Карим Хакимов: летопись жизни

Юность: пора скитаний и размышлений

С такими или почти такими мыслями бросился навстречу судьбе Карим, оставив в 1911 году медресе «Галия», а с ним, похоже, и мысли об исламе как единственной путеводной звезде. Он поехал в Туркестан! Он искал чего-то принципиально нового, причем в свои двадцать лет вряд ли представлял, что он конкретно ищет. Теперь он хотел получить знания о мире не в школе, а от самой жизни, от странствий. Может быть, он считал, что исламские идеалы справедливости претворятся в жизнь в туркестанских землях? По-юношески самоуверенный, он не боялся новизны, перемены мест, а жаждал их, полагая, что со своими способностями всегда как-нибудь заработает себе на жизнь, но не будет испытывать унижений от более богатых и успешных сверстников. Гордость и чувство собственного достоинства для него были важнее денег…

А может быть, в его душе теплилась надежда, что в Туркестане, где, наряду с Казанью, в Бухаре, находился интеллектуальный и духовный центр ислама тогдашней России, ему удастся найти ответы на «проклятые вопросы»: как жить, что такое справедливость и есть ли она в этом мире? Ведь именно там, в Бухаре, ковалась вера и мудрость исламских мыслителей, таких как Ш. Марджани, о котором мы скажем ниже, и других.

За четыре года странствий – с 1911 по 1915 год – он исходит и изъездит всю Среднюю Азию, совсем недавно (всего лишь в 1884 году) вошедшую в состав Российской империи. Ташкент, Коканд, Канибадам – вот основные города его скитаний.

Но отвлечемся на время от жизнеописания нашего батыра. Ведь по тем местам Центральной Азии бродили и другие выходцы из Башкирии. Но искали они других знаний и впечатлений, хотя их пути так или иначе переплетались с хождениями и путешествиями Карима. Речь идет о знаменитом востоковеде и весьма разностороннем (кто-то считает – многоликом) человеке, оставившем глубокий и неоднозначный след в судьбе Башкирского края. Звали его Ахмет-Заки Валиди Тоган (Ахметзаки Ахметшахович Валидов). К нему мы не раз еще будем возвращаться в ходе нашего повествования.

Он нам интересен хотя бы потому, что родился в один год с Хакимовым с разницей в один месяц, также в Башкирии, тоже в селе, и тоже, как считают некоторые ученые, не был стопроцентным этническим башкиром (о его происхождении существует много версий – ногайская, тептярская, татарская), хотя себя им, возможно, из соображений политической карьеры называл. Но главное – его пути и пути Карима Хакимова не раз незримо (а затем и зримо) пересекались, причем они практически почти в одно и то же время путешествовали по тогдашнему Туркестану. Возможно, и тот и другой искали там знаки судьбы и свой путь? И тот и другой стали политическими деятелями, действовавшими в какой-то период на одной и той же исторической арене, но с разным видением судеб Башкирии. Да и их личные судьбы сравнимы по накалу и драматизму, хотя А.-З. Валиди и прожил почти в два раза более долгую жизнь, закончив ее в Турции в 1970 году.

Что же влекло А.-З. Валиди в Туркестан? По форме отнюдь не то, что главного героя нашего повествования. Ахмет-Заки Валиди был из совершенно другого сословия, чем Карим, происходил из известной семьи религиозных деятелей. Учебу он начал гораздо раньше, чем его сверстник, – уже с 1898 года в медресе своего отца, изучал иностранные языки, причем на первом месте стоял русский, которым он овладел в совершенстве, практически как родным, на уровне, позволившем писать научные труды. Огромная разница с Каримом, у которого начальные условия были намного хуже!

