Марш Смерти Русского охранного корпуса

Русская эмиграция в Сербии и массовое восстание лета 1941 г

Тем временем события в Сербии стали стремительно развиваться. 7 июля 1941 г., когда в Белой Церкви партизанами Вальевского отряда были убиты два сербских жандарма, принято считать днем начала масштабного антинемецкого восстания. Практически одновременно по всей территории страны пришли в действие 23 отряда НОАЮ (восемь – в западной Сербии, семь – в южной, по четыре в восточной и в Шумадии). Они наносили удары по немецким частям и местным полицейским подразделениям, прерывали железнодорожное и шоссейное сообщение, устраивали диверсии на промышленных объектах и складах. В короткие сроки повстанцами были заняты обширные районы, в частности, большая часть территории к востоку от Дрины в направлении Великой Моравы, вместе с городами Чачак, Ужице, Ужичка Пожега, Ариле, Иваница, Байна-Башта, Любовия, Крупань, Горни-Милановац и Врнячка-Баня. При этом, хотя основную силу восстания составляли именно коммунисты, они повсеместно действовали совместно с четниками Михайловича[50].

В этой обстановке ненависть повстанцев была обращена, в том числе на русских эмигрантов, которых вырезали целыми семьями. Скородумов в своих мемуарах приводил промежуточную цифру погибших примерно в 300 человек, в том числе женщин и детей. «В Русском доме, где находилось Бюро, все подвалы были забиты голодными русскими беженцами. С большим трудом была создана бесплатная столовая, но это не решало проблему»[51].

Данные оценки числа погибших представляются завышенными, но оно действительно было велико. Известны имена убитых священников Сергия Булавина, Вячеслава Яковлева (оба под Пожаревацем) и Вячеслава Зяпина (Жагубица), судьи, бывшего ротмистра Константина Шабельского (Пожаревац), капитана Рулева и инженера Троянова (рудники в Лисани), есаула Максима Каледина, инженеров Розанова и Казанского (Крупань), фотографа Попова (Баня Ковиляча), младшего унтер-офицера Юстина Мельника и поручика Севостьяна Годиенко[52].

Уже в первый месяц восстания партизанскими группами в районе Пожареваца были расстреляны девять фольксдойче, «белогвардейцев» и «пятоколоновцев»[53]. Дочь священника Сергия Булавина, Нина, оставила описание произошедшего в деревне Кула зверского убийства ее отца. Согласно ему, в 21.00 три вооруженных человека пришли в канцелярию общины и заставили казначея отвести их на квартиру отца Сергия. Когда священник открыл им, двое нападавших вошли в дом, а третий остался снаружи. Через час первые двое вышли, ударами прикладов заставляя Булавина идти с ними. При этом один из них нес большой сверток с вещами, замотанными в простыню. Священник пытался убежать, но третий повстанец схватил его и жестоко избил прикладом, после чего отца Сергия увели в сторону и вскоре селяне услышали выстрел. При осмотре на теле были найдены несколько проникающих ножевых ран в область груди, сквозная огнестрельная рана, а шея была перерезана на глубину 5–6 см[54].

Информацию об убийстве русского священника можно найти в сентябрьском отчете Пожаревацкого окружного комитета КПЮ: «2-я рота, которая оперировала в Пожаревацком уезде обошла 9 сел, подожгла архивы и провела митинги. В селе Малый Цернич они расстреляли попа-русского эмигранта, который передал немцам список наших товарищей»[55]. В том же месяце Майданпекским партизанским отрядом в районе Райкова был убит русский – кассир шахтерской кассы взаимопомощи, а в Благоев Камене немец – директор фабрики и еще двое русских (вероятно, из числа сотрудников). В Пожареваце повстанцы бросили гранату в квартиру «русской-сотрудницы Гестапо» (sik), убив ее отца и ранив мать («так же шпионку»)[56].

9 сентября, после захвата партизанами и четниками Гучи, на горе Елице были расстреляны среский начальник Радивой Хайдукович и председатель среского суда эмигрант Николай Скрипкин (по другим данным – Скрипин). Около 8.30 утра 20 сентября в канцелярии шляпной фабрики в Ягодине коммунист Предраг Павлович застрелил из револьвера ее управляющего, русского эмигранта Викентия Иванова, после чего скрылся.

