Икона

– Добрый день, – я слышу его мягкий голос, – дорога перекрыта?

– Ваше водительское удостоверение, пожалуйста, – я слышу ещё один голос.

– Да, да, секундочку, сейчас.

– Это что, у вас кровь на одежде?

– Да нет, просто кетчуп. Пришлось заехать в Макдоналдс, и этот пакетик практически взорвался у меня в руках.

Слышу ещё один, более низкий голос, с подозрением говорящий: «А что это у него на шее?»

– Покажите нам вашу цепочку, – говорит первый голос.

В ответ – тишина. Я сижу очень тихо, но моё сердце бьётся очень громко, мои руки сжимают мой собственный нательный крестик.

– Он из этих, – говорит более низкий голос, – пристрели его.

Я ещё не успеваю понять, что происходит, звук выстрела заставляет меня вздрогнуть.

– Проверь его карманы и телефон, – говорит первый голос, – потом проверь машину. Может быть, у него есть телефоны, адреса.

Я медленно поднимаю голову. Прямо посреди дороги, перегораживая её, стоит джип. Двое мужчин склонились над телом, лежащим на земле.

Я тяну за ручку, тихонечко открываю дверь. Она немного стукнула. Мужчины не повернулись. Они нашли кошелёк и сморят, что там, выбрасывая карточки и чеки прямо на дорогу.

Я выскальзываю на землю и прикрываю дверь. Бегу к лесу, прижимая к себе икону.

6 декабря 0000. Эра Толерантности

– Хиллари, ты всё ещё спишь?

Я лежу, отвернувшись к стене и поджав ноги. Сейчас 7:15. Мне нужно быть в школе в 7:55.

– Я же говорила, лучше бы мы купили те электронные часы с будильником. Поторопись, иначе опоздаешь, – слышу бабушкин голос.

– Я себя что-то плохо чувствую, – говорю я, – можно я не пойду в школу?

– Так. – Она подходит и щупает мой лоб. Её руки мягкие и пахнут кондиционером для белья, которым она всё время пользуется. Она совсем не плохая. Просто она не мама.

– Температуры нет, – говорит она, – а что тебя беспокоит? Живот болит?

– Я просто плохо себя чувствую, – повторяю я.

– Ты можешь пропустить занятия, только если серьёзно больна. Я думаю, всё будет хорошо.

Она пару раз гладит меня по плечу.

– Быстренько вставай, одевайся, а я подогрею колбаски и тосты, которые купил дедушка.

Мне совсем не хочется есть колбаски. Я думаю: «Сейчас декабрь». Но я киваю головой, мне не хочется её обижать.

И я встаю с кровати, чтобы её не расстраивать. Натягиваю джинсы и свитер. Я знаю, она очень старается. Откуда ей знать, что я чувствую? Я натягиваю пушистые носки, те, которые надеваю, когда мне грустно.

– Хиллари! – Бабушка кричит из соседней комнаты.

– Да?

– Почему твоя обувь у входной двери? Ты же знаешь правила: мы убираем вещи на место.

– Простите, я забыла.

Но я вру. Мои кроссовки – ровно на том месте, где я оставила их вчера вечером, они выглядят там очень одинокими, и кажется, им самим себя жалко.

Я вытряхиваю их, прежде чем надеваю, так, на всякий случай. Святитель Николай ничего в них не оставил. Теперь я злюсь на саму себя. Дурочка. Конечно, в них ничего нет. Я ем свою дурацкую колбасу с тостами и заставляю себя почувствовать удовольствие.

7 декабря 0000. Эра Толерантности

По четвергам я хожу к доктору Сниду. После школы бабушка отвозит меня на своей машине, мы сидим в холле и ждём, пока доктор подойдёт к нам и отведёт меня в свой кабинет. Мне не нравится этот холл. Там всегда слишком тепло, а тёмно-коричневые стены вызывают у меня приступы клаустрофобии. Растения на столах из орехового дерева искусственные, наверное, потому, что здесь нет окон и будь они живые – завяли бы и просто умерли. Стулья на первый взгляд кажутся удобными, но они заставляют тебя сидеть слишком ровно, а подлокотники – слишком высокие. Одним словом, это один из таких холлов, который должен быть удобным и выглядеть домашним, но на самом деле создаёт ощущение, что ты задыхаешься.

