Седьмая тень
Хотя институтская жизнь была многомерна и насыщена, и у студентов не было времени для скуки, Роман и сейчас испытывал чувство ненужности и обделенности. Иногда ночью он просыпался, и до утра под мирное посапывание своих соседей, размышлял о жизни и своем предназначении. Ему хотелось все бросить и уехать туда, где он мог найти действительно свое место в ячейке жизни. Но тут его воображение рисовало: мать, лежащую на сиреневом диване в голубую полосочку с инфарктом. Отца, словно жука, попавшего между оконными рамами, мечущегося по комнате в руках которого, находилась голубая салфеточка с сиреневой каемочкой и в тон ей стаканчик с графинчиком. И тогда он понимал, что еще не законченный эгоист, и доучиться придется, хотя бы ради родителей.
Так же было и с музыкальной школой. Только тогда его воображение рисовало другие картины: мать сидела на маленькой кухоньке с залитым слезами лицом, а перед ней, на кружевной розовой скатерти лежала кружевная белая с розочкой салфеточка. На этой салфеточке, стояла чашка холодного чая в белой с розовой полосочкой чашке, а рядом лежала горка таблеток: розовых, белых и даже одной зеленой. Тогда он тоже решил доучиться, чтобы не видеть этой картины наяву.
Роману оставалось еще два года ординатуры. Но он планировал, что после окончания института, он ни за что не останется в столице и уж тем более не вернется в родной городок. Он отправиться в качестве судового врача в дальнее плаванье, побывает в разных странах, у него будет много времени размышлять и философствовать и тогда он уж точно найдет себя и будет счастлив.
Заканчивалась летняя сессия, предстояла практика и каникулы. Нужно было возвращаться в родительское гнездо. Мать звонила каждый день, не могла дождаться, когда же увидит свое ненаглядное чадо, и это еще больше угнетало Романа. Вернуться в фиолетово-розовые и белые рюшечки ему придется, но можно как-то отдалить этот момент и ускорить потом свое возвращение какими-нибудь срочными обстоятельствами (надо будет, что-нибудь придумать позже), успокаивал он себя. Вот пройдет день его рождения, мать налюбуется им, наготовится всяких яств, напичкает его фруктовыми и овощными витаминами, отведет душу и успокоиться, а дня через три-четыре, можно будет и уезжать обратно, подальше от ее заботы и внимания.
Глава 3 Непредвиденные обстоятельства
На практику Романа Антонова и еще троих ребят из параллельных факультетов отправили в маленький городишко под названием Латуринск. Их разместили по частным домам. Ромка с Максимом Самохиным попали в жильцы в беленый домик с расписными ставнями и цветущим садиком. Хозяйка домика Ольга Петровна, была пожилой одинокой женщиной, работавшей терапевтом в местной обшарпанной с допотопной мебелью и такой же техникой больнице-амбулатории, в которой проходила их практика.
Роман Антонов специализировался на хирургии, но приходилось заниматься всем. Врачей здесь катастрофически не хватало, молодежь из этого богом забытого места уехала в крупные города, районные и областные центры на заработки, в поисках лучшей доли. А врачи пенсионеры уже сами больные и немощные, ничем кроме совета и направления в область помочь не могли. Здесь же проходили практику и студенты местного медицинского колледжа.
Когда заканчивались сессии и наступала пора практик, главврач Латуринской больницы-амбулатории посылал пачку писем в разные медицинские ВУЗы и СУЗы с заявками на предоставление практикантов. Звали его Губкин Илья Петрович, был он по образованию фельдшер, было ему 68 лет, любил он опрокинуть стаканчик, другой во время дежурства, но держался молодцом, поэтому и стал главврачом, выбирать все равно было не из кого. Старушка терапевт, у которой проживал Роман с Максимом на работе появлялась редко, болели ноги и если зять, проживающий по соседству соизволял выпить на кануне «горькой», то и везти ее на работу было некому. Остановка общественного транспорта была далеко, а на такси денег не хватало. Случалось, что он по той же причине не забирал ее и с работы, и тогда она несколько дней могла быть дежурным врачом. Спала на кушетке в кабинете, питалась с больными в столовой. Лечила не столько медикаментами (да их в больнице почти и не было), сколько советами и задушевными беседами. В больнице говорили, что она бывшая фронтовичка, имеет множество боевых наград, а ноги ей перебили фашисты автоматной очередью, чтобы раненых не выносила с поля боя. Больные ее любили, и если ее не оказывалось в больнице, шли сами к ней домой. Она никогда никому не отказывала, денег не брала, если и выписывала какие-то лекарства, то старалась, чтобы были они эффективными и дешевыми.
