Тетя Бобби принялась большим пальцем выщелкивать патроны из магазина, сбрасывая их на широкую сильную ладонь.
– В таком деле, как твое, незаменимых не бывает. Ручаюсь, у тебя таких уже четверо-пятеро в запасе. – Вынув последний, она убрала патроны в карман и протянула Хатчу пустой магазин. – А Дэвид от тебя уходит. Со всем уважением. Никакого риска для дела. Просто он свое отработал и ушел, никого не подставив. Вот мое предложение.
– А если отвечу – нет?
– Я тебя убью, – небрежно ответила тетя Бобби. – Мне бы не хотелось, но так будет, если откажешься.
– Так просто? – оскалился Хатч. – А вдруг это не так просто?
– Ты – крутой, а я – кошмар в обертке апокалипсиса. А Дэвид мой любимый племянник. Тронь его пальцем, и я прикончу тебя по кусочкам. – Улыбка Бобби стала грустной. – Со всем уважением.
Оскал Хатча мигом превратился в улыбку.
– Большие люди растут в ваших местах, – сказал он и поднял вверх разобранный на части пистолет. – Ты сломала мне пушку.
– Я заметила у тебя в левом кармане запасной магазин, – сказала она. – Дэвид, вставай, мы уходим.
Он вышел первым. Лили держалась за него и тихо плакала. Тетя Бобби двигалась в арьергарде, заставляя их идти быстро, но не переходя на бег, и часто оглядывалась. Когда подошли к станции «трубы», тетя Бобби тронула Дэвида за плечо.
– Тебя я проведу через пост, а ее не смогу.
Глаза у Лили были мягкими и влажными, лицо спокойное, безмятежное. Грязная, вонючая, она все равно была хороша. Выкупленная рабыня.
– Тебе есть куда пойти? – спросил Дэвид. – Есть в Мартинестауне место, где он тебя не найдет?
– Есть друзья, – сказала она. – Они помогут.
– Иди к ним, – посоветовала тетя Бобби. – Скройся с глаз.
Дэвид не хотел ее отпускать, не хотел разрывать связавшего их прикосновения руки к руке. Он видел, что Лили поняла. Она не столько бросилась, сколько перетекла к нему – мягкая, податливая, изменчивая как вода. На миг ее тело совсем слилось с его телом, их не разделяло ни миллиметра. Ее губы прижались к щеке, дыхание коснулось уха. Она на миг стала Уной Мейнг, а он Казом Пратьяри, и мир стал здоровым, сильным, романтичным. Она придвинулась еще ближе, и губы ее, мягкие и теплые, имели вкус обещания.
– Я тебя найду, – шепнула она, и вот миг прошел, и она уже уходила по коридору, чуть сбиваясь с шага, но высоко держа голову. Ему хотелось броситься следом, снова поцеловать, забрать с собой домой, уложить в свою кровать. Он чувствовал, как сердце бьется в горле. У него была эрекция.
– Идем, – сказала тетя Бобби. – Едем домой.
От Мартинестауна до Атерпола она молчала, просто сидела, опершись локтями о колени, двумя пальцами зажимая одну из пуль, а потом втирая ее в костяшки, словно фокус собралась показать. Дэвид, несмотря на вылившуюся в кровь химию облегчения, с ужасом ждал, что будет. Упреки, поучения, угрозы. Но тетя Бобби, когда до Брич-Кэнди оставалось всего пять минут, сказала совсем не то, чего он ждал:
– Та девочка. Знаешь, ты ее спас.
– Угу.
– Тебе это приятно. Ты поступил правильно, и это приятно.
– Угу, – сказал он.
– Это приятное чувство – самое большое, что она может тебе дать.
Дрожь «трубы» почти не ощущалась. Монитор, не сумев найти ничего общего для Дэвида и тетушки, перестроился на новости. Дэвид разглядывал свои ладони.
– Я ей не нравлюсь, – сказал он. – Она просто вела себя, как он ей велел. И потом, она знала, что у меня есть деньги.
– Знала, что у тебя есть деньги, и знала, что ты хороший парень, – поправила тетя Бобби. – Это другое.
Дэвид улыбнулся и с удивлением обнаружил, что улыбается искренне. Тетя Бобби откинулась назад, потянулась. Повернула голову, и шейные позвонки у нее щелкнули, как хлопушка.
– Я от вас съезжаю, – сказала она.
– Ясно, – отозвался Дэвид и вдруг поймал себя на сожалении. Слишком много потерь для одного дня, а ведь от этой он совсем не ждал боли. – Куда ты переезжаешь?
– Снова начинаю работать. – Тетя Бобби подкинула и поймала пулю, покрутила в пальцах. – Пора мне найти себе занятие. – Она подбородком кивнула на крутящий новости монитор. Речь шла о Земле, Марсе, о недовольных со взрывными устройствами. – Может, сумею помочь.
