В чужой игре

– Когда ожидать приговор? – спросил вдогонку один из защитников.

Судья Николаев посмотрел на смельчака испепеляющим взглядом. Моду взяли в разговоры вступать. Как только, так сразу. Может, к вечеру, а может, завтра к обеду. Это не игра в кости. И вообще, какое судья имеет право вести частные беседы во время процесса…

Однако вышел Николаев ровно через час.

– Мне кажется, у него приговор был готов, – шепнула Садовская на ухо Печкину.

– Давай-ка послушаем для начала, – отмахнулся тот поспешно. – Может, опять не приговор, а всего лишь определение. Например, о возврате на дополнительное расследование.

Оказалось, суд все-таки вышел к народу с приговором.

Меньше всех получил Вагин. Как выяснилось, он всю жизнь только тем и занимался, что стоял под окнами и ковырял в носу. Суд ограничился тем, что несчастный больной (почки больны – оттого и отекает) отсидел год в следственном изоляторе, и освободил из-под стражи. Бушуева приговорил к пяти годам лишения свободы, Конькова к четырем. Вовочку – к пяти с половиной. Слишком непонятной была его роль по делу. В некоторых местах даже просматривалось организующее начало.

Подсудимые восприняли приговор как должное. Они не спорили в суде друг с другом и не задавали вопросов. Глупые и ненужные ответы могли только ухудшить положение. Друг к другу у них тоже не было претензий. Во всяком случае, так казалось со стороны.

Вовочкина мать негодовала:

– Этому, которому сорок, дали меньше, чем моему. Ну! Где она, справедливость?! Не было ее и нету…

– Теперь нам хотя бы ясно, чем всё закончилось, – мрачно заключил Печкин.

Бывший следователь терпеть не мог свою новую работу. Он чувствовал себя не в своей тарелке. «О них плачет гильотина, а я их теперь защищаю», – нервно думал он.

Вовочкин папа на суде отсутствовал. Он поступал в соответствии с принципом: «Я его туда не гнал, и вообще, кто я им такой…»

Кассационная жалоба, поданная в областной суд, была своевременно рассмотрена. Приговор утвердили. А еще через месяц Вовочку Садовского переправили в колонию.

Однако Нина не смирилась со случившимся. Опять теребит Печкина.

– Говорят, можно еще раз кассацию подать, – учит она юриста.

– Кассационное обжалование невозможно – можно лишь надзорную жалобу подготовить. Но это не изменит его положения.

– Ну, все-таки… Может, напишешь, Витя?

– Конечно, почему не написать, – согласился Печкин. Он понимал: чистой хочет быть перед сыном Садовская. Чтобы не было у того оснований марать ее имя.

Садовская каждый день звонила теперь Печкиным домой и плакала в трубку. Ирина ее успокаивала. Ей понятно, что значит потерять ребенка. У самой дочь в малолетстве умерла. Но Вовочка жив у этой. Рано или поздно вернется и попьет еще кровушки – лучше бы не носилась как с писаной торбой.

И Печкина, не выдержав, как-то брякнула в трубку:

– Извини, Нина… Может, это не мое дело. Но он же – копия папа! Вылитый наш Скакунок!

– Знаю, – согласилась Нина.

– Так что успокойся… Вернется – попьет ещё кровушки…

Печкина еще что-то хотела сказать, потому что слишком очевидным было сходство племянника с братом. Даже голову одинаково держат.

Однако Нина перебила ее:

– Все вы так! – и бросила трубку, донельзя расстроив бывшую золовку.

Садовская после разговора упала на диван и стала рыдать, захлебываясь слезами. Она была теперь абсолютно уверена, что сын стал жертвой стечения обстоятельств. Точно так. Не будь Матроса и прочих деятелей – был бы Вовочка на свободе. Не даст она Вовочке снова упасть. Именно так.

Деньги у Нины водились всегда. Недавно она собралась и съездила к сыну на свидание. Привезла передачу. Денег сунула из-под полы. Сама рисковала. Но все прошло. Сын в каждом письме теперь пишет, как он скучает о ней. Говорит, что был неправ – голова другим была занята. Не было времени думать. И подсказать тоже некому.

