поляне в лесу расстелили брезент и уселись пировать. Сокто шел на поправку, но пока что ему приходилось передвигаться с помощью костылей. С непривычки мы быстро опьянели. Холод перестал нас донимать, а мир казался не таким плохим местом.

– Когда всё закончиться я вернусь домой. Построю дом, заведу хозяйство и женюсь. У меня будут трое ребятишек, две собаки и много-много скота. На праздники буду собирать всю семью, и вас тоже буду приглашать. А больше ничего и не надо, ведь это настоящее счастье, – мечтательно проговорил Дин.

Это была самая длинная тирада, услышанная от него за все время нашего знакомства. Обычно замкнутый и молчаливый, он поведал свою маленькую мечту. Здорово, если бы всё в жизни было бы также просто и понятно. Слушая его откровения, я думал о своем. На небе неспешно появилась луна, её призрачный свет изменил всё вокруг. Мы лежали и смотрели на звездное небо. В эти минуты казалось, что все хорошо, война где-то далеко и никогда нас не коснется. Впервые за долгое время мы смогли полностью расслабиться.

– А я вернусь на Родину и напишу книгу. С самого детства, читая другие книги, я мечтал об этом. Сюжет уже долгие годы формировался в моей голове. Наверное, нужно было это давно сделать. Только я постоянно откладывал, медлил. Занимался всякой ерундой, распыляя себя попусту. Ведь жизнь только началась, и всё еще впереди. Теперь я буду ценить каждую минуту, проведенную на свободе. Без команд, без воя сирен, без огня и ужасов сражений. Все будет осознанно, – проговорив это, Сокто погрузился в молчание. А после паузы тихо добавил. – Только бы вернуться домой…

Долгое время мы лежали в безмолвии и слушали лес. В любое время года он наполнен звуками. До войны я часто любил гулять по лесу. Без разницы, в какую погоду или сезон, меня всегда привлекало это занятие. Бродил долгими часами по зверовым тропам, сидел на опушках, собирал грибы и красивые растения. Не охотился и не рыбачил. Единственные следы которые оставлял в природе, это следы моих ног на земле. Золотое время. Не нужно высматривать везде засады и ворошить листву под ногами в поисках противопехотных мин.

– Ну, а ты Лекс? – нарушил тишину Дин.

– Что я?

– Чем ты будешь заниматься после войны?

– Дальше буду жить вот и всё.

Прозвучало это грубо и резко. И чего уж греха таить, разрушило всю атмосферу. Только я, правда, не знал, что ответить. Семьи у меня не было, а самые близкие люди на планете, сидели со мной здесь и сейчас. Куда я вернусь? Чем я буду заниматься? Вопросы без ответа.

///

Наш госпиталь неотвратимо догонял передовые силы. После кровопролитных боев мест не хватало, и многим раненым приходилось лежать на полу или земле. Мы только и успевали таскать носилки. Если пересчитать все могилы, которые я выкопал, и в которые опустил мертвеца, выйдет среднестатистическое кладбище провинциального городка. Работать приходилось круглыми сутками, а спать урывками и где придется. И все равно, это было гораздо лучше, чем участвовать в сражениях. Иногда удавалось помыться в бане или принять холодный душ. Такая гигиена представлялась верхом блаженства. Госпиталь, набитый больными людьми был настоящим рассадником заразы. Особенно блохами и вшами. Нам повезло, что Дин с малолетства водился с животными и знал методы борьбы с кровососущими насекомыми. Благодаря ему, эта напасть обходила нас стороной.

Сокто никак не получалось транспортировать в тыл, и он ехал вместе с нами. Он был единственным пленником во всем лагере. До этого шедший на поправку, он неожиданно снова слег. Пытался казаться веселым, старался смешить нас, но было ясно, что-то не так. Он почти все время лежал в постели без движения. Костыли забрал санитар, отдал кому-то другому. Впрочем, наш друг и не торопился на прогулку. Когда его об этом спрашивали, отшучивался, мол, устал, полежать хочу. На лице его залегли тени, он осунулся и еще больше похудел. Когда кто-то на него смотрел, он старался улыбаться и быть приветливым, но стоило остаться одному и его лицо кривилось от боли. Из-за тотальной занятости наши посиделки стали очень редкими. Даже Дина я теперь редко видел. Ночью, когда я возвращался, его койка часто была заправленной. А утром мы вскакивали по команде и бежали по делам.

Наступали последние числа осени, и очередная страна объявила капитуляцию под нашим натиском. В этот день был объявлен праздник и выходной по всей армии. Ну, а у госпиталей выходных не бывает. Мы работали в том же режиме. В столовой давали усиленный паек, и мы с Дином договорились сохранить его до вечера и посидеть втроем.

С нетерпением дождались отбоя и пошли. Палатка, где лежал Сокто, была залита темнотой. Только робкий огонек керосиновой лампы дрожал где-то в глубине. Мы уверенно пошли на него и увидели нашего друга. Он полулежал на койке и что-то сосредоточенно писал в блокноте.