Книга Исповедь Звезды - читать онлайн бесплатно, автор Роман Владимирович Жуков
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Исповедь Звезды
Исповедь Звезды
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Исповедь Звезды

1.

Возможно, все началось тогда, когда моя мама, царствие ей небесное, прокричала мне, в очередной раз забежавшему на 5 секунд домой и уже куда-то стремительно мчавшемуся по лестнице к выходу из подъезда, что мне звонил какой-то Сережа и просил передать, что мне предлагают работу и просил перезвонить какому-то Валерию Соколову.


Жили мы тогда в небольшой 3-х комнатной квартирке у самой станции в подмосковном Реутове, куда переехали из Орла, после того как маме сделал предложение ее давний поклонник и она вышла за него замуж. Я благополучно учился в Московском авиационном самолетостроительном техникуме, успешно совмещая получение образования с коммерческой деятельностью простого советского фарцовщика, что к слову было совсем небезопасно с точки зрения закона. Сам процесс учебы не доставлял мне ровным счетом ни малейшего удовольствия и являлся лишь элементарным проявлением уважения к маме. Я бы даже сказал, что это был негласный договор между мамой и мной: с моей стороны я должен был учиться, с ее стороны полный карт-бланш на мою свободу в не учебное время.


В середине 80-х в Москве было несколько торговых точек, где собирались фарцовщики. В основном это были крупные комиссионные магазины, где наряду с основным ассортиментом можно было приобрести особо дефицитный товар у шпионовидного типа людей, которые толпились либо внутри, либо у входа в магазин. Конспирация у них была доведена до совершенства. При появлении сотрудника милиции эти только что бойко торгующие персоны в одно мгновенье превращались в добропорядочных граждан мирно и увлеченно изучающих тот старый хлам, которым, как правило, был забит комиссионный магазин времен перестройки.


Переехав из Орла в Москву, я сразу же определил приоритеты своего существования. Мне хотелось всего и по возможности сразу, мне хотелось быть везде, в центре самых разнообразных и увлекательных событий, которыми в полной мере изобиловала наша благословенная столица. Меня можно было встретить на трибуне огромного "Олимпийского" на каком-нибудь попсовом концерте и в уютном МХАТЕ, жадно поглощающего очередную популярную постановку, или даже в концертном зале им. Чайковского, куда я случайно попал, опрометчиво перепутав двери с театром Сатиры. Вообще мне кажется, что Москва того времени буквально кишела и сходила с ума от всякого рода культурных мероприятий. На моей памяти не было ни одного концерта или спектакля, который не проходил бы на аншлаге и, как правило, всегда и везде перед началом любого представления тебя непременно облепляли страждущие в надежде урвать лишний билетик. После провинциального Орла Москва представала передо мной в феерии бесконечных верениц из концертов, спектаклей и бог его знает еще каких интересных мероприятий, так манящих меня к своим призрачным горизонтам.


Моими любимыми местами для торговли были магазины на Садово-Кудринской улице, что около планетария, магазин около Белорусского вокзала, называемый между фарцовщиками «белкой» и небольшая комиссионка в Благовещенском переулке. Все они находились относительно недалеко друг от друга, что помогало мне оперативно курсировать между ними, в случае если я начну мозолить глаза моему самому главному на тот момент врагу- участковому милиционеру 10 отделения по фамилии Минков. Петр Минков мог часами мне читать нотации о вреде спекулятивной заразы в развитом социалистическом обществе, обильно сдабривая свои нравоучения словами тунеядец, бездельник, лоботряс и что-то там еще, но при этом он был безобидным простодушным добряком. Хотя однажды я совсем не на шутку перепугался, попав в очередной раз к нему в кабинет. Я тогда пытался реализовать партию женских часов. Эти часики представляли собой разноцветные пластиковые браслеты, которые подобно наручникам состояли из двух дужек соединяемых симпатичной блестящей застежкой, на одной из дужек с внешней стороны красовался маленький электронный циферблат. Это красиво висевшая на кисте руки безделушка, сделанная где-то в Гонконге, очень хорошо раскупалась московскими модницами и называлась в простонародье крабами, так как в расстегнутом виде напоминала то ли рога, то ли клешни.