Еще две старушки, лор и окулист, были подслеповаты и глухи. Больных у них никогда не было, за исключением тех, кто приходил за справками для поступления на работу, в школу или детский сад. Беседовали они на повышенных тонах, пытались разглядеть изъяны в работе друг у друга, и каждая считала себя непревзойденным гением в своем деле. Рассказывали друг другу, в присутствии пациентов и другого медицинского персонала, как одна лечила министра здравоохранения Советского Союза, – другая самого генерального секретаря ЦК КПСС. Только кроме них самих в эти россказни никто не верил, но все согласно кивали и быстро уходили по своим делам.
Из молодых были две женщины – одна санитарка, опустившаяся особа неопределенного возраста где-то в районе от 25 до 40 лет, точнее сказать было невозможно, потому, что была всегда нечесаная, с запахом перегара и с синяками то под левым, то под правым глазом. Но на работу ходила исправно и даже иногда мыла палаты, хотя считала, что и так сойдет. Звали ее Ниной, но все называли ее Нинель.
Вторая – проработав гинекологом полгода, вышла замуж, за человека верующего (в больнице называли его баптистом), и вот уже шесть лет не выходила из декретного отпуска, имела троих детишек и опять была на сносях.
Стоматолог жил в соседнем городке, раз в неделю он лихо рвал страждущим зубы, а кто желал их лечить, тому нужно было ехать к нему, так как в его поликлинике техника была исправной, да и посовременней местной.
Все остальные вакантные должности, согласно штатному расписанию, выполнял сам главврач, делал что по силам, или выписывал направления в областной центр. Поэтому практиканты для него были как манна небесная. С их помощью он наводил порядок в кабинетах, палатах, в карточках регистратуры, не гнушался мелким ремонтом (побелить, покрасить, помыть, отремонтировать и т.д.) Если студенты кочевряжились, у него был один ответ: «будущий врач должен уметь делать все, и даже больше». Потом он выпячивал колесом грудь и говорил непутевой молодежи:
« – Представьте, что вы попали на войну, и вам приходится работать в полевых условиях. Ваша боевая задача из непригодного овина, создать госпиталь для тяжелораненых, причем в короткие сроки, от ваших усилий зависят жизни людей и страны. Кто выдержит испытание, ему уже ничего в этой жизни будет не страшно».
Произносил он эту заученную речь с выражением, будто сдавал выпускной экзамен по актерскому мастерству. Обычно она производила должное впечатление. Были конечно редкие случаи, когда студент отлынивал от работы, и тогда Губкин Илья Петрович становился «палачом», и писал такую характеристику и отзыв о студенте, которые были сродни судебному приговору, где не хватало строк – «приговорен к высшей мере наказания». Отправлял он их по почте ректору, что как правило приводило этих студентов к настоящим мытарствам и хождению по мукам.
Все ректоры хорошо знали Губкина, жалели его, однако всегда посылали к нему лоботрясов и «блатных», чтобы в случае чего, их можно было с его помощью отчислить, или заставить побегать и понервничать, а родителей «напрячься».
На этот раз вышло по-другому. К ректору в кабинет пришел Роман Антонов, лучший студент факультета, и сам упрашивал его послать на практику куда-нибудь подальше, на периферию. Тогда ректору пришла идея послать туда вместе с ним, лучших студентов с других факультетов, пусть Губкин порадуется.
Илья Петрович ждал практикантов со сметой на расходы ремонта и надеждой, что все будет идти своим чередом. За неделю они сделают ремонт, потом девчонки с колледжа разберут бумаги в регистратуре, подклеят анализы, заполнят журналы. Хорошо бы попались со способностями к рисованию (надо обновить санитарные бюллетени о всевозможных инфекциях). Парни из института, отремонтировали бы мебель, разобрали бы хлам в кладовке.
Только он собрал их вместе в пустой больничной столовой, и произнес заученную речь, стал назначать фронт работы каждому, как в дверях показалась нечесаная Нинель с заплывшим глазом и затараторила:
– Илья Петрович, там Силиваниха с внуком, плохо ему сильно.
– Что с ним? – остановился главврач.
– Не знаю! Кричит что умирает!