– Хиллари?

Я отрываю глаза от «Дарителя». Доктор Снид стоит прямо напротив меня, держит подмышкой файл с историей моей болезни.

– Я подожду тебя здесь, дорогая, – говорит бабушка.

Я медленно иду за доктором в самый конец коридора. По сторонам его много дверей в разные кабинеты, некоторые плотно закрыты и рядом с ними, снаружи, включён «белый шум». Кабинет доктора Снида – второй с конца.

– Садись, – говорит он, включая «белый шум» и закрывая за собой дверь.

Я сажусь на кожаный диван, сжимаю свою книжку. Я вообще люблю везде ходить с книжкой – есть чем занять руки.

Доктор Снид садится на свой крутящийся стул, забрасывает ногу за ногу и открывает мой файл.

– Ну, как дела сегодня? – спрашивает он.

– Хорошо, – отвечаю, впрочем, я всегда так отвечаю. Он кивает головой, переворачивает страницы.

– Да, вижу, у тебя выдалась отличная неделя в школе.

– Ну, да.

Я думаю: «Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как доктор Снид сам был в седьмом классе?» Я даже не могу себе представить, что он носит какую-то другую одежду, кроме брюк в тонкую полосочку, жилетку и кроссовки. То есть то, во что он одет каждый раз. Над ним бы здорово посмеялись в нашей школе.

Он останавливается и поднимает к глазам один листок бумаги. Смешно вытягивает подбородок, чтобы прочитать, что же там написано.

Я сильнее сжимаю книжку.

– Вижу, что мисс Линда кое-что написала на твоём тесте по испанскому, – наконец произносит он. Он кладёт этот листок на стол и продолжает просматривать остальные. – Ты часто пишешь не то имя?

– Нет, – говорю я.

Доктор Снид хмыкает. Он достаёт ещё несколько листочков из файла и выкладывает их рядом с моим тестом.

– Подойди сюда и посмотри сама, – говорит он.

Я встаю с дивана и подхожу к столу посмотреть. Это всё разные мои работы: математика, словарный диктант по английскому и первая страница из теста по чтению. Они все подписаны «Хиллари». Даже не представляю себе, что там такого.

– Мне хотелось бы, чтобы ты обратила внимание на свой почерк вот здесь, – говорит мистер Снид, поправляя очки на носу. – Ты знаешь, мы многое можем сказать о человеке, глядя на его почерк.

Я ничего не отвечаю, просто смотрю на эти бумажки. Всё в них аккуратно, нет никаких ошибок.

– Сравни, как ты ошибочно подписала тест по испанскому и как подписаны другие бумаги. – Он тычет толстым пальцем в имя «Ефросинья» с моим фирменным, красивым росчерком на букве «ф», а потом указывает на «Хиллари», – тут – большие, квадратные печатные буквы. Видишь разницу?

Я киваю, но не понимаю, что из этого всего может следовать.

– Меня это очень беспокоит, Хиллари, – говорит он, сгребая бумаги и засовывая их обратно в файл.

Он некоторое время смотрит на меня не мигая.

– Меня очень беспокоит, что ты всё ещё ощущаешь дискомфорт с той девочкой, которую зовут Хиллари. Ты всё ещё не чувствуешь себя полноправной хозяйкой этого имени.

Я опускаю глаза, смотрю на книгу.

– Да нет, я в порядке, всё нормально.

– Я думаю, что тебе необходимо попрактиковаться писать своё имя, выработать свой собственный почерк. Почувствуй себя комфортно тем, кто ты есть на самом деле. Я дам тебе небольшое задание на дом. Ты должна поработать над тем, как ты пишешь своё имя, придумай и отработай собственную подпись.

– Хорошо, – говорю я и сажусь обратно на диван.

Он глубоко вздыхает и кладёт файл на стол.

– Это часто случается с людьми, пришедшими из оккультизма или деструктивных сект, им сложно найти свой собственный голос, свою индивидуальность. Но ты сильная девочка. Я думаю, что со временем ты сможешь перерасти то, что тебе пришлось пережить, и ты сможешь построить новую жизнь.

