Пятиозерье

Глава 6

05 августа, 14:09, ДОЛ “Варяг”.

“Ну до чего же похож на генерала Лебедя!” – подумала повариха Вера, провожая взглядом высокого, плечистого человека в черной куртке-ветровке. Человек неторопливо вошел в ворота лагеря и двинулся по главной аллее, пересекающей “Варяг” насквозь и проходящей мимо всех корпусов.

Именно черная куртка первой привлекла внимание выскочившей из раскаленного пищеблока Веры – перекурить и глотнуть свежего воздуха (тоже, конечно, не прохладного, но по сравнению с экваториальным климатом столовой вполне приемлемого). Ей, изнывавшей у плиты в натянутом на голое тело коротком белом халатике, показалось диким, что кто-то способен в тридцатиградусную жару существовать в одежде из плотной черной ткани.

Докуривая сигарету, Вера следила: вот гость медленно идет, поглядывая по сторонам, вот остановил одну из вожатых младших отрядов, спешившую по каким-то своим делам…

Их разговора она не слышала, но обратила внимание на странную, напомнившую ей знаменитого генерала неподвижность лица прибывшего. Шевелились лишь задающие вопрос губы; жестикуляция почти отсутствовала, за весь разговор один-единственный жест – волнообразное движение руки в районе шевелюры. Вожатая что-то отвечала, показывая рукой вверх, в сторону БАМа, «пятерки» и «шестерки».

Пришелец кивнул вожатой, попытался улыбнуться – получилось плохо, рот дернулся в незаконченном движении — и неспешно направился вверх по главной аллее. А Вера вернулась на кухню, до полдника оставалось меньше сорока минут.

Человек в черной куртке двинулся дальше.

Он выглядел совершенно чужим и инородным здесь, в залитом солнцем лагере – мысль о том, что у него могут отдыхать тут дети, не пришла бы никому в голову. Почему-то людей с подобной внешностью никак не вообразить любящими папашами, окруженными ребятней.

Человек двигался вперед уверенно и прямо, как танк по детской песочнице – двигался в сторону шестого корпуса; и следующими из увидевших его обитателей лагеря стали Ленка со Светой. Он их, впрочем, не заметил за окнами библиотеки, где подруги обсуждали новенького в четвертом отряде – белоголового мальчика по имени Тамерлан.

– Это сынок одного нового русского, предпринимателя-азербайджанца… – Ленка сама поняла, что сказала странную вещь. – Ну… в общем… богатый у него очень папа.

Света удивилась. Отпрыски действительно богатых семейств отдыхали на лучших пляжах мира, но никак не в бывшем пионерлагере. Даже в «шестерке», считавшейся элитной, жили в основном чада предпринимателей ларечно-павильонного уровня и менеджеров средней руки фирм.

– В общем, это теперь персона VIP в моем отряде; лично СВ предписала его не обижать, не перетруждать, не надоедать, но и не давать скучать.

Аббревиатуру “Эс-Вэ” Астраханцева произнесла так, что Свете подумалось: она подразумевает под этими буквами не “старшую вожатую”, а какое-нибудь менее благозвучное словосочетание. А Ленка продолжала:

– Тем более что парнишка маленько контуженый – зимой копался в компьютере, схлопотал удар током. Жив остался, и все прошло, но вот голова поседела – до этого был черный, как и папочка… А что, вы с ним уже познакомились, откуда такой интерес?

– Да… Встретила их сегодня утром, вместе с отцом и Горловым. Странный случай тогда произошел… с Чубайсом. Никогда ничего похожего не видела…

Ленка раздраженно фыркнула. Кошек она не любила, а Чубайса особенно. Хотела сказать что-нибудь едкое, машинально посмотрела в окно… И замолчала.

…Лицо идущего мимо библиотеки человека в черной ветровке и черных джинсах показалось Астраханцевой незнакомым. Совершенно незнакомым. Но что-то при виде его зацепило, укололо, царапнуло Ленку по восприятию.

Что-то тревожное.

05 августа, 14:18, ДОЛ “Варяг”.

Мальчик по имени Тамерлан выскользнул из шестого корпуса и двинулся вниз по склону, в сторону центральной части лагеря. Шел напрямик, игнорируя бетонные дорожки и протоптанные тропинки. Откос там, где он спускался, был крутой и неровный, но белоголовый мальчик шагал легко и непринужденно, словно прогуливался по самому удобному для променада месту.