Губкин выскочил из столовой, и быстрым шагом пошел по коридору за бегущей впереди Нинель. За ним выбежала симпатичная девчонка с русой косой и веснушками. За ней вышел Антонов. Когда он подошел ближе, полная женщина со слезами, размазанными по всему лицу рассказывала, как внук Ермолаихи прибежал к ней и сказал, что ее Витька умирает. Силиваниха побежала за внуком Ермолаехи к речке, а он уже и сказать ей ничего не может, только стонет, да держится за живот. Ну, она его взяла на руки да бегом сюда.
Мальчику было лет девять, худой, долговязый, чумазый. Губкин отогнал Силиваниху от внука. Губы мальчика посинели, находился он в полуобморочном состоянии. Пришлось выяснять у Сеньки Ермолаева, что произошло.
– Мы играли с пацанами в футбол, возле речки, – всхлипывал тот. – Витька вызвался быть вратарем, Кешка бил по мячу, но попал Витьке в живот. Витька сморщился, но играть продолжал. Видно было что терпит боль. Потом Славка бил по воротам, Витька прыгнул за мячом, упал, мяч не поймал, лежит не встает. Мы сначала думали прикалывается, а он побледнел весь, а сказать ничего не может, зубы сжал, за живот схватился и не шевелится. Ну я и побежал к его бабке. А Славка с Кешкой испугались, подумали, что убили его, и убежали, – тараторил размазывая по щекам слезы Сенька.
– Явно что-то повредили… Срочно операция нужна. В область везти надо. У нас ни хирурга, ни толком операционной нет, с растерянностью почти шепотом произнес Илья Петрович.
– Думаю времени у него не осталось, не довезут его туда – заключил Антонов.
За плечом взвыла Силиваниха, ей в такт вторил Сенька. Антонов вздрогнул, в висках застучало: «Что делать? Не смогу! Вдруг ошибусь? А если, это единственный шанс спасти этого чумазого Витьку, ведь все равно его не довезут». В этот момент его взгляд упал на девчонку с косой и веснушками, в ее глазах читался ужас и боль, она была бледнее мальчика Витьки, и казалось, что умрет раньше него.
– Быстро в операционную! – скомандовал Антонов, и не узнал своего голоса, – инструменты – то у вас есть? – обращаясь к Губкину и Нинель, спросил он, направляясь в кабинет с табличкой «процедурная».
Губкина колотила мелкая дрожь, он доставал инструменты, Нинель бегом принесла халат, шапочку, перчатки, марлевые повязки. Девчонка с косой вышла из ступора и начала раздавать толковые указания двум другим, те подчинялись, и через пятнадцать минут мальчик лежал на операционном столе.
Губкину досталась роль анестезиолога, девчонке с косой – операционной сестры, парню с другого факультета – Андрею Тихомирову – роль ассистента. Так как процедурная сестра, преклонного возраста, сама нуждалась в экстренной помощи. У нее подскочило давление, стало плохо сердцем. Она лежала на кушетке с открытым ртом, и как рыба, выброшенная на берег хватала им воздух. Красивая девчонка, с пляшущими чертиками в глазах поила ее лекарством и мерила давление.
Третья сидела отрешенная в стороне, и нервно накручивала на палец белокурые волосы, видимо представляя себе, что это ей сниться. Двое его товарищей сидели возле этой девицы и о чем-то перешептывались, и в бой явно не рвались.
Все это Антонов видел мельком, когда бежал полностью экипированный по коридору в операционную. Как только за ним закрылась дверь, его мозг переключился на режим автопилота, как будто существовал самостоятельно и соединен был только с глазами и руками. Роман не чувствовал ни времени, ни усталости, он был машиной, и все вокруг было как конвейер. Одна машина передавала ему инструменты, другая комментировала процесс изменений, третья – выполняла его указания.
Из этого состояния его вывела сирена в коридоре. Антонов не сразу сообразил, что это кричит женщина, но вроде бы не Силиваниха. Кто-же тогда? И тут он как будто бы сам пришел в сознание – он на операции, он сам один, и никто не подскажет, правильно он ее провел или нет. Ему на миг привиделось, что он в темном зале казино, на кону чужая жизнь, кружится колесо фортуны, и он с замиранием сердца ждет, что выпадет красное – жизнь, или черное – смерть. Рядом стоит девчонка с русой косой, живая и даже порозовевшая, и Губкин вроде бы не трясется, как осиновый лист. Андрей Тихомиров, производил впечатление хорошего ассистента, видимо ему было не впервой, но ответственность за операцию он еще брать на себя побаивался, хотя, наверное, мог бы провести ее не хуже Антонова.