– Тебя это расстраивает? – продолжает он. – Я заметил, ты начинаешь заламывать пальцы, когда тебя что-то беспокоит.

– Всё в порядке, – повторяю я.

– Хиллари, это совершенно нормально – испытывать сложности в такой ситуации, особенно в твоём возрасте. Я уверен, ты очень любила свою семью.

Я только киваю головой.

– И то, что случилось с ними, это, конечно, трагедия. Но мы можем извлечь из этого урок: узкое мышление и осуждение других вызывает в людях агрессию. Мы должны подняться выше чёрно-белого восприятия действительности. Мы должны научиться принимать всех людей такими, какие они есть.

Я смотрю на портрет старика на обложке моей книги. Эти люди жили в чёрно-белом мире. Но разве это было не из-за того, что они избавились от таких вещей, как любовь, и разве не злоба привела к насилию? Мне кажется, что доктор Снид говорит что-то совсем не то, говорит что-то совершенно противоположное.

– Это очень сложно понять в твоём возрасте, я знаю, – продолжает он, – но подумай о том, как далеко ты уже продвинулась. Когда ты пришла сюда в первый раз – ты отказывалась от мяса по средам и пятницам! Ты понимаешь теперь, какая это свобода – возможность выбора любой пищи? И вся жизнь такова. Если ты позволишь другим людям устанавливать внешние рамки в отношении себя, ты упустишь возможность попробовать много прекрасных вещей в жизни. Самое главное – прими других и саму себя такими, какие мы все, и ты в том числе, есть на самом деле, и это принесёт тебе счастье.

«Но я совершенно несчастна», – думаю я.

– Просто подумай об этом, – продолжает доктор Снид, – принятие себя как Хиллари вовсе не означает предательства по отношению к твоей семье и памяти о ней. Ты можешь любить их и скучать без них, но ты должна сформировать собственный взгляд на жизнь, на то, что для тебя означает стать хорошим человеком.

Мы сидим в тишине. Мне не хочется с ним разговаривать. И мне не хочется приходить сюда.

– Ты подумаешь об этом?

– Я не знаю, – отвечаю я.

– Ну, хорошо, это, конечно, твоё дело. Но я считаю, что это будет очень полезно для тебя.

Пасха

На деревьях ещё нет листвы, и я боюсь, что мужчины увидят меня до того, как я смогу убежать достаточно далеко. Бежать босиком очень больно. Мне так страшно, что я бегу не оглядываясь. Когда они откроют машину, сразу увидят два стаканчика из Макдоналдса. А ещё моё одеяло на пассажирском сиденье. Они сразу всё поймут. В любую минуту они могут побежать за мной и убить.

Мистер Лиакос мёртв.

Мистер Лиакос мёртв.

Я взбираюсь на холм, сбегаю по противоположной стороне, поскальзываюсь на прошлогодних листьях. Мне нужно найти место, где я могу спрятаться. Слышу, как стучит моё сердце, и боюсь опять описаться.

Слышу выстрелы позади. Я останавливаюсь на минуту, смотрю вокруг – куда же можно спрятаться, хоть что-то, что может меня прикрыть. Ничего. Только деревья. И даже нет ни одного толстого дерева, за которым я могу укрыться. Я слышу, как кто-то идёт в моём направлении, с шумом, грубо ломая кусты.

Мне очень страшно. Мне просто хочется, чтобы всё скорее закончилось. Только пусть это будет не больно. Только пусть это будет не больно. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя. Разбуди меня, пожалуйста, пусть это будет просто ночной кошмар, останови это, пожалуйста, останови это…

– Вот она!

Я быстро поворачиваюсь, держу икону перед собой.

Слышу ещё один выстрел, на этот раз такой громкий, что, кажется, он совершенно оглушает меня. Что-то сильно ударяет меня в грудь так, что я падаю навзничь. Во всём мире – полная тишина, кроме какого-то странного высокого звона. Я лежу в грязи на старых прошлогодних листьях не шевелясь. Наверное, я умерла.