Петр неожиданно выпрыгнул откуда-то из-за моей спины как раз в тот момент, когда я демонстрировал очередным покупателям всю палитру цветового разнообразия нескольких часов-крабов. Быть застуканным с четырьмя часами в руках у входа в магазин было серьезным основанием если не для ареста, то уж точно для профилактической беседы в кабинете участкового. Весь ужас происходящего заключался в том, что в моем рюкзаке было куда большее количество этих крабов, отчего рюкзак напоминал увесистый вещь-мешок. По дороге в отделение милиции я судорожно прокручивал разные варианты развития ситуации и, почти смирившись с неизбежным обнаружением Петром содержимого рюкзака, безуспешно пытался придумать хоть что-то в свое оправдание. А именно, каким образом у меня оказалась такая куча крабов, и главное какие люди меня снабдили часами в количестве 150(!) штук. К слову сказать, то доверие, которое мне оказывали мои благодетели, давая товар на реализацию, никак не могло быть омрачено никакими форс-мажорами. Даже в самом страшном сне я не мог себе этого представить. И вот сейчас это доверие было под большим вопросом. Это был кошмар.


Пройдя весь путь от магазина до отделения на ватных от страха ногах бок обок с участковым, я изо всех сил пытался держать себя в руках, излучая подобие безмятежности и с пониманием кивая головой, как бы соглашаясь с очередным нравоучением, вливаемым мне Петром Минковым. Кабинет, в который мы пришли и который мне был хорошо знаком по прошлым визитам, представлял собой небольшую продолговатую комнату, в которой с трудом помещалось два стола стоящих буквой "Т". Петр, пройдя в дальний конец комнаты, сел на свое место, как положено, под портрет Дзержинского и пригласил меня сесть напротив него. Я, не выпуская из вспотевших от стресса рук рюкзак, с вымученной из последних сил уверенностью прошел и опустился на стул. То, что случилось дальше, без преувеличения спасло меня от тех неприятностей, которыми могла обернуться вся моя последующая жизнь. Наверно, мои ангелы в этот момент сжалились надо мной и ниспослали мне сил на ту наглость, с которой я водрузил свой рюкзак перед собой на стол, прямо под нос Петра Минкова. Видимо ему и в голову не могло прийти, что я вот так запросто возьму и поставлю перед ним то, что ни в коем случае не должно быть им обнаружено. Так и простоял мой рюкзачок всю нашу беседу. Так и не обнаружил его содержимого Петр, а может он обо всем догадался и просто пожалел меня. Ведь если б ситуация сложилась кардинально наоборот, неизвестно чтоб тогда со мной стало. Кстати сказать, мне, в отличие от моих подельников по ремеслу, на милицию везло гораздо больше. Взять хотя бы Игоря, которого мир впоследствии узнает как Игоря Селиверстова. Ну, ни разу он не попадал к Петру. Ментовским медом я был, что ли намазан?


В общем, после этого случая, когда я все рассказал тем самым людям, которых никак не мог подвести, у меня началась совсем уж доверительная с их стороны жизнь, это были доллары! Доллары – это не часы, это уже статья уголовного кодекса. И опять меня отвели силы небесные… Меня ждала несколько иная судьба!


2.

Мой отец, Жуков Владимир Васильевич, был ученым-физиком, которого после окончания аспирантуры направили в Махачкалу возглавлять один из факультетов Дагестанского педагогического института. Казалось, что жить мы там будем долго и счастливо и поэтому для капитального обоснования нашей семье выделили огромную трехкомнатную квартиру в прекрасном новом высотном доме на 11 этаже с великолепным видом на гору Таркитау. Это было время, сулящее от будущего только самые приятные ожидания. Отец продвигался по карьерной лестнице и готовился к защите докторской диссертации. Мама, Лариса Викторовна, была инженером по образованию и работала у него же в деканате преподавателем.