Ахмет-Заки, в отличие от Карима, не знал нужды – ни материальной, ни духовной. С детства он купался в высокоинтеллектуальной среде, жил среди философских споров и дискуссий, особенно когда учился в Утякове, в медресе своего дяди Хабибназара Сатлыкова (Хабибназара Утяки), который, в свою очередь, был учеником знаменитого татарского просветителя, упомянутого выше шейха суфийского ордена Накшбанди Ш. Марджани – предтечи И. Гаспринского и его джадидизма. Дядя, будучи сам автором целого ряда книг, прививал юному Ахмету-Заки любовь не только к религиозным, но и к светским знаниям, в том числе к математике и астрономии, учил его арабской риторике, знакомил с биографиями выдающихся арабских ученых. Уже тогда у талантливого молодого человека зародилось желание стать таким же ученым, как Шигабутдин Марджани. Иными словами, Ахмет-Заки имел с детства доступ ко всему тому богатству знаний, к которому ни по происхождению, ни по материальному положению не имел доступа Карим!

По всем признакам, Ахмет-Заки мог бы пойти по стопам другого ученика Марджани – Хусаина Фаизханова, который после учебы в Казани затем был переведен (после открытия в 1855 году Восточного факультета Санкт-Петербургского университета) в столицу Российской империи вместе практически со всем преподавательским составом Восточного разряда (факультета). Как и он, он мог бы всю жизнь заниматься описанием средневековых восточных рукописей, составлять картотеку арабских рукописей Азиатского музея и разрабатывать основы реформы исламского образования, писать грамматику татарского языка. Но ему был уготован другой путь…

В целом Ахмет-Заки Валиди вписывался в мощные струи джадидизма, омывавшие российскую мусульманскую умму. В этом движении, основы которого были заложены Ш. Марджани, опиравшимся на своего предшественника, правоведа и богослова Абд-Насира аль-Курсави (1776–1812), формировались разные направления. Одни из них были нацелены на стремление к признанию мусульманской уммы в России полноценным и полноправным субъектом исторического развития страны, но в рамках Российской империи (Исмаил-бек Гаспринский, Каюм Насыри), а другие, как Ахмет-Заки Валиди, М. Султангалеев, мечтали о формировании новой мусульманской идентичности на основе синтеза идей обновления ислама и его встраивания в мировые цивилизационные тренды с идеями общего тюркского и исламского прошлого, что не исключало их выход на мировую арену в качестве самостоятельного субъекта вне России. Третья ветвь джадидизма – симбирский татарин Ю. Акчурин, бакинец А. Агаев, уроженец Кавказа Д.М. Мурад-бей – выступали за объединение всех тюркоязычных народов под эгидой турецких султанов.

Ахмет-Заки, начинавший как ученый-историк, тяготевший ко второй ветви джадидизма, был похож на драгоценный камень, прошедший долгую и сложную огранку в умелых руках, а Карим – на золотой самородок, вышедший из самых недр матушки-земли.

Общим же было то, что оба питали ненависть к невежеству и огромное уважение к знаниям, стремились ими овладеть. Понятно, что познававший духовные глубины вселенной ислама Ахмет-Заки, живший идеями Ш. Марджани, его рассуждениями о ханафитах, спорами с ними, изложенными в его основополагающей работе «Китаб ал-хикма ал-балига ал-джанния фи шарх ал-акаид ал-ханафия» (Книга о зрелой философии, помогающей объяснить вероучение ханафитов), был к двадцати годам намного образованнее своего погодка из Дюсаново… Но шли они в одном и том же направлении, в соответствии с запросами того времени – от чисто религиозной к светской мысли, к идее более светского образования, хотя путь Ахмета-Заки, надо признать, был намного интеллектуальнее. Тот порыв к обновлению ислама, в чем-то перекликавшийся с европейскими идеями Возрождения (но, как правильно пишут многие историки, далеко не во всем, так как не ставил под вопрос догматы исламского вероучения), который Карим познавал урывками, зачастую интуитивно, Ахмет-Заки воспринимал через аргументированную критику ханафитского калама и мутакаллимов, виртуозно изложенную Ш. Марджани в рамках суннитского иджтихада и восторженно воспринимавшуюся татарской и башкирской интеллигенцией. Да, далек был Карим от философии Ш. Марджани, сочетавшей в себе рассуждения о вере в Бога и Его именах, атрибутах Всевышнего, предопределении, загробной жизни, пророчествах и ангелах, проблемах халифата и имамата и связанных с ними понятиях!

