Аркадий

Примечание к первой главе

1"Так думал молодой повеса

В пыли летя на почтовых.."

А. С. Пушкин.

2 Аркадий Бийский сэр и гранд – сэры и гранды у нас перевелись вместе с господами, что и слава богу. Правда некоторые пытаются превратится в господ, но их потуги, на мой взгляд, тщетны. До настоящих господ и, господ не по происхождению, этим господам далековато, как сытым и туповатым барам до мудрости отшельника. По поводу фамилии моего героя. Безусловно я следовал по следам наших классиков, но, поскольку я сибиряк и не знаю ни Онеги, ни Печеры, а полоскал сопли в таких небольших ручейках и лужах, как Енисей и Амур, Байкал и Ангара, Тихий океан, то фамилию ему подобрал сугубо соответствующую – по истокам Енисея, «где некогда гулял и я, но вреден север для меня».

3 Я не пытался изображать велосипед и изображать нового Евгения Онегина, просто мне было интересно вести вымышленного героя по тем же ипостасям, что вёл своего Пушкин.

4 Пусть ценители А.С. простят мое вольное обращение с классиком, но это "не по злобе", как говаривал один мой приятель.

5 Размером "Онегина" я не пишу. Я не сын 1812 года, с его подъемом и радостью победы, с его залихватским ямбом, я дитяти 70-х.. Да и классическим сонетом я не балуюсь с его довольно сложной рифмовкой, катранами, терциями и прочими прибамбахами, не всегда соблюдая размер, точную рифму и проча, проча. Впрочем, сонет довольно сложное явление и здесь многие приложили руку, изобретая что-то новое, начиная от "безголовых" сонетов, "хвостатых" и прочее. Мне до них нет дела, мой "сонет" скорее простая форма в четырнадцать строк, чем сонет, где я больше ценю содержание, чем форму. Я даже мало внимания обращаю на рифму, особенно грешу глагольной, что не приветствуется, хотя я считаю, что она прекрасно отражает ритм, но это мне уж простит бог, но, видимо, не мои критики.

6 "Он по-французски совершенно

Мог изъясняться и писал.."

А. С. Пушкин.

7 Герой "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" – Остап Бендер.

8 Библию, однако, пытаются у нас преподавать в школе, но сие есть уже идеология. Мысль о том, что миром правит существо, по образцу и подобию которому создан человек, ко всему прочему всемогущее, выглядит наивно. Или оно не всемогущее или библия врёт, что человек создан по образцу и подобию, тогда ей грош цена. Кроме всего прочего любая церковь есть уже творение рук людских и о её божественном происхождении смешно даже говорить. Проще поверить в разумность вселенной, чем в бога.

9 Гречко-министр обороны при Л. И. Брежневе.

10 Плохо приготовленная перловая каша имеет синеватый оттенок, в чём я убедился сам.

11 Носки выдавались в тот период солдатам только под парадную обувь. Может я и ошибаюсь, поскольку носил офицерские погоны и особенно не вникал в нужды солдат, мало подходил по образу мысли к офицерскому сословию, хотя меня и считали в их среде своим, как Пушкина среди военных.

12 "Как Байрон, гордости поэт.."

А. С. Пушкин.

13 Повествование относится к восьмидесятым годам, а тогда направление студентов на отработку было обычным делом, что ранее считалось пыткой и унижением – в нынешнее время смотрится благом.

14 …грязь – мразь, – что-то подобное есть у Высоцкого.

15 "Чего же более? Свет решил.."

А. С. Пушкин.

Глава вторая

Скучно на этом свете, господа.

Н.В.Гоголь.

И скучно и грустно и некому

руку подать…

М.Ю.Лермонтов.

I

И для чего мы в мир сей входим:

Какую роль должны играть,

Зачем по этой тверди бродим,

И что должны своё сказать?

Какие ждут нас на пути напасти,

Какие маленькие страсти

Нас поведут по жизни всей:

Иль ветер жизни нас иссушит,

Рабом ли станем мы идей,

Бабёнка глазками присушит,

Иль путь, едва начав, измучит.

Ошибка ничему нас не научит,

И следом ляжет нудная дорога,

Какого ждём мы от неё итога?

