Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов)
При Сибирском правительстве существовал возглавляемый генералом Лебедевым военный совет, призванный координировать деятельность белоповстанцев. Первоначально, связь с Сазоновым и его штабом поддерживал целый ряд офицеров, проживавших в Харбине и на линии. Уже упоминавшийся нами генерал Попов сумел наладить на западной линии отношения с заместителем арестованного генерала Шильникова – Генерального штаба полковником М.А. Михайловым[159] и партизаном З.И. Гордеевым (в 1923 г. проживал в Харбине), стремясь втянуть их в орбиту деятельности областников [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48][160]. Попытки завязать отношения с областниками предпринимали полковник Ф.Ф. Мейбом (находился в 1923 г. в Циндао), генералы А.И. Андогский (в 1923 г. в Мукдене) и И.Н. Никитин. Никитин, некоторое время живший на ст. Ханьдаохэцзы, был связан с партизанами в Приморье, особенно с командиром наиболее крупного отряда в Иманском районе войсковым старшиной Ширяевым. По словам Никитина, приводимым генералом Поповым, ситуация в Приморье была такова, что в любой момент можно было ожидать широкого антибольшевистского выступления. Недовольство советской властью позволяло вести партизанскую работу не только таким популярным командирам, как Ширяев, но и далеко непопулярному Овечкину и совсем неизвестному Емлину. Ширяев, который в отличие от многих подвизавшихся на почве партизанщины авантюристов считался руководителями антибольшевистского актива «человеком серьезным», сообщал, что может собрать до 7 тыс. человек и предлагал Никитину «управлять всем этим» [Ibid].
Областники, сделав ставку на якутскую военную экспедицию генерала А.Н. Пепеляева, не имели финансовых средств для поддержки партизанского движения в приграничных районах Маньчжурии и смелости признаться в этом. Они постоянно отодвигали присылку несуществующих денег и умышленно не отвечали на послания очередных повстанческих начальников. Летом 1923 г. в отношениях между Сибирским правительством и связанными с ним представителями военных кругов в Маньчжурии назрел кризис[161]. К тому же областники не располагали прочными связями с японцами, по-прежнему игравшими большую роль в поддержании антибольшевистской оппозиции, и отдававшими предпочтение атаману Семенову. В одном из своих писем к Сазонову генерал Попов сообщал о попытках японцев привязать Гордеева, обещая тому финансовую помощь, к атаману Семенову. Также чувствуется обеспокоенность Попова тем фактом, что японцы знают об отсутствии влияния областников на партизанское движение в Приморье [Ibid]. В конце концов, ни Сазонов, ни Семенов не дождались от японцев обещанных денег. Партизанское движение на российской территории, не имея финансирования и оружия из-за границы, пошло на спад.
Большую роль в ослаблении белоповстанческого движения играли также успешные действия советской разведки и частей специального назначения. Еще в конце 1922 г. советской стороной были созданы несколько отрядов по борьбе с белыми на китайской территории. Один из таких отрядов возглавлял Г.И. Мордвинов. Красные делали закладки оружия на китайской территории и устанавливали связи с хунхузами, планируя совместные удары по частям маршала Чжан Цзолиня. В феврале 1923 г. в связи с протестами китайских властей красные отряды пришлось из Китая вывести [Голдин, 2010, с. 280, 281].
Летом 1923 г. чекисты сумели разгромить «глебовских» партизан в районе ст. Пограничная. Часть их была арестована китайской полицией по надуманным обвинениям. Так, подполковник Емлин был обвинен в убийстве пограниченского учителя Гладких. При аресте подполковник пытался бежать, но был серьезно ранен в руку. Емлин находился в тюрьме до начала 1925 г. и был освобожден за недоказанностью преступления. В то же время есаул Овечкин, помощник Емлина, избежал ареста, проживая без излишней конспирации вблизи ст. Мациохэ [Русская эмиграция, т. 7, с. 742–744]. Войсковой старшина Ширяев, оперировавший в районе Имана, был захвачен сотрудниками ОГПУ после того, как о месте его пребывания стало известно через жену генерала Никитина, упомянувшей о неких письмах из этих мест своему новому знакомому, якобы недавно прибывшему из Европы, Гетовту, на самом деле советскому агенту [Голдин, 2010, с. 291].