2 октября 35 повстанцев из Краинского отряда заняли село Рготина, убив председателя общины Влайко Илича, общинного делопроизводителя Живана Илича и «белогвардейцев» Александра Мотведера и Тимофея Шевченко. В партизанских донесениях можно найти сообщения об убийствах русских эмигрантов при захвате Андриеваца, а в занятой 24 октября Сокобанье был расстрелян Михаил Погодин[57].

Эмигрант Евгений Герценштейн писал своему дяде, что Шевченко был убит 18-тилетним Драголюбом Голубовичем, когда, пытаясь спастись, выпрыгивал в окно. Перед немецким военным судом Голубович признался, что русского планировалось похитить, а убийство предусматривалось только при попытке побега. Впоследствии убийца был расстрелян вместе с остальными участниками налета на центральной площади Бора. Так же, по сведениям Герценштейна, при первом нападении на Рготину, 20 августа, был убит инженер Юрий Филиппов, легко ранен другой эмигрант – Сергей Ольденборгер, стреляли в Андрея Куксина. «Случаев издевательств было больше», в частности над начальником станции Метовница Шабельским и священником из Влаоле Вячеславом Зейном. В Лознице (под Жагубицей) стреляли в отца Иосифа Брагина, после чего тот уехал в Белград[58].

Сын русского врача Льва Мокиевского-Зубка из Лешницы, Олег, вспоминал о покушении на своего отца, которое 11 августа пытался совершить местный мясник Момчило. Отцу и сыну удалось повалить и разоружить серба. «Отец спросил: «Почему ты хотел меня убить?». Он ответил: «Ты служил в Белой Армии – Ты мой враг». Уходя, он сказал: «В другой раз я лучше рассчитаюсь». Мокиевские отнесли отобранную винтовку в участок и заявили о нападении, но полицейский начальник сказал им, что ничего сделать не может. На следующий день тот же Момчило с товарищем разоружил 14 жандармов и, раздав оружие повстанцам, перешел через Дрину, где убил четырех работавших в поле мусульман, принеся в город их отрезанные головы. Были и другие случаи убийств в округе, в том числе русского кузнеца из села Текериш, а после нападения на врача еще один русский житель Лешницы, Сергей Саливон, с семьей бежал в Шабац[59].

Для подавления восстания у Вермахта просто не хватало сил – на территории Сербии были развернуты лишь три (704-я, 714-я и 717-я), а в прилегающей восточной Боснии – одна (718-я) пехотные дивизии двухполкового состава. Численность каждой едва превышала 6000 человек. Оставляло желать лучшего и качество личного состава – части были укомплектованы в основном резервистами (например, в 714-й и 717-й дивизиях количество призывников составляло лишь 20 % от общей численности). Большая часть солдат имела от четырех до восьми недель подготовки, военнослужащие с боевым опытом были в меньшинстве (в 704-й дивизии – 30 % от общей массы)[60].

В этой ситуации немецкое командование, отчаянно запрашивавшее подкреплений для усмирения воспламенившейся страны, сделало ставку на привлечение на свою сторону местных сил. Причем речь идет не только об официальном сербском правительстве генерала Милана Недича – германские военные (в лице начальника штаба командующего в Сербии оберста Эриха Кевиша) и политические власти приняли решение расколоть ряды четников, направив их против коммунистов, вступив с этой целью в переговоры с одним из самых влиятельных воевод – Костой Пачанацем.

Пачанац с подчиненными ему людьми весь период с начала оккупации размещался в Топлице, не предпринимая никаких враждебных действий против немцев. Свою позицию он объяснял бессмысленностью сопротивления, приводя в пример подавленное германско-австрийскими оккупационными силами Топлицкое восстание 1917 г. Конфликтуя на этой почве с Михайловичем, Пачанац согласился признать правительство Недича и открыто призвал всех четников переходить под его командование для борьбы с коммунизмом[61]. Вплоть до своего расформирования в начале 1943 г. подчиненные ему группы так называемых «легализованных» четников несли службу в качестве коллаборационистской милиции, являясь важной частью оккупационной системы.

К этому периоду относится и возникновение другого, меньшего по масштабам, но крайне важного в контексте рассматриваемого вопроса формирования – действовавшего совместно с оккупационной армией отряда из русских жителей Шабаца. Согласно наиболее распространенной версии событий, после убийства пяти казачьих семей, проживавшие в городе казаки создали отряд численностью 124 человека под командованием есаула Павла Иконникова. Совместно с немецким гарнизоном (II батальон 750-го пехотного полка 718-й дивизии и полицейская рота «Шабац») он держал оборону против наступающих партизан и четников до момента деблокады города частями 342-й дивизии Вермахта и переброшенными с территории Хорватии усташскими подразделениями[62].