Высокообразованный Ахмет-Заки уже в 1908 году начинает преподавательскую деятельность в Казани (кстати, позже он преподавал в медресе «Галия»!) и пишет свою первую работу «Об истории тюрков и татар», которая выйдет в 1912 году и станет во многом теоретическим обоснованием для политической деятельности Валидова. Понятно, что Карим Хакимов о такой карьере мог только мечтать!

И все же, все же… Неким общим моментом в их взглядах стало то, что уже на раннем этапе их жизненного пути они перестали считать следование исключительно по пути традиционного ислама главным и единственным условием решения земных проблем. А.-З. Валиди, будучи весьма глубоким знатоком ислама, первую книгу, как мы видим, посвятил проблемам общности исторической судьбы тюрков. Ислам в его исканиях правды выступал как один из «обручей», связывающих тюркские народы воедино, но не единственным… И впоследствии он в поисках своего «философского камня» кружил между пантюркизмом, пантуранизмом, панисламизмом и неоосманизмом, пытаясь найти путеводную звезду для тюркских народов…

Его взгляды в чем-то пересекались, а в чем-то расходились со взглядами других джадидов. Как пишет известный российский исследователь А.В. Логинов в своем глубоком исследовании «Евразия и ислам», «джадиды выступали за последовательное развитие мусульманской уммы с учетом достижений мировой (западной) цивилизации, но при условии обязательного сохранения российскими мусульманами своих исламских корней»[21]. Как показала политическая деятельность Ахмета-Заки, идя в русле этих устремлений, он пытался выйти на создание собственного, как сказали бы сейчас, геополитического проекта, отличного от более скромных планов других мыслителей этого направления. В конечном счете, его идеи тесно переплелись с идеями других панисламистов и пантюркистов (он сам не любил, когда его причисляли к пантюркистам), в том числе турецких.

Ирония же судьбы в том, что волею случая или предопределения они, повторимся, оба оказались, пусть и с разными целями, в Туркестане практически в одно и то же время… Хотя сроки пребывания А.-З. Валиди в Средней Азии были короче, чем у К. Хакимова, но стали весьма плодотворным периодом его жизни. Он усердно занимался там научными изысканиями, которые явно были направлены на исследование истории тюрков, но выводили его на литературные памятники, напрямую связанные с исламом. Неужели Аллах направлял его стопы в нужном направлении? А может, ему помогали сделавшие на него ставку определенные круги в Казани?

Его командировка в Ферганскую область с конца 1913 до марта 1914 года, когда он посетил Коканд, Маргилан, Андижан, Ташкент, Наманган, Самарканд, Бухару, Скобелев и другие города, оказалась весьма урожайной на находки. «Мне сопутствовала удача с самого начала», – напишет он в своих воспоминаниях[22]. Им была найдена рукопись «Благодатное знание», автором которой являлся Юсуф Хас-Хаджиб Баласагуни, приобретены ценные рукописи: «Книга Губайдуллы» Мир Мухаммеда Амина Бухари, «Книга Габдуллы» Хафиза бин Мухаммеда ал-Бухари, «Проявление могущества царей» Али бин Шихабуддина ал-Хамадани, «История Наршахи» Мухаммеда Наршахи ал-Булхари, «Ясные приложения» Джамала Карши, «История Шауки» Шауки, «Сады богатства» Агахи.

В той же поездке им были собраны разнообразные данные об экономике и истории этих земель, об узбеках, ведущих кочевой образ жизни. Это было блестящее и многообещающее начало научной карьеры. 20 апреля 1914 года А.-З. Валиди сделал доклад об итогах своих изысканий на заседании Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Позднее уже в Санкт-Петербурге он получил предложение опубликовать свои материалы в «Записках Восточного отделения Императорского Русского археологического общества».

По итогам поездки А.-З. Валиди получил предложение академиков Академии наук В.В. Бартольда, В.В. Радлова и К.Г. Залемана провести еще более масштабные изыскания по истории Средней Азии[23]. Именно тогда он познакомился и подружился с будущим советским дипломатом Н.Т. Тюрякуловым, рассказ о котором впереди. «Особенно близкими из тех, с кем я познакомился в Туркестане, был мне Назир Туракул», – писал он в своих мемуарах[24].