В конце 1923 г. советскими органами было подавлено подготовленное Амурской военной организацией восстание в Благовещенске [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 742–744]. Еще одной громкой акцией советской разведки стала ликвидация в 1924 г. в районе границы с Приморьем т. н. Таежного штаба, якобы имевшего связи с легитимистами [Между Первой и Второй мировыми войнами][162]. Это заставило полковника Жадвойна спешно покинуть Харбин и перебраться в Мукден.
В начале 1924 г. в рамках реализации плана давления на китайское правительство с целью склонить его к подписанию межправительственного соглашения советским руководством было решено усилить активность по разложению белой эмиграции. Для это в Харбин была направлена т. н. ударная тройка под председательством В.А. Антонова-Овсеенко. Для реализации задачи по разложению белой эмиграции и репатриации бывших военных (предполагалось создание репатриационной комиссии) ударная тройка располагала крупной суммой в местной валюте. Особенно большое внимание отводилось разложению Амурской военной организации генерала Сычева [Буяков, 2013, с. 198–200].
Опасения в отношении этой организации были связаны с тем, что в январе – феврале 1924 г. в Благовещенском уезде произошло крупное крестьянское восстание, известное как Зазейское. Большевики боялись поддержки повстанцев со стороны АВО. Однако эти опасения оказались необоснованными, восстание стало неожиданностью для самой АВО. Руководство организации не имело надежных связей с лидерами восстания, происходившими в основном из зажиточных крестьян Благовещенского уезда, и оказать сколько-нибудь существенную помощь повстанцам не смогло. Сычеву это восстание стоило значительного снижения авторитета [HIA. Lukomskii Papers, box 1, Report]. Он отошел от руководства организацией, которая еще некоторое время, как показывают советские документы [Наземцева, 2016, с. 348–350], функционировала, но к концу 1924 г. окончательно исчезла. Разгромив АВО, чекисты создали в Сахаляне мощный разведывательный центр, развернувший в 1924 г. операцию «Маки», одну из крупнейших и наиболее успешных операций советских разведывательных органов против белоэмиграции на Дальнем Востоке [Хабаровские чекисты, 2011].
Чекисты, работавшие в Мукдене, сумели через свою агентуру в японских спецслужбах получить архив белой разведки всего Дальнего Востока, который был благополучно вывезен в Москву [Голдин, 2010, с. 283].
В мае 1924 г. Забайкальское ОГПУ получило сообщение из Маньчжурии об активизации деятельности белых. Генерал Мыльников по приказу атамана Семенова приступил к организации повстанческих баз на советской территории [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 92, 93]. Под его командованием действовали полковники Размахнин и В.И. Деревцов. Также к Мыльникову присоединился каппелевец, подполковник М.Г. Ктиторов. Для этого он уволился со службы во внутренней охране КВЖД в Харбине и выехал на ст. Маньчжурия. Главная база Мыльникова была создана в глухой тайге Сретенского уезда. Гордеев отказался присоединиться к Мыльникову, ориентируясь на тактику маневренных боевых действий. Его отряд вместе с присоединившимся к нему небольшим отрядом полковника В.Л. Дуганова вел самостоятельные действия на территории Сретенского и Нерчинского уездов.
Повстанцы Мыльникова были разгромлены уже в начале июня 1924 г. (операция «Аркийские столбы»). Полковник Деревцов погиб, а сам Мыльников был взят в плен. Избежали ареста и гибели только Размахнин и Ктиторов, находившиеся в это время на территории Маньчжурии. Захваченный в плен генерал Мыльников написал обращение к своим соратникам в Маньчжурии, называя борьбу против советской власти бесцельной и преступной. Возможно, это обращение было лишь очередной советской агиткой. В дальнейшем Мыльников был осужден советским судом и расстрелян.
Отряд Гордеева, продержался до начала июля, перемещаясь по уездам, проводя митинги и распространяя листовки, но, в конце концов, был разгромлен. Гордеев и еще трое партизан после нескольких недель скитания по тайге все-таки сумели возвратиться в Маньчжурию [Там же, с. 732, 733; Соловьев]. Полковник Дуганов и его люди, еще ранее отколовшиеся от Гордеева, двинулись на восток. В августе 1924 г. они перешли Амур в четырехстах километрах выше Сахаляна, были арестованы китайскими властями и помещены в Сахалянскую тюрьму, где содержались до начала 1926 г. [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 36451, л. 22, 23].