Родители были счастливы, и мы, дети, мои младшие братья двойняшки Сергей и Виктор и старшая сестра Наталья, купались в лучах этого семейного счастья. У отца на факультете учился студент, которого звали Самули, то ли я излучал немыслимое обаяние, то ли симпатия ко мне этого добродушного кавказца била через край, но как только наступали у Самули каникулы, он всегда меня брал с собой в горный аул, где жила его семья. Ах, этот горный воздух, от которого кружилась голова! Я мог парить в облаках, не отрываясь от земли, поскольку облака проплывали прямо перед окнами его дома. Я никогда не забуду ощущение жуткой высоты, когда меня, шестилетнего ребенка, посадили в седло огромной кобылы, хлестнули ее кнутом и вслед крикнули: "Езжай джигит!" Как я тогда не покалечился, одному богу известно. Из того времени, что я ходил в детский сад, особо в память врезалось неудачное падение с лестницы. Это была сине-красно-желтая железная конструкция, которыми и по сей день уставляют детские площадки. Я сорвался и пересчитал зубами несколько ступенек, небольшой шрам с внутренней стороны губы до сих пор напоминает об этом падении. Своей первой творческой удачей я бы назвал участие в детсадовской самодеятельности в роли лидер танцора в костюме капитана. Я был впереди, а за мной несколько ребят в костюмах матросов. Мы танцевали танец «Яблочко». Остался даже фотоснимок из какой-то махачкалинской газеты, где запечатлен этот исторический момент. Как-то на новогоднем утреннике мне досталась роль медведя, который по сюжету рыча, вылезал из всего домика, кого-то там пугал, и, сделав свое черное дело, опять забирался в домик. По сценарию в ходе спектакля все звери должны были помириться и танцевать веселый хоровод, но мне почему-то не хотелось выходить из моего домика, видимо мое отсутствие в хороводе никого не смутило. Так я и просидел там весь спектакль, и уже когда меня хватились, то никак не могли понять, куда я подевался. Меня искали везде, где только можно. Не найдя в помещениях детсада,


вышли на улицу, но когда и там не нашли, то конечно жутко перепугались. Но все закончилось хорошо. Я благополучно выполз из своего укрытия, сполна насладившись одиночеством. Там же, в детском саду, со мной произошла невиданная доселе штука. Меня как будто накрыла какая-то невидимая волна. Детское сознание никак не могло определить, что происходит. Было ощущение, что я вижу себя со стороны, как будто я сам только что видел свой собственный затылок, убежавший от меня куда-то полсекунды назад. Это был я, это был точно я, я только что тут был, а теперь меня второго тут нет. Потом позже я узнал, что это было дежавю.


В первый класс общеобразовательной и музыкальной школы я пошел одновременно, как положено 1 сентября 1974 года. Вообще, учебу в музыкальной школе я воспринял как бессмысленную нагрузку на детский организм и никак не мог взять в толк, почему мои папа и мама, которые меня так любят, подвергают свое чадо таким необоснованным страданиям? Забегая вперед, скажу, что эта неразделенная любовь к музыке проистекала у меня вплоть до окончания мной музыкальной школы, то есть все семь последующих лет. Зато обычная школа приготовила для меня воистину потрясающий подарок… Я влюбился! Плодом моих вожделений стала моя первая учительница, уже не молодая женщина за пятьдесят, которую звали Нина Петровна. Она всегда выглядела очень элегантно и подтянуто, в строгом деловом костюме, плотно облегающем еще довольно стройную фигуру. Она всегда носила каблуки, а волосы собирала в элегантный пучок на затылке. Она обладала каким-то необъяснимым женским обаянием, было такое ощущение, что воздух вокруг нее всегда благоухает самыми немыслимыми ароматами. Как-то раз я уже под вечер решил навестить мою ненаглядную и направился прямиком к ней домой, благо жила она по соседству. Я поднялся на 5 этаж, позвонил в дверь и то, что предстало перед моим взором, буквально ошеломило меня. Как будто в каком-то неведомом мне доселе свечении ко мне подплыла почти что по воздуху необыкновенной красоты фея. Ее длинные распущенные волосы локонами ниспадали на ослепительно белое одеяние, от такого великолепия я потерял дар речи, почему-то сильно испугался и уже через секунду пулей вылетел оттуда. Прибежав домой, я прямо с порога стал кричать: "Мама, мама, Нина Петровна такая красивая!" Позже, когда мама встретила Нину Петровну, та поделилась своей версией случившегося в тот вечер: «Да, я уже собиралась ложиться спать, распустила волосы и надела комбинашку, как вдруг появился Ромочка. Я подумала, может что-то случилось, но не успела и слова сказать, как он уже испарился». Нина Петровна ничего не могла со мной поделать. Я, как истинный галантный кавалер, первым делом заходя в класс, подходил прямо к учительнице и на глазах изумленных детей целовал ее в щеку. Естественно, такое поведение ученика ее немало смущало, но бороться со мной было бессмысленно, я был уверен, что такое проявление нежности как нельзя лучше убеждает ее в самом искреннем моем к ней отношении. Мама любила вспоминать эту историю моей первой любви и еще о том, как Нина Петровна, почти оправдываясь, делилась с ней: "Лариса Викторовна, я, конечно, очень тронута поцелуями Ромочки, но поймите, ведь другие дети на это смотрят. Они рассказывают об этом своим родителям, и они ведь все бог весть знает, что об этом думают… Пожалуйста, скажите Ромочке, чтоб он делал это, ну, как бы ни при всех".