Целью его похода стал небольшой деревянный домик, живописно затерянный в разросшихся кустах жасмина.

Тамерлан неторопливо обошел строение вокруг. Внимательно и заинтересованно изучил сверху донизу, как будто имел дело с уникальным произведением деревянного зодчества. Но дом никаких архитектурных изысков не имел, а имел три выходящие наружу двери – за ними размещались небольшие квартирки для работников лагеря (комнатка с прихожей, без санудобств и кухни).

У третьей двери мальчик остановился, сжал в ладони дверную ручку и замер с полузакрытыми глазами. Но никто, будь у этой сцены зрители, не назвал бы его позу нерешительной – скорее подумал бы, что стоит он уверенно, а если взялся за ручку и медлит распахнуть дверь – значит, так и надо.

Затем началось странное.

Замок щелкнул раз, другой – казалось, что его отпирали изнутри, не дождавшись от застенчивого гостя ни звонка, ни стука. Дверь приоткрылась – но никто за нею не стоял. Тамерлан шагнул внутрь.

…Занавески были задернуты, но неплотно – яркий солнечный свет врывался в щели лучами театрального прожектора, освещая отдельные детали обстановки – другие тонули в полумраке, почти не различимые. Впрочем, мальчику видимых неудобств это не доставило. По мере того, как он скользил взглядом по комнате, зрачки его сокращались и расширялись, – почти мгновенно.

Комната роскошью не блистала: стол с настольной лампой, двустворчатый шкаф, тумбочка. Аккуратно заправленная кровать. На столе стопочка книг и фотография – черно-белый портрет в застекленной деревянной рамке – именно он привлек внимание Тамерлана. Он подошел, взял снимок в руки, долго разглядывал изображенную на нем женщину. На вид лет пятьдесят, приятное, немного усталое лицо, – в общем, самая обыкновенная фотография. Но мальчик всматривался и всматривался в нее… Потом положил на стол, поднес к портрету ладонь. Низко, почти касаясь стекла, подержал руку над снимком, закрыв глаза. Покачал головой…

Снял со стены другую фотографию – простенькую, без рамки, наверняка сделанную “мыльницей”. Эта изображала улыбающуюся Свету на фоне сосен и озера. Тамерлан положил ее рядом с портретом – в лицах двух женщин явно просматривалось фамильное сходство.

Он повторил манипуляцию с низко опущенной ладонью, вновь закрыв глаза. Недоуменно пожал плечами. Отошел от стола и застыл на середине комнаты, так и не открыв глаз. Простоял несколько секунд неподвижно. Затем стряхнул оцепенение и быстрыми, уверенными движениями восстановил статус-кво.

Уже двинувшись к выходу, он еще раз окинул взглядом комнату. Вернулся к столу и перевернул белеющий рядом с лампой лист бумаги. С обратной стороны обнаружилась записка.

МЕНЯ ЗОВУТ СВЕТА. СВЕТЛАНА ИГОРЕВНА ПОЛЛАК. Я РАБОТАЮ ЗДЕСЬ, В ЛАГЕРЕ “ВАРЯГ”, БИБЛИОТЕКАРЕМ.

…Выйдя из домика и притворив дверь, Тамерлан недолго постоял на низеньком крылечке, на этот раз даже не притрагиваясь к ручке – замок сам собой дважды щелкнул, запираясь.

Потом мальчик негромко сказал:

– Это она. И – не она.

05 августа, 14:23, окрестности ДОЛ “Варяг”.

В огороде опять кто-то побывал. Похозяйничал. Пошуровал. Неторопливо и уверенно. Именно – по-хозяйски. Как говорят – с расчетом на длительную перспективу…

Федор Павлович стоял неподвижно, на лице эмоций не проявлялось. Но внутри набирал силу шторм. Ураган. Тайфун с ласковым женским именем. Тайфун Эриния. Или – тайфун Фурия. Или – Немезида. Или Медуза Горгона. Федор Павлович любил читать на досуге греческие мифы – во “взрослых” переводах.

Федор Павлович Обушко, завхоз ДОЛ “Варяг” (на одолженном именно у него велосипеде Пробиркин совершал свои утренние прогулки) был сухоньким старичком на исходе седьмого десятка.

Завхозом он стал три года назад, вновь вернувшись к трудовой деятельности после нескольких лет беззаботного, но и безденежнего пенсионерского житья.

Конечно, зарплата завхоза, как и прочих сотрудников, была в “Варяге” символической. Но проработавший не один десяток лет на материально-ответственных должностях Федор Павлович хорошо умел обращать свой богатейший опыт в ощутимую прибавку к жалованью.