По другим данным, после ряда жестоких убийств русских, проживавший в городе бывший капитан Александр Погорлецкий предложил немецкому коменданту сформировать из эмигрантов вооруженный отряд, который усилил бы гарнизон города, насчитывавший на тот момент 180 человек (в том числе 60 местных фольксдойче) с одним танком. Погорлецкий сформировал взвод в 45 человек, который вскоре продемонстрировал свою надежность в бою с повстанцами, потеряв двух бойцов убитыми. Несколько русских получили ранения. После этого отряд был развернут до пяти взводов, общей численностью более 150 человек [63].

Шабацкий священник Григорие Бабович 18 сентября оставил в своем дневнике запись, в том числе про эмигрантов: «В город как подкрепление немецкому гарнизону прибыла одна рота хорватских усташей. Кроме них есть и около 50 вооруженных русских»[64].

В опубликованной спустя год статье (написанной, вероятно, одним из бойцов данного отряда) говорилось, что представители местной казачьей станицы уже на второй день войны прибыли к коменданту города со списком из 30 добровольцев, предоставив себя «в распоряжение немецкого командования для борьбы с коммунизмом». Оружие первый отряд, по тем же сведениям, получил 12 июля[65]. Стоявший во главе русской колонии Шабаца Павел Иконников, вместе со своим помощником есаулом Монастырским, вероятно, представлял скорее политическую фигуру. Здесь уместно вспомнить, что в одном из партизанских донесений от 14 августа отмечалось, что председатель Шабацкой общины подал в отставку, а на его место был поставлен «русский-белогвардеец»[66].

Бюро по делам русской эмиграции не осталось в стороне от данного прецедента и оказало помощь русскому отряду – во время приезда Иконникова и доктора Николая Мокина в Белград они имели встречу со Скородумовым, который передал им 5000 динаров на питание бойцов самообороны[67].

Шабчанин Мара Йованович вспоминал: «Железнодорожная станция опустела, лишь несколько «классов» [классные вагоны, вероятно приспособленные под огневые точки. – А.С.] стояло на путях вне станции по направлению к фабрике «Зорка». Стражу несли белогвардейцы». Одна группа русских, по данным югославского историка Драгослава Пермаковича, укрепилась в кафе на левой стороне улицы Масарика, а на территории химического завода «Зорка» в составе сформированного из рабочих отряда (усиленного немецким пехотным отделением) держали оборону около 30 фольксдойче и 10 русских[68].

Масштабный штурм города партизаны и четники начали в ночь с 22 на 23 сентября. К 4.00 гарнизон города удерживал только городскую комендатуру и территорию радиусом в примерно 200 метров вокруг нее. Нападавшие совершили ошибку, выключив во всем городе электричество (по данным Бабовича, это произошло около 3.00), что дало возможность обороняющимся в темноте перебрасывать на автомашинах группы бойцов на наиболее опасные участки.

Два командира русских взводов к этому времени были убиты, а все остальные ранены, но Погорлецкий, несмотря на ранение (у него было выбито 14 зубов и перебит нос) остался в строю и возглавил контратаку вдоль одной из улиц. Его отряд примерно из 70 человек шел вдоль домов, выбивая оттуда повстанцев, а посередине улицы двигался танк. Рассеяв партизан на церковной площади, они развили удар в двух противоположных направлениях. В итоге к 9.00 утра город был полностью очищен от повстанцев, но ожесточенный бой продолжался в течение всего дня. Среди погибших при обороне русских можно назвать казачьих есаулов Храмова, Коченгина, Наумова и хорунжего Пилипенко.

Пропали без вести подпоручик Гирко и стрелок Григоров[69].

24 сентября к Шабацу подошли части 342-й пехотной дивизии Вермахта (698-й пехотный полк, III дивизион 342-го артполка, 342-я противотанковая рота, 1-я рота 342-го саперного батальона), II батальон 750-го полка и части хорватской милиции. Они начали зачистку города и прилегающей местности, включавшую в том числе интернирование и заключение в специально созданный концентрационный лагерь всего сербского мужского населения[70]. В записи от 27 сентября Бабович снова упоминает русских: «немцы грабили магазины. Их помощники, русские белогвардейцы и усташи, так же грабили и жгли дома на Камичке, так как, якобы, из них стреляли»[71].