Это случилось осенью 1974 года. Мама, забрав двойняшек и сестру, уехала погостить к родственникам в Орел. Мы остались с папой вдвоем. То, что отец ведет себя как-то не так, я заметил сразу. Он ходил по квартире, немного сгорбившись, почти со мной не разговаривал и все время держал руку в области живота. Он обратился к соседям с просьбой о том, чтобы те вызвали ему врача. Врач приехал и вынес единственно верный, по его мнению, приговор, он посоветовал прикладывать к больному животу грелку, чтобы как-то успокоить усиливающуюся с каждым часом острую боль. Как выяснилось позже, причиной острой боли был обычный аппендицит, который, как известно и мало что сведущему в медицине человеку, под воздействием интенсивного согревания грелкой превращается в куда более опасный недуг, известный как перитонит. Какой именно диагноз померещился тому, с позволения сказать доктору, теперь уже наверно врятли можно узнать, но та грелка сыграла свою роковую роль и перевернула с ног на голову всю нашу, уже было устоявшуюся и размеренную, прикаспийскую жизнь. Скорая увезла отца в больницу, где ему тут же была сделана операция. Была уже ночь и среди больничного персонала не оказалось опытных квалифицированных докторов. Операцию делал обычный дежурный практикант. Тревогу забили после того, как на следующий после операции день отец стал стремительно терять силы. Еще была надежда на спасение, но после того как у него была взята кровь на анализ, то результат прозвучал как приговор. У отца началось заражение крови. Тут, конечно же, поднялся такой шум, который долетел до самой Москвы. За те два года, которые мы прожили в Махачкале, у отца появилось много влиятельных друзей, среди которых был даже поэт Расул Гамзатов. Из столицы прилетел какой-то профессор, который, конечно же, уже ничего не смог исправить.


После смерти отца нас уже ничего не держало в Дагестане, и наша семья, точнее все то, что от нее осталось, вскоре перебралась в Орел.


3.

Я родился в Орле 19 апреля 1967 года в роддоме на улице Сакко и Ванцетти, названной в честь каких-то то ли итальянских, то ли французских коммунистов. Отец родился 18 апреля и появись я на свет несколькими часами раньше, то приходился бы отличным подарком, воспроизведенным моей мамой прямо на его день рождения. Несмотря на это небольшое несовпадение в датах, магия цифр все-таки сыграла свою вездесущую роль, и на свет появился малыш, являющийся точной копией своего мужественного родителя. Я был всем похож на своего отца, всем кроме глаз. Глаза у меня были мамины, огромные, в пол лица, небесно-голубого цвета, лучезарно блестящие на фоне пухленьких розовых щечек, отчего все вокруг, завидев меня, в один голос восклицали: "Какая аппетитная девочка"!