Окрыленный своими успехами, при поддержке Русского комитета по изучению Средней и Восточной Азии и Императорской Академии наук А.-З. Валиди приезжает 6 июня 1914 года в Ташкент, затем в Наманган и Скобелев, попадает в Бухару, затем Шаршауз, а далее – в города долины Сурхандарьи. На обратном пути 16 июля 1914 года в Карши ему удалось приобрести уникальную рукопись, которая оказалась подстрочным переводом части Корана на тюркский язык, по некоторым данным, ее исходный текст относился к концу X века. А.-З. Валиди возвращается в Бухару, откуда 4 августа выезжает в Уфу. Всего в ходе своей поездки он собрал 23 рукописи! Выдающийся результат для совсем еще молодого ученого.

Можно говорить о том, что по форме его научные изыскания напоминали благословленные царской властью путешествия 1835 года ориенталиста Демезона, политического агента Яна Виткевича, миссию 1841 года горного инженера Бутенева, ориенталиста Ханыкова, натуралиста Лемана и других. Их участники издали ряд исторических и географических работ о Бухаре, как и А.-З. Валиди. Эти исследования направлялись волей царского правительства, которое в духе имперских традиций и начавшейся «Большой игры» с Великобританией за влияние в Центральной Азии хотело изучить присоединяемые к России территории, населенные тюркскими народами, исповедовавшими ислам. Ведь к 1910 году в Российской империи жило почти 20 млн. мусульман, практически как сегодня. Да и их процентное отношение к русским было приблизительно таким же, с учетом того, что в империи тогда проживало около 160 млн. человек.

Однако труды нашего ученого, по сути дела, были направлены не на изучение Туркестана как объекта вожделений растущей империи, как, возможно, это воспринималось в Санкт-Петербурге, а на поиски общих духовных и исторических корней тюркских народов. Но это стало очевидно, в том числе и властям, намного позднее.

16 августа 1914 года через Самарканд, Ташкент, Оренбург и Уфу Валиди прибывает в город Стерлитамак.

Начавшаяся Первая мировая война прервала его изыскания… Он был даже на несколько дней забран в солдаты, но освобожден по указу царя не брать в армию учителей русского языка для нерусских школ, кем он незадолго до этого стал по совету академика Бартольда, сдав экзамены в Казани. Затем он отправился в Уфу, где и стал преподавать. Он лишь успевает опубликовать результаты своих изысканий в «Записках Восточного отделения Императорского Русского археологического общества» в 1915–1966 годах, а также в серии из девяти статей под общим названием «Туркестанские письма» в газете «Иль» («Страна») в 1913–1914 годах.

Лишь в 1915 году А.-З. Валиди в период своего учительства в Уфе познакомился с революционными идеями социал-демократов и эсеров, но к ним тогда не примкнул, в том числе не желая рисковать своей карьерой. Однако он начал формулировать свои политические взгляды, которые тогда сводились к уравниванию в правах русского и нерусского населения, запрету на передачу русским переселенцам земель местных кочевников и созданию системы народного образования. При этом глубинные убеждения толкали его к тому, чтобы вести борьбу против «русских колонизаторов»[25]. Заигрывал он в тот период и с идеями «сибирской автономии», о чем мы расскажем позже в контексте судьбы К.А. Хакимова.

Настоящая политическая карьера А.-З. Валиди начнется только в конце 1915 года, когда он станет помощником депутата Государственной думы Кутлукая Тевкелева, который влился во фракцию мусульман.

Блистательная карьера этого ученого и в дальнейшем общественного деятеля резко контрастировала с судьбой Карима Хакимова в эти годы, когда он, так же как его именитый земляк, путешествовал по землям Туркестана. Путешествовал – громко сказано. По сути дела, он скитался, бродяжничал, прибиваясь то к одному, то к другому хозяину! Но эта школа жизни была не менее, а более важной для Карима, чем для Ахмета-Заки его поиски рукописей. За эти годы скитаний он выучил узбекский (тогда он назывался сартовским) и таджикский языки, познал нравы и обычаи народов Туркестана не из щегольской повозки, а из самой толщи народной жизни. Что лучше? Трудно сказать. Это был разный жизненный опыт, который вел этих людей к разным выводам о том, что делать им самим и чьи интересы защищать.