Таким образом, в середине 1924 г. основные белоповстанческие центры на советской территории были разгромлены, большинство их руководителей либо погибли, либо были захвачены советскими органами, либо арестованы китайскими властями по возвращению на территорию Маньчжурии. Большая часть партизанских отрядов распалась или сильно сократилась в своей численности, промышляя теперь в основном контрабандой или грабежом приграничных территорий. Многие вчерашние партизаны были вынуждены сосредоточить свое внимание на поисках постоянной работы.
Возвращаясь к проблеме социальной адаптации представителей русской военной эмиграции в Китае, мы должны отметить, что важную роль в процессе первичной адаптации военных эмигрантов сыграли ситуация, характерная для территории размещения, наличие русских и европейских колоний и соответствующей инфраструктуры, самоорганизация военных беженцев, помощь со стороны государственных и общественных организаций.
Материальное положение большинства русских военных, оказавшихся на территории Китая, было очень непростым. Отсутствовали денежные средства, у многих не было гражданской профессии и необходимых в условиях Китая квалификации и знаний, в сфере неквалифицированного труда наблюдалась острая конкуренция с дешевой китайской рабочей силой. К тому же сильное давление на психологическое состояние беженца оказывала чужая культурная среда и неопределенность настоящего положения[163].
Конечно, среди офицеров был небольшой процент тех, кто сумел стать обладателем крупных сумм денег, чаще всего не вполне законным способом. Как отмечал в своем дневнике в марте 1920 г. полковник И.С. Ильин, «все больше съезжается авантюристов белого движения. Харбин кишит ими, золото Семеновское и Колчаковское течет рекой. Одни, продав свои романовские и сибирские, спешат уехать, другие, хорошо хапнувшие, уже уехали, третьи открывают какие-то предприятия, пускаются в какие-то дела… Кафэ, рестораны, кабарэ растут как грибы и все полны и все делают блестящие дела…» [ГАРФ, ф. Р-6599, оп. 1, д. 8, л. 16]. Однако эта волна быстро схлынула. Мало кто из имевших большие деньги сумел заложить прочные основы своего будущего безбедного существования за границей.
Бывшая полоса отчуждения КВЖД и прежде всего Харбин, где проживало большое количество бывших российских подданных, существовала русская экономическая и социально-культурная инфраструктура, потенциально являлась наиболее привлекательным регионом для расселения военных беженцев. Однако неудачи Белого движения и большевистская пропаганда, активно проникавшая в Северную Маньчжурию, настроили против беженцев, особенно военных, значительную часть русских старожилов полосы отчуждения. Профсоюзы, действовавшие на КВЖД, были откровенно враждебно настроены против старой администрации и белых, и способствовали падению генерала Хорвата.
Среди военных беженцев, эвакуировавшихся в полосу отчуждения КВЖД в 1920–1922 гг., в наиболее благоприятном положении оказались те, кто прибыл в Маньчжурию в начале двадцатого года, на излете «правления» генерала Хорвата. Часть из них, по крайней мере, сумели найти работу. В более тяжелой ситуации оказались военнослужащие, очутившиеся в полосе отчуждения в конце 1922-го – 1923-м годах. В это время местные русские работодатели, кто из-за опасения прихода красных на КВЖД, кто в ожидании их прихода, отказывались иметь какие-либо дела с «белобандитами» [HIA. Moravskii Papers, box 13, f. 41]. Хорошей иллюстрацией здесь могут служить воспоминания штабс-капитана А.Ю. Романовского, оказавшегося с семьей в конце 1922 г. в Цицикаре. Устроившись в качестве поденного рабочего по борьбе с сыпучими песками на местном железнодорожном участке, он отработал только полдня. Участковый комитет из железнодорожных рабочих, узнав, что Романовский бывший офицер, выступил против его пребывания в бригаде и заведующий работами был вынужден его уволить [Мелихов, 2003, с. 288].
Особенно тяжело было тем военным, которые имели семьи. Дневник полковника Ильина, прибывшего в Маньчжурию в начале 1920-го г. с женой и двумя маленькими дочерьми, показывает, что первые два – три года их эмигрантской жизни в Харбине были наполнены для Ильина постоянными поисками источников заработка, что отодвигало остальные дела на задний план.