II

Иль на вещах мы все свихнёмся,

А сердце сменим на мотор,

С тоской пошлятины напьёмся,

Собрав в мозгах и грязь, и вздор;

Или вином мы обожрёмся,

В похмелье скучно окунёмся,

Чтоб не смотреть на жизнь в упор,

Чтоб ничего не делать в жизни,

Чтоб душу не сжирал укор.

Как словно на своей мы тризне

При жизни оказались вдруг,

И, побоявшись показать испуг,

Тихонько отошли в сторонку,

Живя без пользы и без толку.

III

Или в каморку мы запрёмся,

Отгородившись ото всех,

И в телевизоры уткнёмся,

Для развлеченья и утех,

Или дитя одно родим

И будем бегать век за ним?

Или предметом сделаем успех,

Положив силы на обман и блеск:

Фортуны скоротечный смех,

И славы милой мощный всплеск.

Чтоб им упиться до отвала,

Пока волна твоя не спала,

Или ещё чего изобретём,

На жизнь в конце пути сопрём.

IV

Но бытие есть наш кумир-

Со школы это каждый знает,

Поскольку Маркса русский мир

До ныне на цитаты раздирает.

И мы за «Капитал» не брались,

Тем паче сердцем не касались.

А ведь живём. Какое дело нам,

Что мы на свет произведём?

И будет память лишь друзьям,

Иль мимо как-то проплывём,

Что и на наших похоронах,

Как знать, великих или скромных,

Не проворчал чудак, сощурив век:

"А был вообще-то человек?"

V

Но мы себя ваяем сами,

Резцом небрежным и немым,

И неумело, сказано меж нами,

Уверенно, что выглядит смешным.

Мы сами лепим для себя кумиров,

Иль из себя творим сатиров,

Взираем робко в чей-то рот,

Банальной мысли плещем дружно,

И, падая из года в год,

Не замечаем: ничего не нужно.

Чужое кое-как усвоим,

Себя из жизни тем уволим,

Иль будем, как Онегин, вслед брести,

Да груз мозгов в тоске нести.

VI

Аркадий жил анахоретом: 1

Вставал он рано поутру,

И, с наступлением рассвета,

Топтал росистую тропу.

Подтягивался раз по двадцать,

Затем ещё, минут пятнадцать,

Купался с наслаждением в реке,

(Что шепот вызывало и усмешки).

Перекусив лениво, налегке,

Он на работу шёл уже без спешки.

Обед в столовой после часа,

И ужин там же раз от раза.

Затем в библиотеку заходил

И след часа он два бродил.

VII

По ночи долго он не шлялся:

Пытал уж дома толстый фолиант,

Усердно в мудрости копался-

Достойный лучшего наш франт.

На сон грядущий пил он чай.

Крепчайший! Больше наливай!

А перед сном немного отдыхал

И, как убитый, засыпал;

Пока зарю будильник не орал,

И день поспешный наступал,

И в окна лучик уж влезал.

И, как вчера, он протекал:

Без изменений и тревог,-

Он по-иному течь не мог.

VIII

Но нам ещё даются воскресенья.

Про них сам бог оповестил:

Тогда не нужно трудового рвенья,

И траты времени и сил.

Тогда уж можно поваляться

И вволю можно отоспаться,

В охотку чем-то и заняться,

Не тем, что в жизни суждено:

Хоть в гости к другу нам собраться,

(Мешать кому-то – всё одно),

Иль на рыбалку с ним податься,

Иль просто в речке искупаться

Нам можно в эти же часы,

И греть на солнышке носы.

IХ

Аркадий наш режим не изменял:

Поутру рано он вставал,

Кросс свой обычный пробегал,

Купался, ел и отдыхал.

Затем подолгу что-то он писал,

Над писаниной этой размышлял.

С обеда он всегда гулял,

В луга и перелески забредал,

Цветов немало там измял,

Букетами зачем-то собирал.

А вечер проходил обычно:

Сидел над книгами привычно.

В них, видно, истины искал,

Но чаще, лишь начав, бросал.

Х

Соседа нового явленье

В посёлке вызвало фурор,

Но языку хватает рвенья:

Он сразу суд и прокурор.

Сначала все его манеры

И бывшие уже примеры

Не вызывали этот зуд:

Лишь все невесту подбирали.

Ну что ещё добавить тут?