Переговоры русского бюро с германским командованием в Сербии, подготовка к развертыванию формирования

На фоне общей ситуации в стране, в течение лета Скородумов продолжал попытки осуществить идею создания русского формирования, но переговоры он вел уже с представителями различных сил внутри Сербии, а основной целью была заявлена защита русского населения. Контакты с сербским политиком Димитрие Льотичем, занимавшимся в этот период созданием добровольческой команды из сербских коллаборационистов, не принесли результатов: в ее состав, как и в подразделения Сербской державной стражи (СДС), русские могли вступать лишь в частном порядке[72].

Больший интерес проявил германский Уполномоченный командующий в Сербии генерал Пауль Бадер – 31 августа Скородумов встретился с оберстом Эрихом Кевишем для обсуждения перспектив развертывания подразделений из эмигрантов. Посредником при этом выступал унтершарфюрер Ханс Бок – руководитель курировавшей национальные вопросы референтуры III В оперативной команды СД «Белград»[73].

Чем объяснить этот интерес к русскому проекту? Вероятно, ответ можно найти в докладе германского офицера для поручений ритмейстера Кампе, прибывшего в Белград 5 сентября для участия в подавлении восстания. Он констатировал недоверие Бадера и Кевиша к четникам Пачанаца, ввиду вскрывшихся фактов их сотрудничества с коммунистами, и повсеместное недовольство новыми союзниками на низовых уровнях: «Неясно, не поддерживают ли четники, несмотря на договоренности, постоянно растущую бандитскую активность. Поэтому войска жалуются на невозможную путаницу и неопределенность, так как они должны противостоять коммунистическим бандам, но не могут ничего делать с четниками, хотя во многих случаях нет никакой разницы между коммунистами и четниками»[74].

Вероятно, инородные для Сербии и вызывавшие ненависть повстанцев русские эмигранты представлялись командованию оккупационных сил гораздо более надежными кадрами, чем сербские коллаборационисты.

Встреча длилась около двух часов, сам Скородумов впоследствии писал, что выдвинул на ней следующие условия:

– немецкому командованию подчиняется лишь командующий формирования, а остальные служащие – ему и назначенным им русскими начальникам;

– ни одно подразделение не может быть придано немецкими частям. Формирование должно действовать как единое целое;

– служащие должны быть одеты в собственную униформу;

– никто из служащих не приносит присяги, кроме командира;

– после подавления коммунистического движения в Сербии немецкое командование обязуется перебросить часть на Восточный фронт;

– формирование не может быть использовано ни против четников Михайловича, ни против иных государств[75].

Но почти все из них следует отнести к послевоенным домыслам самого автора. Так, сторонами однозначно не мог подниматься вопрос о неучастии русских в боях против четников: как уже писалось выше, весь период с начала восстания до поздней осени 1941 г. равногорцы и коммунистические партизаны действовали объединенными силами. До открытых столкновений между ними дело дошло лишь в последние дни октября, а окончательный разрыв произошел в конце ноября. Достаточно сказать, что менее чем через три недели после переговоров Кевиша и Скородумова, 19 сентября, в селе Струганек состоялась встреча Йосипа Тито и Драголюба Михайловича. В ее результате была достигнута договоренность (фактически утверждено существующее положение) о ненападении и разделе трофеев. Вторая подобная встреча состоялась в еще более поздний период – 27 октября в селе Браичи[76].

Немногим менее нереальными выглядят пункты о непринесении добровольцами присяги и использование корпуса как единого целого. Присяга, по общему правилу, является обязательным условием зачисления на службу служащего военных или милицейских формирований в любой стране мира. Отказ от подчинения русских частей немецким военным инстанциям был бы неосуществим в условиях военных действий, что Скородумов как кадровый офицер с боевым опытом должен был отлично понимать.