Через два года Вовочку увезли в леса далекие – за Пермь, в колонию-поселение. Для матери настали тяжелые времена. Не разлетишься с Волги на свидание. Мало того, Вовочка в последнем телефонном разговоре отругал ее.

– Для чего мне крупа и рожки! Ешь их сама! Присылай деньги. Деньги… Ты понимаешь меня или нет?!

У Нины руки опустились. Дождалась благодарности.

И мать снов вспомнила о Печкиных. Не к кому больше обратиться. Эти хоть совет какой-то дадут. Семья у Нины в детстве была большая, но толку от этого мало. У каждого свои проблемы.

– Зря они его на поселение перевели, – ворчит Нина. – Сидел и сидел бы здесь. Зато рядом.

– Нина, – подхватывает Печкина. – Ты только не обижайся…

– А чё! Я ничё… Конечно, уж… Теперь-то дошло до меня…

– Как мать я тебя, конечно, понимаю. Может, исправится, когда придет.

– Ой, не знаю. Ехать надо опять к нему. Далеко. И боюсь… В остальном у него там все нормально. Работает слесарем по обслуживанию поселка. Живут втроем в комнате, что ли. Говорит, ничего.

– Так он тебе и скажет.

* * *

– Иди разгружать вагон! Ходить за вами, что ли? – недовольно шипел охранник, глядя на присевшего над отверстием в туалете грузчика.

– Живот крутит, – холодно отозвался Агент.

Не торопясь, Векшин демонстративно разорвал газету и протянул охраннику.

– Хочешь?

Тот хлопнул дверцей и пошел прочь.

Агент поднялся, застегнул брюки. Потом вынул из кармашка мобильник, отключил его полностью, сделав недоступным для остальных абонентов, и сунул на прежнее место – за резинку носка. Сигнал послан, так что не следует рисковать.

Вагон был по-прежнему закрыт, хотя возле дверей было заметно шевеление. Поодаль, напротив конторы, теперь стояла темная иномарка. Векшин подошел к бригаде и остановился. Мужик в темно-лиловом пиджаке – цвет в полумраке толком не разглядеть – читал, жмурясь, сопроводительные документы на товар. Потом махнул рукой, взялся за пломбу и сорвал ее.

Остальное проделали двое помощников. Открыли замки, двинули в сторону двери, запрыгнули внутрь и принялись считать товар.

– Дураки, – обозвал их мужик. – Эти будут таскать, а вы пересчитывайте. Для чего я вам ручки с блокнотами выдал?!

– Миша Хитрый, – толкнул Векшина в бок один из грузчиков. – Видал?..

Агент тихо радовался: мужиком в пиджаке оказался местный авторитет. Живет непонятно где. Делает непонятно что. Выходит, директор фирмы, которого никто в лицо не видел, – всего лишь подставное лицо, а за всем стоит Миша Хитрый.

Один из грузовиков уже стоял «под парами», дымя выхлопной трубой. Водителю махнули издали, и машина стала приближаться боковым опущенным бортом к вагону.

– Хорош! – проорали грузчики.

Машина остановилась, плюнув воздухом из пневмосистемы, грузчики поднялись в вагон и стали носить коробки.

– Грузим аккуратно, – бормотал Миша Хитрый. – Каждая коробочка мне досталась потом и кровью. Осторожнее, ребята, пожалуйста. Товарный вид…

Ему не дали закончить. Возле машины вдруг образовался человек в камуфляжной одежде и маске с прорезями для глаз.

– Всем оставаться на местах! – громко объявил незнакомец и наставил в сторону Миши Хитрого коротенький автомат.

Миша затравлено оглянулся. По углам вагона теперь стояли несколько человек в пятнистой одежде, а охранники толпились в отдалении. Вагон был взят в цепь, и какой-то цыган в гражданском распоряжался как у себя дома.

– Всем встать к машине! Упереться руками…

Миша, двое его подручных с водителем, а также и грузчики спрыгнули вниз и прижались лицом к машине. Быстрые руки побежали у них по карманам, но, кроме бумажников и сотовых телефонов больше ничего не обнаружили. Нашли мобильник даже у Векшина, ощупав лодыжки ног, и Миша Хитрый теперь беспрестанно косился в его сторону.