Уж этих кумушек мы знали:

Они не раз нас зазывали,

Не раз и глазками играли,

Не раз невестами стращали,

Не раз так мило обольщали.

ХI

Но наш Аркадий в их кругу зевал,

И, если мог, то – избегал,

В уме их шаржи грустные марал,

Но, понимая всё, прощал.

А девки наши походили,

Но дружно этак порешили:

Что в жизни он – балласт и груз.

Что ждать? И что с него иметь?

Что ж будет с тех семейных уз?

И как гадать, на что смотреть?

Зачем он им? Его же не понять!

Уж лучше кто попроще запрягать,

С постели ими управлять.

Нашли, что явно он дурак:

От счастья пятится, как рак.

XII

Но общий глас его не задевал,

Отнюдь не обходя вниманием,

Словам таким он цену знал,

И знал умом и подсознанием,

Что это недостойно человека,

Что недостойно ни души, ни века.

Его оставил милый пол,

Молва ж его не оставляла,

Но на неё он не был зол,

Хоть та усиленно гадала:

Зачем живёт на этом свете?

Везде совались, словно дети,

А натыкаясь на стену,

Предполагали тайну не одну…

XIII

Но тайн там вовсе не бывало.

Воображенье – вечный поводырь,

Кругом лишь страхи рисовало,

Предполагали: он – упырь.

Мы всех пороком наделяем,

Достоинств их не замечаем,

И всех и вся, всегда ругаем,

Понятных для себя – прощаем;

За то одно, что просто понимаем,

Что в кошки-мышки с ними мы играем.

Поскольку нечем нам заняться,

Поскольку все должны равняться

На чьи-то образы и образцы.

(Простят сарказм почтенные отцы.)

XIV-ХVI

..........................

XVII

Народ Аркадий этот знал…

Что сплетников – не перелаять,

Он их за это призирал,

И знал ещё – их не исправить.

Не каждый это понимал

Или вниманья обращал.

Но всякий раз к нему вослед-

Уж удивляет это Вас-

Захаживал небритый дед,

Просиживал с ним битый час,

Болтливый и смешной сосед

До нэпмановских этак лет.

Аркадий с ним порой болтал

И, как соседи все, не гнал.

XVIII

Он, в общем, жил вполне пристойно:

Без криков, ругани и склок.

Одним уж словом: жил достойно

И по-другому жить не мог.

И по танцулькам даже не ходил,

И рёвом мотоцикла не глушил

Аборигенов толстых и ленивых,

И сказками их не пугал,

Не трогая душонок вшивых,

Но никого не подпускал,

Но и себя не выделял

И никому не подражал:

Почти что, как и я, живал,

И, как и я, тогда зевал.

ХIХ

Я думал полный уж портрет

Нарисовать я здесь сумел,

Но разобрался: всё же нет,

Хоть кое-что я всё-таки успел.

Но и коснуться не посмел,

Меж глупых мыслей, разных дел,

Чем тот на службе занимался:

Какую лепту он свою вносил,

Что добивался, как старался,

И сколько на неё он тратил сил?

Иль ничего он не держал,

Иль в жизни нашей что-то ждал,

И колотил трухлявый пень,

Чтоб пролетал быстрее день?

ХХ

Труд всё же создал человека,

Уж тривиальней мысли нет,

И нам трудится суждено от века

До самых дряхлых, древних лет.

А мы-то сильно обленились,

Хотя к обратному стремились,

Теперь нам блага подавай:

Машины, дачи, проча, проча-

При этом нас не утруждай…

А труд извечный вам пророча,

Мы молодость с тобой пугаем,

Себя ль работой загружаем?

А в жизни? Место мы найдём

И по тропе до смерти добредём.

ХХI-ХХII

......................

XXIII

Мы изменились мало с веку:

Нас никуда не развернешь.

А много ль надо человеку,

Когда привычно ты живешь?

Ведь нас извечное авось,

Иль всем известное небось

По жизни нашей всех ведёт,

Пока нас сильно не толкнут,

Иль злоба просто заберёт,

Иль трёпку дурню зададут.

Потом уж будем мы чесаться,

Потом начнем с тобой ругаться,

Тогда лишь только и пойдём,

И дело быстро провернём.

ХХIV

И где ж, и где ж нам до прилежных

Педантов готских иль других

Надутых саксов с островов прибрежных,

Иль Янок, очень деловых,

Японцев, мало нам понятных

И с мыслию для нас невнятных.