Роман посмотрел на свои руки, они накладывали последние швы. Паники не видно, значит мальчик Витька – жив!
– Пульс нормализуется, давление в норме. – Услышал он голос Губкина, а потом свой голос:
– Операция окончена, всем спасибо!
Он нагнулся над чумазым Витькиным лицом, и тихонько позвал его по имени. Но Витька не отзывался, тогда он слегка похлопал его по щекам, Витька медленно открыл глаза.
– А мяч ты все-таки не поймал, – сказал ему Антонов.
– Ну, и что? Удивился Витька, – я спать хочу!
– Теперь спи,– ответил Антонов, теперь тебе много нужно спасть.
Девчонка с косой улыбалась, она уже успела привести его товарищей, чтобы они отвезли Витьку на каталке в послеоперационную палату.
– Молоток Ромка! Здорово! Хлопали по плечам и спине парни. – Только там бабка пацана умерла, сердце не выдержало. Пока процедурную сестру отхаживали, та тихо сидела в уголочке, руки на грудь сложила, глаза закрытые. Думали молиться. А как ту отходили, Светка, ну девчонка с колледжа к ней подошла, позвала, та не отвечает, она за плечо ее взяла, потрясла, та и повалилась на бок, мертвая уже. Процедурная сестра как закричит, Светке тоже плохо стало, девчонка с косой их двоих отхаживает.
Теперь Антонов знал происхождение сирены, которая вывела его из состояния автопилота. Он вышел из операционной, снял перчатки и марлевую повязку, сел на облупившееся крыльцо, ему сильно хотелось курить, и только теперь начала чувствоваться смертельная усталость. Роман вытащил из кармана брюк пачку сигарет и закурил. Но после первой затяжки засосало под ложечкой, затошнило, закружилась голова. Рядом присел Губкин, от него разило свежим перегаром.
– Так ты значит хирург? Причем очень неплохой. Четыре часа, как заведенный, и хоть бы хны. Молодец! Уважаю. У вас династия семейная что ли?
– Нет, – ответил Роман, – я первый.
– Странно, – парировал главврач, – работаешь так, как будто это у тебя в крови.
Антонов ничего не ответил. Ему не хотелось сейчас разговаривать. Не чувствовал он ни триумфа победы, ни радости. Было ощущение, что это не он делал операцию мальчику Витьке, а кто-то свыше управлял его руками и мозгом.
– Ну, раз у нас сложились такие непредвиденные обстоятельства, – вымолвил Губкин, – идите все отдыхать, ремонтом будем заниматься завтра.
Глава 4 Знакомство
Автобусы ходили редко, да и от остановки нужно было пройти примерно километра полтора по ухабам и кочкам.
– Как здесь люди живут? – ворчал всю дорогу Максим Самохин. – Ни больницы нормальной, ни врачей, ни транспорта. Еще машина как назло сломалась, пришлось в ремонт отдать перед практикой. Теперь ходи пешком, ноги бей. Как тут сестра моя учится? Ума не приложу.
– У тебя здесь сестра учится? – удивился Антонов.
– Да, в колледже медицинском. Да ты ее видел, она тоже практику с нами проходит, беленькая такая, добавил Максим.
– А почему здесь, а не дома? Спросил Антонов.
– Да понимаешь, дед у нас в семье всем заправляет, все под его дудку пляшут. Семейная династия не должна быть прервана. А прежде чем вступить в семейный бизнес, все должны пройти «путь преодоления себя», ну, что-то вроде того, чтоб жизнь медом не казалась. По мнению деда, мы должны сами научиться чему-нибудь. Понять, как нам повезло в отличие от других иметь все то, о чем простые смертные и мечтать не могли. В этом суть его жизненной концепции. Мы все от него материально зависим, а потому с ним никто не спорит. Вот и Ленка живет в обветшалой общаге, и представляешь, уже научилась жарить яичницу и чистить картошку. Хорошо хоть девчонки нормальные попались, я думаю, они ее не очень напрягают, а то она бы уже давно закатила истерику и вернулась домой. Кстати они вечером нас приглашали к себе на кофе, познакомимся поближе. Мне Светка очень понравилась, красивая зараза, может у нас, что-нибудь и выйдет? – с мечтанием в голосе проворковал Максим, – так как, пойдем?