Горловой, тоже не вчера родившийся, об одних его комбинациях знал, о других догадывался, а третьих не мог вообразить и при самом смелом полете фантазии – но смотрел на всё сквозь пальцы. Завхозу кристальной честности, что ни говори, надо платить столько, чтобы увольнение и потеря зарплаты казались самым страшным наказанием.

А у Обушко, тертого калача, отчетность всегда пребывала в идеальном порядке и ни одна проверка никогда не обнаруживала недостач подотчетных ценностей… Да и то сказать, в подпольные Корейко он не метил, всю жизнь брал по чину , и в результате благополучно избежал как тюремных нар, так и, уже в рыночные времена, карьеры нового русского.

Спокойная жизнь в “Варяге” Павлу Федоровичу нравилась главным образом из-за того, что окружали его здесь люди молодые, реже среднего возраста, – общество сверстников, где любимыми темами разговоров служили свои и чужие болезни да прибавки к пенсии, Обушко тихо ненавидел.

Единственной потерей, о которой сожалел завхоз, вернувшись к трудовой деятельности, стало огородничество на шести сотках – пристрастился за годы пенсионерского житья. Сотки, конечно, никуда не делись, но на беду участок Павла Федоровича с небольшим аккуратным домиком находился в сотне километров к югу от Петербурга. “Варяг” – чуть ближе. Но к северу.

До родных грядок удавалось добраться только в сентябре, после окончания сезона в лагере – как раз все поспевало и работы было невпроворот, но три долгих месяца Обушко тосковал по утраченному хобби.

И на третье свое лето в “Варяге” завхоз-огородник не выдержал. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стал универсальный мотоблок. Сей агрегат привез откуда-то Горловой в качестве шефской помощи (а может, какой-нибудь папаша расплатился таким образом за пребывание чада в течение пары смен в лагере – бартер путевок начальник практиковал широко).

Сверкающая никелем и яркой краской заморская игрушка с кучей насадок и приспособлений чего только не делала: пахала, рыхлила и культивировала; качала воду и пилила дрова; косила сено и легко возила увесистый прицеп…

Вернее, все эти разнообразнейшие вещи мотоблок мог выполнять потенциально – на деле Степаныч заводил “Ранчера” лишь несколько раз в сезон – подстричь газоны или напилить дров для душевой (котельную, работающую на угле, запускали редко, — если август выдавался холодным).

А Федор Павлович мечтал применить чудо заморской техники по прямому назначению – и этой весной он распахал-таки мотоблоком небольшую, на пару соток, укромную полянку неподалеку от лагеря.

Мини-плантацию надежно укрывали от посторонних глаз густо росшие молодыми березы и рябины, к тому же лежала она в стороне от натоптанных троп и дорожек, и завхоз надеялся, что с внеплановыми визитами молодого поколения проблем не возникнет. Их и не возникало – до тех пор, пока не начал поспевать урожай.

Тогда проблемы появились.

05 августа, 14:36, ДОЛ “Варяг”, комната физрука Закревского.

Вот, значит, как. Вспомнили. Опять труба зовет… Только зов ее звучит фальшиво для обманутых не раз ушей.

Леша Закревский вынул из-под панцирной койки коричневый чемодан, наверняка помнивший семилетку и совнархозы, и стал возиться с замком – тот опять заклинился, имелась у этой железяки такая нехорошая привычка…

Вот оно как… Всех, значит, в ряды… Всех, кто из рядов разбежался. Послужите уж еще раз, ребята. А то беда – совсем воинов не осталось. У общечеловеческих ценностей тоже, оказывается, враги есть – а защищать их некому. Некому тех врагов по сортирам мочить… И воинов учить – некому. Что десять лет растили – то и получили. Худосочных виртуально-компьютерных альтернативщиков, которым милее выносить вонючие утки, чем защищать кого-то и что-то…

Замок лязгнул, чемодан раскрылся. Новенькая, ненадеванная тельняшка. Берет. Аккуратно сложенный камуфляж. Старший лейтенант ВДВ. На груди – пара официальных к чего-то-там годовщинам медалек и серебряный казачий крест – за Боснию.

Вот так. Думал – не понадобится. Думал – все, отвоевался. Даже второго августа – не доставал. Когда новый всенародно избранный звал в ряды (эх, замочим по сортирам!) и сулил великие деньги контрактникам – не пошел, не поверил, сколько же можно верить… И – грустно смотрел по ящику на очереди у ворот в/ч за кровно (нет – кровью!) заработанными… Очереди опять поверивших.