Пусть жизнь и нас частенько жмёт:

Но всё ж любой на хлеб найдёт,

Пусть пот испуга или страха льёт,

Судьбу народ порой клянёт,

Но нас с тобою не проймёшь:

С ленцой по-прежнему живёшь.

Таков наш русский человек,

Его создал и наш тут век.

ХХV-ХХVII

.......................

XXVIII

Но отчего с тобой орём:

Что дорого или Китая дрянь,

И миру ничего мы не даём?

Ему же платим нефтью дань,

Что заграничный дядя Сэм

Владеет миром между тем?

Что мы уже давно не те,

Что развалилась и держава,

Что мы погрязли в суете

И мы достойны больше, право.

Мол воевать устали мы,

Для мира мало мы годны.

Сейчас без целей мы бредём

И торгашей портрет несём.

ХХIХ

Куда уж дальше забираться?

Не опишу всего я вам,

Но в душах наших же копаться

Уж некогда с тобою нам.

А чем герой тогда занялся:

К чему усердненько он рвался,

Какую лепту внёс свою,

Какую свежую струю,

К какому новому огню

Он подложил лучиночку свою?

Какие мысли там бродили-

Тогда уж сильно мы прогнили…

Аркадий это понимал,

И изменить он всё желал.

ХХХ

Сначала делом он занялся

И разбираться даже стал,

Но белою вороною казался,

И намекали: нос, чтоб не совал…

Его никто не поддержал,

А он ломиться далее не стал.

Но должно все-таки сказать:

Упорства он не воспитал.

Здесь нужно было бы ломать,

Но жизни свою он прошагал

Под строгим оком разных нянь,

Хоть лучше видел нову грань 2

И сложность предстоящих дел,

Но сам в душе их не хотел.

ХХХI

А цели в жизни он не знал:

Поскольку власть он презирал,

И вверх ползти он не желал

И за тщеславье он карьеру почитал;

За деньги биться он не мог,

Поскольку в них не видел толк.

Но, впрочем, их он не имел,

Предпочитая книжек ряд,

И потому и думать не хотел,

И вещи новой был не рад,

И славе цену тоже знал,

Так ничего и не желал.

Семью ещё он презирал,

Под юбкою приюта не искал.

ХХХII

Глупец? Но глупость более оруча:

Она всегда своё возьмёт.

Пускай она пуста, звонка, трескуча-

Она всё знает, танком прёт,

Не различает честь и подлость,

Не ведает про слово гордость.

Он может воли не имеет,

И цену не познал себе?

Перечить никому не смеет-

Итог: сгорит он, как в огне,

Иль тихо отойдет в сторонку,

Боясь ввязаться в эту гонку.

Таков закон у жизни всей,

Немало здесь лежит костей.

ХХХIII

Так мы теряем и таланты,

Теряем мимо проходя.

Не вырастают и гиганты

И, занимаясь чем-то не хотя,

Мельчают, падают, сгорают,

Как динозавры вымирают.

Но мы богаты даже здесь:

Земля иных для дел родит.

Для нас не будет это весть.

А мы готовы всем сорить,

Готовы их не замечать,

Как не умеем мы считать,

И выгод всех не извлекать,

Согласны даже прозябать.

ХХХIV

Аркадий мой талантов не имел:

Ты хочешь верить, то – поверь.

Пусть ямб с хореем различал,3

Но что он знал – поди проверь.

Ведь интеллект уж вещь такая…

Что кое-где он и стена глухая,

Кой-где мой друг – большой болван,

Где собеседник из умнейших,

Но уж язык нам точно дан,

Чтоб не вести речей глупейших.

Он лишнего вообще-то не болтал,

И ум успешно он скрывал,

Не горячился даже в споре,

Но в этом я не вижу горя.

XXXV

Наш ум фонарик иль прожектор-

Не помню, это кто сказал-

Но освещает только сектор,

Чтоб ты в потёмках не блуждал.

Аркадий будто что-то ждал,

В работу сильно не вникал,

И вёл себя, как все, обычно:

Делами всё же занимался

И, совершая их привычно,

К обеду он уже не рвался-

Часа за три он управлялся.

А чем другим он занимался?