Дом, в который меня привезли из родильного отделения, находился в частном секторе города на улице под названием "Новая". Этот небольшой дом, построенный вскоре после войны, был разделен на две части, в одной из которых жили мои папа, мама, сестра и бабушка, а в другой части дома жила родная сестра моей бабушки, которую звали Александра Николаевна. Во дворе дома росла огромная пушистая столетняя ель, она была настолько огромна, что под ее раскатистыми ветвями без особого стеснения могла поместиться целая дюжина людей. Нижние развесистые лапы этой сорокаметровой ели едва ли выдерживали свою собственную тяжесть, так что краями они почти касались земли, скрывая от глаз массивный необъятный ствол. Это место под елью мне всегда напоминало шалаш, в котором можно было укрыться от окружающего мира и в полном уединении придаваться одному тебе известным безобидным детским увлечениям. Я мог проводить часы под этой елью за играми, где в жаркий летний день царил тенистый и прохладный уют. Просторный двор перед домом от улицы отделял высокий забор. Он был сделан на капитальном фундаменте, из которого вырастали квадратные колонны из кирпича, между которыми как частокол крепились щиты из крепких сколоченных досок с заостренными концами наверху. Со стороны улицы доски скрывали высокий фундамент и врастали в землю, а по центру каждого щита снаружи красовался с любовью приделанный ромбик из четырех склеенных брусков. Мне часто нравилось, взобравшись на фундамент забора, проводить время, наблюдая за происходящим по ту сторону. Фасад дома смотрел на улицу Новая четырьмя прямоугольными окнами, каждое из которых по периметру было украшено в традиционной манере кружевными деревянными узорами и обладало ставнями, отделанными в том же стиле. На крыше дома горделиво размещалась мансарда в одно окно, кокетливо увенчанная остроконечным деревянно-кружевным козырьком-петушком. Со стороны можно было бы предположить, что за этим единственным окном находится очень уютная комната. Могло бы даже показаться, что там звучит музыка, вдохновенно исполняемая каким-то невидимым пианистом на старинном белом фортепьяно, украшенным стильными латунными подсвечниками. На самом же деле эта мансарда была частью обычного необжитого чердака, в котором, как полагается, прозябал всяческий ненужный хлам. В правой части фасада к нему прирастала главная отличительная черта нашего дома − очаровательный палисадник с остроконечной крышей, облепленной везде и всюду деревянным кружевом. Поднявшись по трем ступенькам внутрь палисадника, можно было обнаружить две расположенные друг напротив друга скамейки, приставленные к высоким бортам. По всему виду он должен был исполнять роль парадного входа, но дверь, через которую надо было входить внутрь, была по бутафорски приколочена к фасаду и никогда не выполняла обманчиво возложенную на нее парадную роль. Этот палисадник был примечателен еще и тем, что однажды сестра Наталья, водрузив меня 6 месяцев отроду на один из высоченных бортов, опрометчиво не доглядела за мной, и я рухнул прямо головой вниз, аккурат на цементное окаймление, которым был отделан весь дом по периметру.


После этого родители еще долго вглядывались в мои глаза на предмет адекватности их излучения, но по прошествии времени, когда я начал ходить, а потом и говорить, ну а после и вовсе здраво рассуждать, то вконец успокоились и перестали переживать по поводу этого злополучного случая. От того ли падания, или же просто от рождения, у меня на затылке и по сей день присутствует небольшая приплюснутость, которую впоследствии мне приходилось прятать под начесанными волосами, посильно придавая этой части головы эффект естественной округлости.


Огромный продолговатый огород, примыкающий к задней стороне дома, был нескончаемым источником всяческих витаминов в виде овощей, фруктов, ягод и трав, изобилующих здесь в немыслимых количествах. Необъятный погреб, который находился в подвале отдельно стоящей постройки, совсем неоправданно называемой сараем, изобиловал всевозможными соленьями, компотами и вареньем в виде банок, склянок и бочонков, которыми от пола до потока были забиты вместительные стеллажи, располагающиеся вдоль стен погреба. Но все равно, каждую осень новые ряды бочонков, банок и склянок наполнялись плодово-ягодным содержимым и погружались туда же – и в без того трещащее по швам хранилище. Все излишки собираемого урожая, включая цветы, раздавались родственникам и знакомым, не имеющим такого великого счастья, как свой собственный огород, а так же успешно реализовывались на городском рынке. Реализацией занималась моя двоюродная бабушка Шура, тем самым ощутимо помогая формировать семейный бюджет моим родителям, которые на тот момент еще не работали и находились на стадии получения образования. Мне только исполнилось три года, когда родились мои братья двойняшки Сергей и Виктор, вот тогда-то моим родителям и потребовалась действительно настоящая помощь. Кому-то надо было присматривать за этой вечно орущей и требующей к себе постоянного внимания братией. Вот тут-то и пришла на помощь целая армия нянек, состоящих из бабушек, тетей, родных, двоюродных и троюродных сестер, но все же, основная нагрузка легла на плечи моей родной бабушки по маме − Любови Николаевне.