Проходит много времени, прежде чем я могу пошевелиться. Звон понемногу затихает, и я слышу, как ветер шевелит листья, слышу чириканье пролетевшей мимо птички. Моя грудь болит так, будто кто-то сильно меня ударил. Я лежу с закрытыми глазами и надеюсь услышать мамин голос. Может быть, она рядом?

Но нет никакого голоса. Какой-то муравей или комар или кто-то ещё кусает меня за щиколотку. Наконец я открываю глаза.

Я всё ещё в лесу. Позднее утреннее солнце нежно светит сквозь ветви. Куда делся тот мужчина? Я сажусь, у меня кружится голова, я оглядываюсь вокруг.

Лес пуст. Никого нет. Что случилось? Меня застрелили? Я прикасаюсь к груди. Очень больно, но там нет крови. И вообще, на мне нет ни капли крови. Только мои ладони почему-то поцарапаны, точно так же, как в школе на уроке физкультуры после перетягивания каната.

Моя щиколотка чешется. Я начинаю сильно её тереть. Не могу понять, что же произошло.

Я бежала. Потом остановилась. Я слышала, как кто-то шёл за мной, но спрятаться было невозможно. Он что-то крикнул, я повернулась, держа икону перед собой… так… а где икона?

Я встаю и осматриваю землю вокруг. А, вот она, в паре метров от меня, лежит ликом кверху, около упавшей сосны. Я иду, чтобы взять её, и вдруг останавливаюсь.

Это же икона святителя Николая, это мамин святой покровитель, эта икона всегда стояла на её столике, у кровати. Святитель в полном спокойствии, на золотом фоне, в одной руке у него – Библия, другая поднята для благословения. Его лицо не изменилось – всё такое же серьёзное и тихое, хотя я вижу, что его грудь прострелена, прямо посередине, между двух голубых крестов на его шарфе.

Я поднимаю икону, мои руки дрожат. Она кажется маленькой и лёгкой в моих руках. Я поворачиваю её. Она всего сантиметра два шириной, но пуля не пробила икону насквозь. С обратной стороны она выглядит совершенно целой. Николь Мэфьюз – написано чёрным фломастером в левом углу. Я опять переворачиваю икону.

Значит, я держала её прямо перед собой, когда тот человек выстрелил. Должно быть, она остановила пулю, но сила отдачи пришлась на мои руки, поэтому я упала. Наверное, тот подумал, что я умерла?

Я опять сажусь на землю и смотрю на икону. Святитель Николай очень спокоен. Но то, что пуля у него в груди, очень беспокоит меня. Я хочу достать её ногтями, пытаюсь раскачать её, чтобы вынуть. Сажусь на камень у корней деревьев, это придаёт мне большую устойчивость.

Пуля очень плотно вошла в дерево, но через несколько минут у меня что-то начинает получаться.

Тонкая струйка крови вытекает из груди святителя.

9 декабря 0000. Эра Толерантности

– Ну, как? Тебе понравилось? – спрашивает Мими с улыбкой.

– Да, было очень интересно, но грустно, – говорю я, возвращая «Дарителя».

Она держит книжку и медленно проводит пальцем по портрету старика. Это одна из причин, почему я читаю книги, которые даёт мне она. Я знаю, Мими любит каждую из них.

– Да, она немного грустная, – говорит она, перекладывая книгу в специальную тележку, – мне хотелось бы, чтобы книжка не заканчивалась так быстро, чтобы мы были уверены, что у Джона и Гейба всё сложилось хорошо.

– Да, и мне, – говорю я, – я так и не поняла – это ему приснилось или он действительно спрятался в безопасном месте. Почему бы автору не написать об этом просто и понятно?

– Наверное, она думала, так будет более правдоподобно, – говорит Мими, – жизнь полна таких моментов, когда кажется, ты висишь над пропастью. И далеко не всё в жизни устраивается просто и красиво.

– Вот именно поэтому я считаю, что книжка должна заканчиваться хорошо, – говорю я, – в жизни и так слишком много грусти.

Мими смеётся.

– И чем старше ты становишься, тем она грустнее… Какое утешение.

Мими ставит локти на стол и опускает свой подбородок в ладони. Колечко блестит на её правой руке.

– У меня есть для тебя ещё одна книжка, конечно, если ты хочешь. Она грустная сначала, но у неё счастливый конец. Это одна из моих любимых.