Он чай солидно попивал

И с сослуживцами болтал.

XXXVI

А там обед уж приближался,

А он его не пропускал:

В столовке скверной он толкался

И быстренько еду глотал.

Поскольку наш-то общепит

Ещё доныне шибко не блестит,

И страстбурский пирог нетленный

И ресторацию Талон,

Клиент обычный и бессменный,

Усмешкой поминает он.

Но всё же это он жевал

И язву, верно, наживал.

Затем немного он гулял,

Стопы обратно направлял.

ХХХVII

А там уж до конца сидел.

Он мог, конечно, чем заняться,

Но ничего обычно не хотел.

Пусть ничего он не боялся,

На неприятности не рвался,

С начальством даже не ругался.

Он даже книжек не читал,

По магазинам не бродил,

И сослуживцам он не врал,

И женщинам вообще не льстил:

Не развлекал историями, сказками,

И не играл пред ними глазками,

Хоть молодостью всех смущал,

И этим много обещал.

XXXVIII

Так наш приятель прозябал:

Ничем от всех не отличаясь.

Быть может: ничего не понимал,

Иль незаметным быть стараясь.

Но он к чему-то всё ж стремился,

Втайне над чем-то глупый бился,

А дни текли, словно вода:

И без отметин, без примет-

Пока не сложатся в года,

А оглянёшься: ничего уж нет.

Лишь горечь улетевших лет,

Души погибший в жизни цвет.

Быть может: он чего-то ждал

Иль выход силам он искал?

ХХХIХ

Пока же бег свободного романа 4

Мы устремим куда-то вдаль,

Поскольку спать довольно рано,

А нас всегда манила даль.

Манило пошлое далеко,5

Подобно прошлого оброка

Всех поэтических дружин,

Кокеток скучных, слащеватых

Иль выживающих седин,

Иль юношей прыщаво – рифмоватых,

Меня, когда был молодым,

Но всё растаяло, как дым.

Теперь давно я нелюдим.

Мечты? Я неподвержен им.

ХL

Теперь за жизнью я бреду,

Спешить уж никуда и не спешу,

А так: тихохонько иду

И больше для себя пишу.

Мой поэтический кристалл 6

Доныне в общем не блистал:

Я много лишнего писал

И много глупого болтал,

Словами легкими играл,

И повод критики давал.

Пускай ругают все меня,

Не огрызнусь теперь уж я:

Остыла уж моя душа,

И пепел сыплется шурша.

ХLI

Я, как обычно, заболтался:

Писал вступление, писал,

И краткости учился я, старался,

Но всё ж его так не дожал.

Не буду больше отвлекаться:

Теперь мне некуда податься.

Что не писал? Его наряд?

(Описывать так всё подряд).

Насыпать швейникам нам яд?

Да будет. Я тому не рад.

Но он носил костюм обычный,

Заметим, что весьма приличный,

Поскольку вкус имел простой

(А может вкус-то быть иной?).

XLII

Но одевался он слегка небрежно.

Но в меру. Мера есть закон.

Но и за модой не следил прилежно,

Хоть сохранить старался тон:

Чтоб из толпы не выделяться,

Да на глаза не попадаться.

Но был, как все, он сыном века,

Пусть не считался он ни с чем,

Но нет наверно человека,

Что с миром тот порвал совсем.

Он не был ветреной Венерой 7

И обходился малой мерой:

Не убивал день напролет,

В надежде глупой – кто взглянет?

XLIII

Но не хотел, чтобы косые взгляды

Иль едко брошенный смешок,

Высмеивал его наряды,

Ходил кругом пустой слушок.

По пустякам его тревожил,

Пустые чувства, сплетни множил.

Он выяснять, вообще-то, не стремился,

Что думает вульгарный вкус.

Но делал так, пусть и над тем не бился,

Чтоб тот не делал тайно свой укус.

Но нас встречают по одежки,

Мы все идем по той дорожке,

Хоть по одежке провожая,

Дурному больше подражаем.

XLIV

Хотел о вкусах далее писать

И глупость мудро излагать,

Одно и то ж по-разному жевать,

Но болтовню пора кончать.

Вот только я ещё не описал

Квартиру, где он прозябал.

Но надоел уж мне презренный быт:

Хоть в нём живу, хоть я и плут,

Но грязью этой уж по горло сыт,