Относительно предпоследнего пункта, согласно которому немецкое командование якобы должно было перебросить часть на Восточный фронт, точную картину дают свидетельства эмигранта Юрия фон Мейера, присутствовавшего на встрече в качестве переводчика. В числе прочего он изложил принятые Скородумовым условия Кевиша, который подчеркнул, что формирование будет именоваться группой заводской охраны и будет находиться в подчинении уполномоченного по хозяйству в Сербии группенфюрера Национал-социалистического авиационного корпуса Франца Нойхаузена. Он же сообщил, что никакая отправка формирования на Восточный фронт не планируется, так как он нужен для охраны промышленных объектов в Сербии. Кевиш также исключил возможность проведения какой-либо мобилизации – запись могла осуществляться лишь на добровольной основе[77].

Версия о якобы имевшем место обмане добровольцев со стороны германского военного руководства, не отправившего, вопреки обещаниям, корпус на Восточный фронт, стала широко озвучиваться в середине второй половины XX века, вполне возможно под влиянием изданных Скородумовым мемуаров. Но в более ранних публикациях она не встречается. Так, в августе 1947 г. в «Вестнике» американского отдела РОВС был опубликован ответ неназванного компетентного русского эмигранта (бывшего российского старшего офицера, на 1941 г. проживавшего в Белграде) на письмо начальника союза Алексея Архангельского с просьбой разъяснить обстоятельства создания шуцкора. Респондент прямо писал, что «немецкие оккупационные власти в Сербии объявили о формировании Русской «охранной группы» с очень скромными задачами местного характера»[78]. В мае 1950 г. ветеран корпуса, скрывавшийся под инициалами «Б.В.» также свидетельствовал, что «цель создания корпуса была ясно сформулирована в немецком приказе: «для охраны объектов в Сербии»[79].

Полную несостоятельность утверждений об «обмане» доказывает и одно из сентябрьских донесений шефа полиции безопасности и СД обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха. В нем он, на основании донесения оперативной команды «Белград», сообщал про достигнутую на переговорах со Скородумовым договоренность, что формирование будет использоваться для защиты хозяйственных объектов, в том числе, по просьбе групенфюрера Нойхаузена, рудников. После нормализации ситуации в Сербии русские части должны были быть расформированы. Так же до сведения Скородумова было доведено, что они ни при каких обстоятельствах не могут быть использованы на Восточном фронте[80].

Бесспорен только пункт, касавшийся необходимости введения для бойцов группы собственной формы. Фактически она представляла собой переделку старой югославской, в достаточных количествах захваченной на складах (впоследствии появилась сделанная на ее основе униформа темно-коричневого цвета). Самым интересным ее элементом (декоративного характера) являлось ношение имитации старых погон российской армии, обозначавших последнее звание служащего в вооруженных силах Российской республики или же в белогвардейских армиях. Ситуация с ними подчас доходила до по-настоящему анекдотических случаев. Например, Владимир Бодиско (родившийся в 1912 г. и в российской армии, соответственно, не служивший), вспоминал, что начальник ветеринарного отдела доктор Василий Истомин приказал ему нашить погоны капитана на основании того, что в дореволюционной России все имевшие высшее образование при зачислении на государственную службу автоматически получали соответствующий ему ранг губернского секретаря[81].

Актуальные звания офицерского состава должны были отмечаться на петлицах: лейтенант имел узкую серебряную полоску, обер-лейтенант – такую же полоску с одним, а гауптман – с двумя ромбиками. Майор – две серебряные полоски, у оберст-лейтенанта они дополнялись одной, а у оберста – двумя ромбиками. У генерал-майора была одна золотая полоска, а так же красный генеральский лампас на брюках и красная подкладка шинели. Звания остальных служащих определялись количеством углов из серебряной тесьмы, нашитых на рукаве выше локтя (один – у ефрейтора, два – у унтер-офицера, три – у фельдфебеля)[82]. Единственным изменением в покрое старой югославской униформы стала переделка стоячего воротника полевого кителя в отложной. На него нашивались петлицы из шинельного сукна. В частях группы в основном использовались чехословацкие стальные шлемы vz.32, но встречались и старые немецкие М16, в обоих случаях, как и форма, доставшиеся «в наследство» от югославской армии. С передней стороны на них белой краской наносились знаки так называемого «ополченческого» креста.

После встречи Мейер советовал Скородумову распространить информацию о добровольном, а не обязательном характере формирующейся группы, а также о ее задачах, но последний ответил, что в таком случае он не сможет выполнить данное Кевишу обещание о наборе не менее 1500 добровольцев. Даже ближайшим приближенным Скородумов сообщил о результатах переговоров с искажением ряда моментов «в желательную для себя сторону»[83].