– Нет я не пойду, устал, возьми лучше Андрюху или Славку – ответил Антонов.
– А мне показалось, что ты запал на эту с косой, Антонина ее кажется зовут, не отставал от него Максим.
– Тебе показалось, – спокойно ответил Роман, – спать хочу, а девчонкам передай, чтоб не обижались, в другой раз обязательно зайду.
Когда они вернулись, Ольга Петровна ждала их с ужином. Вкусно пахло борщом и жареной рыбой.
– Ну, как прошел день? Не загонял вас там Губкин? – спросила она. – Мы ведь даже толком познакомиться не успели. Ну да идите руки мойте, и присаживайтесь к столу, кушать. Сейчас Маринка, прибежит, поможет мне на стол накрыть. А то я плохой работник, ноги отказывают носить. Она мне и с обедом помогла.
Маринка, была соседской девчонкой лет пятнадцати, помогала Ольге Петровне по хозяйству, ходила в магазин. Мать их троих тянула одна, отец нигде не работал, пил и устраивал скандалы. Маринка была старшая, поэтому ей приходилось взять часть забот о семье на себя. Ольга Петровна платила ей из своего скромного заработка за помощь. Маринка страшно при этом краснела, но деньги брала. Надо было собирать в школу братьев, в этом году младший Кирилл, должен пойти в первый класс. По вечерам помогала матери убирать магазин, где та подрабатывала техничкой. В чем только держалась душа в этом хрупком теле, на котором сарафанчик болтался как на тонкой веточке.
Сели за стол, ели почти в полной тишине, если не считать звуков, издаваемых челюстями и ложками. Максим с Романом, потому, что очень хотели есть. С утра только и успели поставить вещи в комнату, да по пути съесть по пирожку с картошкой. Ольга Петровна потому, что с любовью наблюдала за тем, как ее подопечные с аппетитом уплетают приготовленный ужин.
Когда с трапезой было покончено, у Романа слипались глаза от усталости. Он поблагодарил за ужин и ушел в комнату. Там не раздеваясь, упал на кровать и тут же уснул.
Спал крепко, во сне видел черно-фиолетовое небо в зареве багрового солнца и взрыв космического корабля. Проснулся оттого, что испытывал чувство страха, сковавшее его словно тисками, сердце бешено колотилось в груди. В висках стучало, разболелась голова. Антонов вышел во двор, там были уже сумерки. С разных дворов доносились звуки разных жизней. Где-то с права доили корову и кололи дрова, с лева, – детишки, плескаясь в речке, визжали и смеялись, через дорогу звонко лаяла собачонка. Антонов опустился на скамейку под окном с расписными ставнями. Пахло смесью скошенной травы, садовыми цветами и коровьим навозом. Почему-то этот запах показался ему родным и знакомым. Но тут же логика оборвала ход его мыслей, – как может казаться запах знакомым, если он всю свою сознательную жизнь прожил в городской квартире. Он, конечно, выезжал с родителями отдыхать за город, на море, в горы, был с друзьями на их дачах, но такого запаха нигде и в помине не было, он бы его запомнил.
Тихо подошла Ольга Петровна:
– Слышала, тяжелый выдался день у тебя? – спросила она.
– Да, не простой, – отозвался Роман.
– Ну, ничего, молодец, справился. Жаль, только бабушка мальчика умерла, сердце у нее больное было. Как он теперь без нее будет? Матери он не нужен, у нее новый муж, третий или пятый по счету, и неизвестно последний ли? – вздохнула Ольга Петровна. – Ее несколько лет назад лишили родительских прав. Теперь вот и бабушка умерла.
– А у вас есть родные? – спросил Роман.