Не пошел… Но война догнала и здесь. Пусть игрушечная. Ладно. Поиграем. Повоюем.

Пошляк и циник Закревский пока еще не осознал одну простую вещь: он поверил.

Опять – поверил. Потому что хотел верить…

В дверь постучали. Негромко, но уверенно.

– Не заперто, входите, – откликнулся Леша.

Вошел Тамерлан.

– Привет, – сказал Закревский, ничуть не удивившись. К нему часто заходили ребята – посидеть, поболтать.

– Привет. Меня зовут Тамерлан.

– А меня Алексей. – Он протянул руку. Пожатие худощавого мальчишки оказалось неожиданно сильным. – Присаживайся. Стульями не богат, садись на койку, хоть на службе и не принято… Новенький?

Тамерлан молча кивнул, сел. Потом спросил, показав на лежащую рядом форму:

– На войну?

– Не совсем… Будем вас, пацанов, учить воинскому делу.

– Воинскому… Убивать других и ждать, когда убьют тебя…

Леша неодобрительно поглядел на мальчика. Ишь, пацифист малолетний… Сколько же их сейчас, таких. Поздно спохватились, поздно… Но все равно, надо драться. За каждого мальчишку – надо.

– Дело воина не убивать, – сказал Закревский. – Побеждать. А победа бескровной бывает не всегда. Порой приходится платить жизнями. Чужими, своей… Надеюсь, ты не планируешь жить вечно?

Тамерлан улыбнулся и не стал делиться своими планами по этому поводу.

Закипел электрочайник – старинный, помятый, со свистком.

– Чай будешь? – прервал Закревский наметившуюся дискуссию.

– Буду.

Леша разлил кипяток в две алюминиевых кружки, опустил пакетики с заваркой, достал пачку кускового сахара, но себе не положил. Мальчик, впрочем, тоже.

Закревский внимательно посмотрел в его темные глаза и они показались не детскими. Приходилось ему видеть похожие – у детей, бывавших под обстрелами и бомбежками. Судя по типу лица – паренек с Кавказа. Не исключено, что тоже хлебнул всякого… А редкий белый цвет волос может оказаться сединой.

Тамерлан протянул руку за кружкой, поднял вверх:

– За победу!

Странно, но старый фронтовой тост не показался Леше неуместным, – здесь и в устах двенадцатилетнего мальчика.

– За победу! – откликнулся Закревский. Он тоже поднял свою кружку – и чуть не выронил, обжегшись. Черт, горячая… И как пацан-то держит?

Тамерлан держал кружку непринужденно. И спокойно пил чай длинными глотками. Не отрываясь, смотрел бездонно-темными глазами на Закревского. Они, глаза, притягивали взгляд, особенно светлое, неправильной формы пятнышко в одном из зрачков.

Пацану можно будет гипнотизером работать, подумал Леша. Как говорили в старое время: магнетический взгляд. Интересно, зачем он пришел? Попить чаю? Мальчик отставил опустошенную кружку, пожал плечами и перестал буравить собеседника взглядом. И спросил:

– Я сегодня был в библиотеке. Хотел записаться – закрыта. Видел табличку с именем библиотекаря: Светлана Игоревна Поллак. Она иностранка?

Да и у тебя имечко не самое славянское, подумал Леша. И отчего, интересно, возникло любопытство к национальности библиотекаря? Какая разница, кто тебе книги выдавать будет?

Тамерлан, казалось, услышал невысказанный вопрос.

– У моего отца есть знакомые в Америке, Поллаки. И я подумал…

Ладно, решил Леша, все равно Светка никакого секрета из происхождения своей фамилии не делает. И сказал:

– Боюсь, в лучшем случае Светлана Игоревна тем американским Поллакам лишь самая дальняя родственница. Седьмая вода на киселе. Она наша, российская, здесь родилась и выросла. А вот ее бабка действительно оттуда. В войну работала переводчицей в Мурманске, в американской миссии, что поставками по ленд-лизу занималась. Влюбилась в нашего офицера, ну и… Вот и весь секрет.

– Я читал, что в те годы такая любовь добром не кончалась.