В городах Северного Китая и Шанхае, с их незначительным русским присутствием, ситуация для бывших военных была еще сложнее. Здесь для русских беженцев не было ни работы, ни мест для размещения. Также как в полосе отчуждения военные, главным образом офицеры, прибывшие в Шанхай в 1920 г. были встречены местными русскими, в том числе и российскими официальными представителями, с большим раздражением. Как пишет в своих воспоминаниях один из основателей Союза военнослужащих в Шанхае поручик П.М. Черкез[164], «“настоящие русские резиденты” Шанхая относились с раздражением к представителям белой идеи, которые “военными авантюрами” мешали наладить торговые отношения с Россией, без коих, большинство местных резидентов лишались главного источника своего материального благополучия… Герои вчерашнего дня, офицеры, сегодня именовались фанатиками, или бездельниками и грабителями». Даже помощник Российского военного агента в Шанхае полковник К.А. Кременецкий, отказывая многочисленным просителям в материальной помощи (он, по-видимому, и не располагал значительными суммами), заявлял, что готов выдать деньги только на билет в Россию при условии, что вчерашние белые офицеры отправятся служить в красную армию, «ибо она русская армия. Белое движение не жизненно… Надо или отказаться от звания русского офицера, или идти и служить в той армии, которая фактически и есть русская армия» [MRC, box 2, f. Материалы СCРАФ].
Невероятных усилий стоило бывшим консульским представителям России в Шанхае добиться разрешения на высадку части людей, прибывших в город в составе флотилии адмирала Старка в конце 1922 г., а прибывшие летом – осенью 1923 г. в Шанхай из Гензана группы генералов Лебедева и Глебова даже не получили разрешения администрации иностранных концессий высадиться на берег. Впрочем, большая часть ответственности за случившееся лежала на командовании групп, отказавшихся интернироваться.
Не менее тяжелое положение сложилось для русских военных, оставшихся на территории Синьцзяна. Найти работу в экономически слаборазвитых районах провинции было крайне сложно. Местные власти и население смотрели на русских военных с опаской и неприязнью. С 1921 г. ситуация стала несколько улучшаться, в крупных городах Синьцзяна появились отделения иностранных фирм. В Кульдже генерал-губернатором Ян Цзэнсинем был открыт кожевенный завод, давший работу 40 человекам, и другие предприятия [АВПРФ, ф. 0100, оп. 10, п. 131, д. 92, л. 44]. В 1923 г. эмигранты получили право свободного перемещения в пределах Синьцзяна, что улучшило положение с поиском работы.
Структур, которые могли бы оказывать помощь военным и гражданским беженцам на первых порах их пребывания в Китае, существовало крайне недостаточно, а их материальные возможности были невелики. Например, известна единственная китайская организация, действовавшая в Харбине и оказывавшая помощь русским беженцам, – Китайский комитет помощи бедному русскому населению. Одним из адресатов его помощи являлся приют-училище «Русский дом». Китайский комитет действовал до 1927 г. Кроме того, в Харбине работало Иностранное общество помощи русским (председатель – Маркони), содержавшее с 1924 г. бесплатную столовую для бедных, которая обслуживала до двухсот нуждающихся в день с октября по май [Русское слово, 1926, 20 окт.].
Некоторые средства выделялись на содержание инвалидов. Еще в 1919 г. в Харбине по инициативе жены генерала Хорвата Камиллы Альбертовны было организовано Дальневосточное общество помощи инвалидам, имевшее свой приют. При приюте работали несколько мастерских и амбулатория. На заимке за Сунгари Общество содержало свой птичник, огород, скотоводческое хозяйство; на ст. Яблоня имелась пасека. Всеми делами Общества ведал комитет избираемый на общем собрании. Первым председателем комитета являлся генерал Плешков. Переход КВЖД в руки китайской администрации в 1920 г. и отъезд семьи Хорватов в Пекин заметно ухудшили положение Общества, которое в октябре 1920 г. было вынуждено обратиться за материальной помощью к Харбинскому Городскому совету [Заря, 1920, 9 окт.]. Городской совет выдал Обществу субсидию в 300 золотых руб. и, по-видимому, постепенно ситуация выправилась. По крайней мере известно, что в начале 1922 г. приют инвалидов, который первоначально был рассчитан на 10 человек, содержал более ста искалеченных офицеров и солдат, хотя и при весьма скромном обеспечении. При приюте действовали четыре мелочные лавки, две пасеки, сапожная, столярная и портняжная мастерские, где цены были ниже городских [Там же, 1922, 3 янв.]. В 1926 г. в приюте Общества проживали около 70 инвалидов. Семейные инвалиды, жившие на стороне, получали т. н. кормовые деньги. Для увеличения доходов Общество выстроило небольшой доходный дом, при котором существовали две мелочные лавки и огород. При приюте инвалидов была организована библиотека-читальня, работали курсы по бухгалтерскому делу, пчеловодству и английскому языку [Русское слово, 1926, 22 мая]. В 1923–1925 гг. Союз инвалидов существовал в Чанчуне при местном Дамском благотворительном кружке.