– Из родни у меня, один зять, Иван. Дочь моя, Лиля, пропала двадцать три года назад. Я в розыск подавала, но ее так и не нашли. Может и в живых уже нет, – снова тяжело вздохнула она. – С тех пор Иван, зять мой запил, так и не женился больше, все ее ждет. Раньше подавал большие надежды в медицине. Сам он из Томска, ради Лили сюда переехал, работу престижную в клинике оставил, домик купил по соседству, в больницу нашу пошел работать. Хирургом, как ты был. За ним даже из соседних городов приезжали, да и в Томск звали обратно, но он все Лилю ждал, да вот и сломался. Зимой как-то, снежно было, мороз лютый стоял, прибежали за ним из больницы, девочку срочно оперировать нужно было. Он операцию провел, а потом выпил лишнего, за удачный ее исход. Надо бы ему остаться до утра в больнице, но он пешком домой пошел. Боялся, что Лиля придет, а его дома нет. Ночью автобусы не ходят, да и снегу было не проехать. В общем, устал он, сел в сугроб отдохнуть, да и уснул. Нашли его под утро, сам выжил, а руку правую отморозил, ампутировали ее почти по локоть. С тех пор он еще больше запил, несколько раз из петли вытаскивали. Оно конечно понятно, жена пропала, профессии лишился, инвалидом стал. Плакал он у меня тут, как же теперь Лиля отнесется к этому, зачем он ей такой нужен…
– Хороший он человек, несчастный только, – продолжала женщина. – Сколько раз говорила ему, женись, уже бы детей женил, а там бы, и внуки пошли. Так нет, все Лилю ждет. То, что я жду ее, – это понятно, – я мать. Надеюсь хотя бы что-нибудь узнать о ней или на могилку сходить, если нет ее в живых…
Ольга Петровна отвернула в сторону лицо, чтобы Роман не заметил слезы скатившейся по щеке, и продолжала, – знаешь, самое трудное в жизни, это жить в неведении. А он, почему ждет, не знаю? Ведь столько лет уже прошло, целая жизнь…
– Любит, наверное, – тихо отозвался Роман.
Пока Ольга Петровна рассказывала о своем зяте, в душе у него, что-то переворачивалось. Вот значит, какая она любовь, совсем не такая, о какой он слышал от своих друзей и сокурсников. Все их заверения – ничто, по сравнению с чувствами этого человека. Наверное, было в ней, этой Лили, что-то особенное, неповторимое, ради чего ее ждет этот человек столько лет. Интересно посмотреть на ее фотографию, подумал Роман, а сам спросил:
– Долго они вместе прожили?
– Полтора года всего. Детей не успели нажить. Может, если бы родился ребеночек, все по-другому сложилось. Да и у меня был бы внук – как ты, а может еще и внучка как Маринка. Да не судьба видно, – в очередной раз вздохнув, и украдкой смахнув слезу ответила женщина.
Головная боль Романа стала проходить, легко ему было рядом с ней. Какая-то внутренняя сила была в этой женщине и «вселенский» покой, все казалось каким-то близким и родным, а почему, Антонов не мог себе объяснить. Возле его ног терся рыжий упитанный кот, заискивающе заглядывал в глаза Романа, и мурлыкал.
– Что, проголодался прохвост? – меняя тему разговора, спросила Ольга Петровна, обращаясь к коту. – Как мышей ловить, так тебя днем с огнем не найдешь, а как спать, да есть – ты тут, как тут.
Кот поднялся на задние лапы, а передние положил на колени хозяйки, сложил на них свою хитрую морду, и замурлыкал так, словно завели маленький трактор. Роман улыбнулся и взял кота на руки.
Отворилась калитка, вошла худенькая женщина лет тридцати пяти, и не обращая внимание на Романа обратилась к пожилой женщине.
– Здравствуйте, вы Ольга Петровна?
– Да, я – ответила та.
– Вас мне рекомендовала Круглова Лида, она лечилась у вас, так что вы моя последняя надежда, – трясущимся голосом добавила женщина.
– Ну, я не Господь, но чем могу, постараюсь помочь. На что жалуетесь? – спросила Ольга Петровна.
– Сын болеет у меня давно, чахнет на глазах, нет в нем энергии, как будто жизненные силы покидают его. Анализы у него нормальные, не могут поставить диагноз. Он почти ничего не ест, ничем не увлекается, ничем не интересуется. Лежит целый день на кровати, смотрит в одну точку и молчит, – заплакав, рассказывала женщина.
– А сколько лет вашему сыну? – поинтересовался Рома
– Десять, – ответила женщина.
– Сколько времени у него это длиться? –спросила Ольга Петровна.
– Три года уже, – всхлипывала женщина…
Рома поймал себя на мысли, что правильнее было бы отправить женщину с сыном к психологу или психиатру, а еще лучше к психотерапевту. Но, обратив внимание на натруженные руки женщины со вздутыми на них венами, давно вышедшую из моды одежду, понял, что ей это не по карману, да и где здесь в глуши можно найти таких специалистов, если и в местной больнице нет ни реанимации, ни хирурга, ни других специалистов.