– Ясно, – повторил Дэвид. И добавил: – Я рад, что ты у нас пожила.
– Надо было вытащить тебя на скалы, – сказала она. – Тебе бы понравилось.
Дэвид видел Лили еще один раз. На втором году в разработке, примерно через три недели после восемнадцатого дня рождения. Он зашел в лапшичную с тремя ребятами из группы и куратором доктором Фучек. Стена показывала прямой репортаж с футбольного матча в долине Маринер, звук был приглушен и позволял вести разговор. А вот настольный экран – тот вел прямо к установкам верхнего университета, и молодые ученые за пивом и чаем, за черными керамическими мисочками лапши под соусом прогоняли на симуляторе последнюю модель.
Джереми Нг, сосед Дэвида по комнате и единственный в группе биохимик, покачал головой, тыча пальцем в сгенерированную лабораторным компьютером модель марсианской поверхности.
– Засаливание…
– Соль – не проблема, – не скрывая досады, возразил Дэвид. – Мы там ставим откачку натрия, забыл? За мембрану соль не пройдет.
– Джентльмены, – властно, хотя и с усмешкой в голосе, остановила их доктор Фучек, – вы это обсуждали семь месяцев по пятьдесят часов в неделю. Какой смысл начинать заново? Скоро у нас будет материальная модель.
Джереми начал отвечать, замялся, снова начал и замолчал. Сидевший рядом с ним спец по гидросистемам Кассио Эстинар ухмыльнулся.
– Если сработает в реале, вы, ребята, продвинете терраформирование с опережением на пару декад от графика. Сами знаете.
Доктор Фучек подняла руку, призывая к молчанию. Симуляция подходила к концу. Все затаили дыхание.
Дэвид не знал, что заставило его поднять взгляд. Может, почувствовал, что за ним наблюдают. Беспокойное чувство расползалось от спины к затылку. Лили стояла в глубине зала, у стойки, смотрела на него и не видела. Кожа у нее была в два раза старше ее возраста, прежний эльфийский подбородок выглядел просто маленьким. Она держала на руках ребенка месяцев шести на вид, еще не оформившегося настолько, чтобы определить пол. Просто какая-то женщина – однако он не сомневался. Его прошил колючий электрический разряд. На долю секунды он снова стал пятнадцатилетним – вот-вот исполнится шестнадцать – и пламенно-безрассудным. Он вспомнил ее поцелуй и, ничего не имея в виду, поднял руку помахать.
Она его узнала – округлились глаза, изменился наклон плеч. Лицо застыло в чем-то похожем на гнев. Страх, ищущий себе выхода. Сидевший рядом с ней мужчина тронул ее за плечо и что-то сказал. Она качнула головой, отвернулась. Мужчина хмуро обвел взглядом толпу. На миг встретился глазами с Дэвидом, но в его взгляде не было ничего похожего на понимание. Дэвид отвернулся от нее в последний раз.
– Ну, вот, – сказал Кассио, когда стали поступать первые результаты.
Дэвид поставил локти на стол, словно обозначил ими промежуток допустимой ошибки. Он видел, как поднимаются брови доктора Фучек, как расплывается улыбка по лицу Джереми.
Наступило блаженство.
Маслобойка
Бартон был маленький, тощий и смуглый. Носил безупречные костюмы, черные кудри и бородку тщательно расчесывал. В том, что он работал на криминал, виноват был не его характер, а мир. Будь у него другие возможности, более престижное образование, попадись ему пара влиятельных соседей по комнате в общежитии, выбился бы в первые ряды транспланетных корпораций с офисами на Луне и Марсе, на станции Церера или на Ганимеде. А так в его подчинении оказались несколько кварталов на затопленных окраинах Балтимора. Дюжина лейтенантов, пара сотен уличных громил, навострившихся ломать чужие ноги, кучка варщиков наркоты, хакеры по части подделки личности, грязные копы и торговцы оружием. И с тысячу профессиональных жертв: нарики, шлюхи, вандалы, бездомные дети и прочие обездоленные взирали на него как на Луну – образ власти и богатства в недостижимых высотах. Явление природы.
Беда Бартона была в том, что он родился там, где родился, и тогда, когда родился: в городе шрамов и порока, в век, когда пограничная линия в сознании населения пролегала между государственным базовым пособием и профессией, дававшей собственные деньги. Для него путь от незарегистрированных родов до какой ни на есть власти и положения был победой – большой и невидимой. Для принадлежавших ему мужчин и женщин его возвышение от самого дна было не обещанием, а доказательством небывалой силы, мифической, как полет чайки к луне. Сам Бартон никогда об этом не думал, но раз добился, чего добился, значит, мог. Кому не досталось его твердости, беспощадности и удачи, те заслужили все дерьмо, какое он им скармливал. И он не жалел выбившихся из ряда.
– М-м? И что? – спросил Бартон.