Бабушка Люба всю жизнь была труженицей, на которой без всякого на то ее согласия как кара небесная весела вся эта громада забот, состоящая из стирки, глажки, готовки и бог весть знает каких еще проблем, которые ей приходилось безотлагательно решать, таща весь этот бедлам на своих хрупких плечах. Бабушка Люба вышла замуж незадолго до начала войны за молодого коммуниста, военного инженера по образованию, Виктора Алексеевича Булычева. От этого брака в августе 1941 года родилась девочка, которую назвали Лариса. Это была моя мама. Дед Виктор погиб в апреле 1945 года в Польше, где-то в районе небольшого городка под названием Дебно, не дожив всего десять дней до окончания войны, где и был похоронен в братской могиле, над которой впоследствии был возведен величественный мемориал в память советским воинам-освободителям. Всю войну он разрабатывал и усовершенствовал танковое вооружение. В результате одной такой успешной разработки ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В Орловском педагогическом институте, выпускником которого был мой дед, по достоинству оценили причастность героя-земляка к этому заведению и увековечили память о нем в виде бронзового бюста, стоящего в центральном холле на мраморном пьедестале, и мемориальной доски, вывешенной у главного входа. После гибели моего геройского деда, бабушка больше не выходила замуж, оставаясь верной этому браку до конца своей жизни.


Местом детской дислокации номер два был частный дом на другом конце города на улице Солдатская, где жила папина мама- бабушка Глаша, дедушка Вася, тетя Света, дядя Саша и двоюродная сестра Ленка. Бабушка Глаша меня всегда окружала такой заботой и любовью, что я всегда прыгал от счастья, когда узнавал, что предстоит долгожданное путешествие на Солдатскую. Тетя Света являлась подругой моей мамы еще до ее замужества и, будучи родной сестрой моего отца, была чуть ли не причиной этого самого замужества. Если я попадал в зону влияния моей тети, то можно было гарантированно прогнозировать больной от смеха живот и всяческие развлечения, которые она вечно выкидывала на мою разгоряченную детскую голову. Иногда влияние на меня моей тети доводило до полуинфарктного состояния моих родителей. Как-то, будучи в трехлетнем возрасте, меня в очередной раз привезли на Солдатскую. Там мной, под чутким руководством моей тети, была выучена песенка "На морском песочке я Марусю встретил, в розовых чулочках, талия в корсете…", а так же восклицание "Мать твою так…", которое я исполнял с грозным шлепком ладошки об стол. Когда вернувшийся за мною отец с ошарашенными глазами терпеливо дослушал прилежно выученный мною урок, гневу его не было предела, он орал благим матом о том, как эта сумасшедшая взяла и испортила его ребенка.


Первые пять лет своей самой беззаботной жизни я провел в окружении любви и заботы, наивно пребывая в полном неведении об увлекательности и размерах окружавшего меня мира. Отец уже закончил аспирантуру и, получив направление на работу по распределению, уведомил нас, что совсем скоро мы уедем на берега далекого теплого Каспийского моря, где не бывает зимы, а апельсины можно срывать и есть прямо с деревьев, которые в великом множестве там можно встретить повсюду.


4.

После того как ушел из жизни мой отец, я никогда не ощущал себя в чем-либо обделенным, к чести и стараниям моей мамы, бабушки и всех тех, кто помогал нашей семье на долгом временном пути от возвращения из Махачкалы по достижении мной совершеннолетия. Я только сейчас начинаю понимать, каково это было моей маме, лишившись мужа, остаться с четырьмя маленькими детьми на шее, при этом не отчаяться, а найти в себе силы, чтобы зарабатывать на жизнь, уделять свободное от работы время детям и при этом при всем еще и великолепно выглядеть.