Но эти познания Кариму давались через тяжкие испытания. Прибыв весной 1911 года в Ташкент, он так и не смог найти хоть какую-то работу. Попытал счастья в Коканде, но и там его ждала неудача. Лишь в Канибадаме (Фергана, Кокандский уезд) ему, если можно так сказать, улыбнулась удача – он попал в каменноугольные копи Шураб простым чернорабочим. Считай – никем. Он был тогда на самом низу социальной лестницы, и ничто ему не светило. Положение было не лучше, а еще хуже, чем в Уфе и Оренбурге. Было от чего пасть духом. Наверное, он осознавал весь ужас своего положения: большие способности, огромное желание учиться и развиваться – и полная беспросветность вокруг, причем в копях она была физически ощутима. Ближе к аду места не было… Куда и как пробиваться к свету? С кайлом и лопатой? Ответов, как и прежде, не было, и вера в Аллаха ничего в его жизни не меняла.

По нынешней терминологии, социальные лифты не работали. Да их как системного явления и не было в царской России, которая была построена по сословному принципу, и все основные права, как политические, так и экономические, находились у дворянства, а главным сословием, которое извлекало прибыль из, как теперь сказали бы, рыночных реформ, были купцы, в том числе татары, и нарождавшаяся промышленная буржуазия. Наиболее мобильной стратой были разночинцы, сыгравшие большую роль в распространении революционных настроений в России. Пробиться наверх можно было через военную службу, но это в меньшей степени касалось инородцев. Ахмет-Заки Валиди мог, в свою очередь, рассчитывать как минимум на научную карьеру в качестве выходца из образованных кругов тогдашней мусульманской интеллигенции. Ни в одну из этих категорий Карим не попадал и близко.

Возможно, как живший за тысячу лет до этого некоторое время в тех местах (Бухара и Самарканд) великий персидский ученый, поэт и тоже вольнодумец Омар Хайям, Карим повторял про себя его строки:

Просветителем и человеком, который открыл для Карима (а ему шел всего лишь 21-й год) абсолютно новый, неведомый мир марксизма, не имеющий ничего общего с тем, что он знал ранее, стал польский «социалист-революционер», «старик», как называет его сам Карим, Ковалевский, отбывавший срок в Канибадаме на вольном поселении и взявший Хакимова к себе забойщиком в шахту[26]. Наш герой в своей автобиографии очень скупо освещает этот период и даже не дает имени Ковалевского, уточнив лишь, что тот был членом Польской социалистической партии (ППС; Polska Partia Socjalistyczna).

Попробуем выдвинуть следующую гипотезу. Как известно, Польская социалистическая партия, основанная в 1893 году, выступала за независимую демократическую Польшу. Причем боролась за эти цели без координации с революционными силами России, Германии и Австро-Венгрии. От ППС в 1900 году откололась группа Л. Кульчицкого, взявшая название ППС – «Пролетариат». Она участвовала в первой русской революции, выступала за террористические методы борьбы, но была разгромлена царскими властями и в 1909 году прекратила свое существование. Возможно, Ковалевский был как раз из этого крыла партии. Однако более вероятен второй вариант – он был в рядах ППС – левица, которая стала большинством с 1906 года, когда ее сторонники исключили из своих рядов будущего главу польского государства Ю. Пилсудского и перешли на революционные интернационалистические позиции. На X съезде в Тешине в декабре 1907 и в январе 1908 года ППС – левица выступила за сотрудничество с российскими социалистами в деле свержения самодержавия.