В феврале 1923 г. в Харбине был учрежден Комитет помощи русским беженцам (ХКПРБ). Будучи через год легализован китайскими властями ОРВП, Беженский комитет вскоре превратился в крупнейшую русскую организацию, оказывавшую всестороннюю помощь эмигрантам[165]. С момента учреждения организации большую роль в работе комитета играли русские офицеры. Так, в состав первого Правления комитета вошли Генерального штаба генерал-майор Д.Н. Сальников и штабс-капитан И.М. Хазов-Полонский, который к тому же являлся одним из членов-учредителей организации [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 2, л. 60 об]. Комитет предоставлял всем русским беженцам возможность получить право на жительство в ОРВП, вел регистрацию и выдавал справки, способствовал устройству на работу. Велась организация медицинской помощи, нуждающиеся получали продукты питания, одежду, денежные пособия. В то же время численный состав ХКПРБ был крайне малочисленным, всего 60–70 человек до конца 1920-х гг., а финансовые возможности очень скромными. В 1923–1926 гг. ежегодный денежный приход комитета составлял всего 1,5–1,7 тыс. китайских долл. [Лазарева, 2013, с. 12].
В Тяньцзине Русское благотворительное общество было организовано еще в 1911 г. В 1923 г. Общество возглавляла М.В. Жебрак, жена бывшего полицмейстера русской концессии. Известно, что на протяжении 1923 г. в общежитии Общества проживали более 500 человек, 371 человек получил единовременное денежное пособие. Столовая Общества выдала около 5,5 тыс. бесплатных обедов [HIA. Zhebrak Papers, box 1]. Средства организации формировались за счет пожертвований от Русского муниципалитета, который еще существовал, несмотря на отмену в 1920 г. для русских особых прав, генерала Подтягина (2200 иен в 1923 г.), китайской администрации, Тяньцзинского Скакового клуба, Дамского Благотворительного (иностранного) общества, иностранных компаний, а также путем сборов от организации лотерей и благотворительных вечеров. Приход Благотворительного общества в 1923 г. составил более 27 тыс. китайских долл., расходы – более 25 тысяч [Ibid].
Аналогичное Тяньцзинскому частное Русское благотворительное общество существовало и в Шанхае, но его помощь беженцам была крайне незначительна. Ситуация несколько изменилась, когда внимание к военным беженцам проявила Л.Н. Сюннерберг, жена агента Министерства торговли и промышленности при Российском генеральном консульстве в Шанхае, гвардии капитана Г.Г. Сюннерберга. Она возглавила Временный дамский комитет помощи офицерам и организовала в мае 1920 г. первый русский бал. Чистая прибыль от бала составила 7200 китайских долл., которые были разделены пополам. Одна часть денег была передана контр-адмиралу В.В. Ковалевскому для морских офицеров, другая была распределена между офицерами «сухопутными» [MRC, box 2, f. Материалы СCРАФ].
Среди иностранных организаций наиболее действенную помощь русским беженцам оказывал в 1923 г. Американский Красный крест, работавший в Гирине, Хайларе, на ст. Маньчжурия [Заря, 1923, 11 февр.].