– И здесь не кончилась, – помрачнел Леша. – Светин дед за связь с иностранкой загремел в лагеря, да так и не вернулся. Но Сару Поллак не тронули. В пропагандистских целях. То есть, значит… – Леша замялся, вспомнив вдруг, что говорит не со взрослым, но с мальчиком лет двенадцати-тринадцати.

– Я знаю, что это значит. – Тамерлан неожиданно поднялся. – Сюда идут. Женщина. Пойду, не буду вам мешать. До свидания.

– Да ты не ме… – начал было Леша, никаких женских шагов не услышавший.

Но мальчик уже выскользнул за дверь. Через секунду-другую в коридоре действительно зацокали, приближаясь, женские каблучки.

Кто бы это мог быть? – подумал Закревский. Наши-то дамы все больше в кроссовках да шлепанцах, туфли днем редко носят…

Глава 7

05 августа, 14:45, ДОЛ “Варяг”, комната физрука Закревского.

– К тебе можно? – спросила предсказанная Тамерланом женщина.

Это оказалась Киса, она же Алина, – вожатая четвертого отряда. Леша взглянул на нее удивленно – принаряжена, туфельки на высоком каблуке, макияж… На сегодняшнюю дискотеку собралась? Так вроде рановато…

– Привет, проходи, – улыбнулся он. – Присаживайся. Чаю хочешь?

Над этим вроде простым вопросом Киса задумалась – и не ответила. Окинула взглядом раскрытый чемодан, выложенную на койку форму…

– На войну собрался? – В совещании у Горлового Алина не участвовала и про “Зарницу” еще не знала.

Леша подумал, что разговор начинает почти дословно повторять закончившийся только что, – с мальчиком Тамерланом. И ответил по-другому:

– Ага. Наше дело солдатское. Получен приказ – после огневой подготовки занять “Бригантину”, подавить узлы сопротивления противника, произвести жесткую зачистку… А ихнего начлага Боровского взять живым и доставить в расположение части.

Киса посмотрела на него не то чтобы обиженно, – но как будто ждала чего-то другого. И он добавил серьезно:

– Игра будет, “Зарница”. Между нашими лагерями. Ты, наверное, такой и не помнишь, не застала…

Он подумал, что опять, пожалуй, сказал не то. Алине не нравилось, когда он в разговоре подчеркивал ее молодость. А себя, Свету, Ленку, даже Пробиркина, – относил к другому поколению.

Киса осторожно прикоснулась к серебряному кресту. Спросила:

– Еще не наигрался? – Прозвучало это резковато.

Наверное, в его выражении лица что-то изменилось, и изменилось не в лучшую сторону, потому что она тут же добавила:

– Извини…

Он заставил себя улыбнуться. Получилось с трудом.

– За что? Ты же не виновата, что последние пятнадцать лет нам старательно вколачивают в головы: служить Родине надо, вынося утки за больными, а война не то гигантская компьютерная игра, где у каждого куча запасных жизней, не то серия телерепортажей, персонажем которых ты никогда и ни за что не станешь…

– А что пытаешься вколотить в головы мальчишкам ты? Что отправиться в чужие горы и вернуться в цинковом гробу – мечта любого мужчины?

Леше было не в новинку слышать такие речи. Многие из персонала лагеря попрекали его за милитаризм. Алина завела подобный разговор впервые.

– Насчет мечты не знаю. Каждый мечтает о своем. Но иногда приходится идти на войну – в чужие горы, или в джунгли, или в пустыню – и тогда надо уметь побеждать. Этому и учу.

– Но зачем?! Зачем нам победы в чужих джунглях и горах? Наши деды победили немцев – а теперь, кто дожил, получают гуманитарные подачки из Германии. И берут – чтобы не голодать. А внуки продают их ордена на блошиных рынках Европы… Я была в Польше, сама видела… Кому и зачем нужны твое победы?

Леша на секунду задумался. Потом предложил:

– Знаешь что? Давай отложим этот разговор. На пару дней. Хочу показать одно место, тут неподалеку. Я своих пацанов каждую смену туда вожу. Многим там становится понятней – зачем ходят на войну.

Что же за таинственное место? – заинтриговано подумала Киса. Вроде нет поблизости никаких мемориалов и музеев боевой славы… Но кивнула утвердительно: сходим.

Закревский продолжал:

– А что касается меня – то я наигрался. С лихвой. С избытком. Но если будет надо – за спинами нынешних мальчишек прятаться не буду, не беспокойся. Выступлю играющим тренером.

В его последних словах сквозила обида.