В пользу второй версии, то есть того предположения, что Ковалевский был из левого крыла партии, говорит то, что во времена Первой мировой войны ППС – левица провозглашала пацифизм, который был близок тогда, как показало его поведение на начальном этапе Первой мировой войны, и Кариму Хакимову. Близки ему были и интернационалистические лозунги, что также укладывается в программные установки ППС – левица. Кроме того, в пользу того, что Ковалевский не принадлежал к ППС – «Пролетариат», говорит и то обстоятельство, что он, по свидетельству К. Хакимова, жил на вольном поселении, а это вряд ли власти позволили бы лицам, замешанным в терроризме. Неясность в этом вопросе остается, но точно известно – Ковалевский не был видным деятелем партии и среди ее руководства никогда не значился.

Судя по тем взглядам, которые затем Карим защищал, вернувшись из Туркестана в Оренбург, его представления о марксизме были на тот период достаточно прямолинейными и не привязанными к российским реалиям. Он, видимо, прочитал Манифест коммунистической партии, горячо и всем сердцем воспринял тезис, что у рабочих нет отечества. Это не противоречило в целом и учению ислама, основанному на том, что все члены уммы – братья, вне зависимости от того, где они живут. Скорее всего, Ковалевский ознакомил Хакимова и с основами политэкономии, в частности с теорией прибавочной стоимости и принципами ее перераспределения в пользу собственников средств производства. Учеба была недолгой – всего шесть месяцев, за которые, как признавался Хакимов, «Ковалевский стал моим учителем не только по забою, но и в политике»[27].

Интересно, что позднее в одной из своих автобиографий Карим достаточно пренебрежительно отзывался о Ковалевском, отметив, что он был «беден научным багажом и порядочным лентяем», хотя ему и удалось создать отделение партии «эсеров среди рабочих Ферганы»[28].

Знакомство с Ковалевским стало для Хакимова и началом проблем с властями. Дерзкий и не всегда сдержанный по молодости и неопытности человек, он прямо высказывал свои взгляды, рубил, что называется, правду-матку прямо в глаза и полиции, и администрации. Поэтому попал под полицейский надзор и впервые в своей жизни был признан политически неблагонадежным. Заметим, что Третье охранное отделение работало хорошо и своевременно выявляло таких людей. Эта характеристика стоила Кариму работы, и он был вынужден уйти на станцию железной дороги Мельниково, где собирались все уволенные или находившиеся в отпусках шахтеры, а затем вернуться к несколько позабытому им труду домашнего учителя в соседнем кишлаке Караяндаг. Затем, всего через четыре месяца, – первый арест с занесением информации об этом в паспорт и первая высылка в Коканд. Так стихийный бунтарь превращался во внесистемного оппозиционера, как сказали бы сегодня.

Такая рваная, бродяжническая жизнь, когда периоды полной безработицы перемежались временной работой то на шахтах, то в кишлаках у богатых хозяев, мало способствовала его укоренению где бы то ни было. Но его скитания усилили в нем ощущение, которое было чуждо Ахмету-Заки Валиди, что отечества у таких «босяков», как он, действительно нет. Он тогда был, что называется, перекати-поле. Однако последовательным революционером-марксистом Карим Хакимов еще не стал. Не было для этого условий…

В своей автобиографии он сам признавал, что «серьезной политической работы среди шахтеров не было… “Революционная” работа шахтеров больше всего выражалась в терроризировании полицейских и в вызывающих отношениях с администрацией. Литературы не было, царили пьянка и картежная игра»[29].

Осенью 1913 года Карима призывают в армию, но далеко от тех мест, где он бродяжничал, он не оказывается. Его посылают рядовым в 7-й Туркестанский полк, расквартированный в городе Скобелеве (ныне Фергана). Там он сходится с некими Ахмедом Сытдиковым и Саввой Моцковским, с ними создает нечто вроде социал-демократического кружка, который, правда, недолго просуществовал из-за отсутствия литературы и внешнего руководства.

Прямо надо сказать, у нас мало кто из историков интересовался настроениями в российских войсках накануне и в самом начале войны. Гораздо большее внимание уделялось тому, что в них происходило после Февральской революции. А они, эти настроения, в 1914 году, судя по всему, были очень разными в частях, сформированных из русских крестьян, которых было подавляющее большинство, и из «иноверцев», то есть из татар, башкир и представителей народов, которые жили в Туркестане или на Кавказе.