Сфера занятости русских военных эмигрантов в Китае, как показывают многочисленные биографические материалы, отличалась достаточной широтой, но в то же время была в значительной мере сосредоточена в границах функционирования российской и других иностранных колоний. При этом нужно учитывать, что интеграция бывших военных в профессионально-производственные сферы регионов проживания, как главная направленность социальной адаптации, и трудоустройство, могли не выступать явлениями одного порядка. Многие активные антибольшевики прибегали к более или менее долговременному трудоустройству с целью иметь средства к существованию или для легализации своего положения. При этом их настоящая деятельность была тщательно законспирирована.
В первое время пребывания в эмиграции бывшие военные брались за любую работу, которая могла бы принести хоть какие-то деньги. Зачастую такая работа была неквалифицированной и малооплачиваемой. Разнообразные источники дают массу примеров подобного трудоустройства.
Согласно воспоминаниям штабс-капитана Романовского, потерпев фиаско с устройством на работу на цицикарский участок КВЖД, он собрал бригаду из семи офицеров, которая стала брать подряды на проведение земляных работ: «Обыкновенно на всех работах увидишь одних рабочих-китайцев, а тут появились на улице русские ребята, в гимнастерках, в брюках-галифе и в сапогах. Железнодорожники прохаживались по улице, засматривались на эту необычную картину» [Мелихов, 2003, с. 289]. Аналогичная картина разворачивается в воспоминаниях поручика А.А. Ильинского, оставшегося в Харбине после эвакуации из Забайкалья в конце 1920 г. Вместе с сослуживцами, проживая в беженском бараке в Госпитальном городке Харбина, они «сколотили артель для всяких случайных заработков. Большей частью работали в Затоне: красили баржи и пароходы, рыли канавы, благоустраивали территорию хозяйчиков. Платили нам в среднем по два доллара в день» [Ильинский, 2009, с. 39].
Часть офицеров-«уральцев» из бывшего Урало-Алтайского конного полка, после прибытия в Харбин в конце 1920 г., объединившись в артель, создали колбасную фабрику, но вскоре потерпели фиаско [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48750, л. 177]. Адмирал Г.К. Старк, оказавшийся в начале 1920 года в Харбинском госпитале больным тифом, после выхода из госпиталя нанялся десятником на строительство домов, а позднее основал с офицерами частное предприятие по перевозке грузов по реке Сунгари, где и работал до отъезда в июне 1921 г. во Владивосток [Хисамутдинов, 2013, с. 111]. Генерал-майор А.Н. Пепеляев, бывший командующий Сибирской армией, в компании с офицерами-однополчанами создал артель извозчиков, действовавшую в Харбине в 1920–1922 гг. [Купцов, 2011, с. 406]. Однако такая работа претила многим вчерашним героям Белого движения и как только появлялась возможность, они возвращались к военной службе.
В начале 1920-х гг. целые подразделения бывших белых устраивались на лесозаготовки на лесные концессии восточной ветки КВЖД или на угольные копи. На лесозаготовках работала артель полковника Аргунова, сформированная в конце 1922 г. на ст. Пограничная. В это же время была создана артель из бойцов пулеметной команды Омского полка под началом бывшего начальника команды подпоручика П.А. Дегтева. Артель Дегтева полгода работала на ст. Имяньпо на перевозке дров у лесопромышленника А. Яринского [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 41875, н/д, л. 20]. В начале 1921 г. бывшие военные массово нанимались на работы на Чжалайнорские угольные копи, несмотря на то, что на копях в это время свирепствовала чума [Заря, 1921, 20 февр.]. Много бывших офицеров и солдат работало на принадлежавших японцам Фушуньских угольных копях, расположенных к востоку от Мукдена. Как отмечает в своих воспоминаниях полковник В.А. Зубец, «ставки на русский труд приравнивались здесь к желтым рабочим. Это давало полуголодное существование, 10-часовой рабочий день и высокий процент смертности». Наиболее компактную группу бывших военных, работавших на Фушуньских копях, составляли «анненковцы» [Зубец, 2009, № 35, с. 31].
После интернирования в сентябре 1923 г. в Шанхае группы генерала Лебедева (бывшие Егерский и 2-й Уральский полки) она была преобразована в Урало-Сибирское трудовое общество [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48750, л. 181 об]. Часть членов Общества разместилась в общежитиях для русских беженцев. Они брались за любую работу, являясь грузчиками, охранниками, телохранителями, торговцами-коробейниками и т. п. Около 150 «лебедевцев» выехали в полосу отчуждения КВЖД, где работали на лесных концессиях [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 76].