Киса смотрела ему в глаза, губы ее шевельнулись, словно она хотела сказать что-то еще, но не сказала. Леше показалось, что глаза ее подозрительно поблескивают.

Черт возьми, опять что-то не то ляпнул, смущенно подумал Закревский, совершенно я разучился общаться с восемнадцатилетними девушками, заладил про войну, а ей ведь совсем о другом говорить хочется, и делать совсем другое, и это правильно, каждому свое, а когда знаешь, что тебя ждет такая вот Киса – пройдешь сквозь всё, и вернешься обязательно… а по уму, надо бы пригласить ее на сегодняшнюю дискотеку, и… ладно, сиди уж, старый пень, куда тебе в тридцать два года с ней, не смеши народ…

Алина все смотрела на него, и он чувствовал – ждет чего-то, и не знал, что должен сказать. Не выдержал, отвернулся, стал заваривать чай, – хотя сам больше не хотел, да и Киса желания не высказала.

Она заговорила, глядя ему в спину, так было легче.

– Леша… Я не хотела тебя обидеть, извини… Просто… Я ничего не знала про эту дурацкую игру, увидела чемодан, форму – и подумала, что ты опять… собираешься туда … И мне стало страшно, потому что… потому что…

Она набрала полную грудь воздуха, словно готовилась нырнуть в холодную воду, и выпалила в лицо Закревскому, уже снова развернувшемуся к ней:

– Потому что я люблю тебя, дурак!

Он молча смотрел на нее, и Алина не понимала значения взгляда.

– Я смешная и глупая, да?

Вот тут бы и надо сказать, подумал Закревский, что ты вовсе не смешная, и уж тем более не глупая; нет, ты – хорошая, ты милая; нет, нет, нет! – все не то – я не знаю, какая ты, но какой бы не была – ты лучшая… Но он так не умел, и сказал с обычной своей улыбкой:

– Ну конечно же, ты на редкость смешная. И при этом ужасно глупая.

Она шагнула к нему, она слышала только то, как это было сказано, – а голос ласкал и звал, говорил не то, что слова – и через мгновение они стали не важны и не нужны…

Спустя несколько минут – пока Закревский переводил дыхание – Алина скользнула к двери и решительно задвинула щеколду.

05 августа, 14:59, ДОЛ “Варяг”, берег озера.

Плаврук Пробиркин занимался своим прямым и непосредственным делом – руководил процессом обучения плаванию.

Тихий час закончился, и у Доктора проходило занятие с малышней из одиннадцатого отряда (врач Нина Викторовна разрешала им купаться лишь после обеда, когда вода достаточно прогревалась).

Занятие – после десятиминутной разминки на суше – происходило в купальне-“лягушатнике”, тридцатиметровом дощатом сооружении, утонуть в котором даже теоретически не представлялось возможным.

Истомленные зноем малыши, с завистью поглядывавшие на купавшиеся с утра старшие отряды, ринулись в воду с визгом и дикими воплями, – как степная орда на взятый приступом город. Акватория “лягушатника” стала напоминать густо заправленный суп, фрикадельки в котором страдают буйным помешательством…

Пробиркин, понятно, в этот содом не полез – расхаживал по деревянному настилу, отделявшему купальню от озера, и упорядочивал броуновское движение: уворачивался от взлетающих во все стороны фонтанов воды, пытался перекричать вопящий хор, дул в заливистый судейский свисток, – и завидовал Леше Закревскому, на занятиях которого подобный бедлам отчего-то никогда не случался.

Наконец относительный порядок был восстановлен. Посчитав, что водная разминка выполнена и перевыполнена, плаврук перешел непосредственно к упражнениям.

Проводить занятия Доктор любил, несмотря на почти полное отсутствие педагогических способностей. И сейчас, командуя своими “лягушатами”, не на шутку увлекся, не обращая внимания на происходящее вокруг купальни.

Как на настиле, рядом с ним, оказался худощавый белоголовый паренек, Пробиркин не заметил. Увидел его краем глаза, когда мальчик находился уже в нескольких шагах, – и опять не обратил внимания. Плаврук как раз дошел но упражнения “поплавок” – смотрел на тридцать покачивающихся на поверхности спин и попок (головы и обхваченные руками колени скрывались под водой), мысленно и аккуратно отсчитывал секунды, стараясь, чтобы разные по длительности произношения числа звучали – точнее, беззвучно произносились, – за примерно одинаковые промежутки времени. Секундомер Пробиркин сегодня опять забыл, такое с рассеянным Доктором случалось часто.