– Конечно, хочу. – Она каждый раз говорит, что вот эта и есть её любимая книжка.

– А о чём она?

– Она о девочке, у которой случилось несчастье, девочка грустит. Она учится в девятом классе, и она очень одинока, и ей самой приходится разбираться, как пережить прошлое. На первый взгляд это выглядит депрессивно, но на самом деле там очень много смешных моментов. Там отлично описана школа.

Мими встаёт и провожает меня обратно в отдел юношеской литературы.

Я думаю о школе, где мисс Линда следит за мной и другие дети со мной не разговаривают. Да, звучит очень знакомо.

– Андерсен… Андерсен… – Мими бормочет себе под нос. Она просматривает корешки книг, ищет нужное название.

– Я думаю, что у меня тоже иногда бывает депрессия, – говорю я. Даже не знаю, зачем я это говорю. Я, в общем-то, не очень хорошо знакома с ней.

Мими не сразу отвечает. Потом она говорит:

– У меня тоже…

Она вынимает книгу и передаёт её мне. На обложке – лицо девочки, немного прикрыто ветвями ивы.

– Вот она. Книга называется «Не молчи». Но ты должна будешь рассказать мне, что ты о ней думаешь. Особенно о деревьях Мелинды.

– О чём?

– Ты сама всё увидишь.

Я смотрю на обложку, а Мими смотрит вокруг, как будто ей совсем не хочется возвращаться назад, за её стол. Она, сама не замечая того, крутит кольцо на пальце.

– Мими?

– Да?

– Почему ты носишь обручальное колечко на правой руке?

Она перестаёт теребить кольцо и внимательно смотрит на меня. Я знаю этот взгляд: взрослые смотрят на тебя так, когда решают – стоит ли тебе говорить что-нибудь или нет.

– Потому, что это та рука, которой раньше давали обеты, – говорит она и так же внимательно смотрит на меня.

– Раньше я тоже знала… таких людей… которые тоже поступали так… – шепчу я.

Мими кивает головой. Она оглядывается: рядом с нами никого нет.

– Знаешь, что, – говорит она, – почитай «Не молчи», а потом мы поговорим о деревьях.

10 декабря 0000. Эра Толерантности

Воскресное утро – значит, включён телевизор. Новые серии всех сериалов и шоу в воскресной программе. Бабушка и дедушка смотрят новую серию «Спасённый Сантой» – в общем, это о Санта-Клаусе, который приходит к разным родителям, которые осуждают всё на свете, он учит их, как принимать собственных детей, несмотря ни на что.

Папа с мамой, скорее всего, не разрешили бы мне это смотреть. Подростки часто совершают поступки, из-за которых потом стыдно, и смотреть на это вместе с бабушкой и дедушкой как-то не очень, к тому же Санта-Клаус – это такая старушка. Думаю, мои родители бы сильно рассердились на это. Но я устала сидеть одна в своей комнате, к тому же за окном – дождь, так что я сижу на дедушкином кожаном стуле и вывожу в блокноте «Хиллари» снова и снова. Может быть, если я буду это делать хорошо, доктор Снид перестанет задавать мне свои вопросы?

Я стараюсь написать это имя по-разному – слитно, потом большими круглыми буквами, как любят писать у нас девочки в классе, даже подрисовываю сердечко. В конце концов я начинаю раздражаться и опять писать большими квадратными буквами.

Это не моё имя. Я так много раз его писала, что все эти буквы потеряли всякий смысл. Я вырываю исписанные странички из блокнота, мну их и выбрасываю.

Этот шум заставляет дедушку поднять на меня глаза.

– У тебя там всё в порядке, Хилли-Билли? – спрашивает он своим скрипучим голосом. – Опять проблемы с математикой?

– Я не знаю, – ворчу я.

А про себя думаю: «И я не Хилли-Билли».

– Пойду наверх, немного почитаю.

– Вот правильно, отдохни, – говорит дедушка, снова поворачиваясь к телевизору.

Я поднимаюсь и иду наверх именно в тот момент, когда Санта-Клаус снимает свою фальшивую бороду и начинает красить губы.