Апокалипсис местного значения. Книга 2
– А! – опомнился Романов. – Нет, не хочу.
– Водку пить не хочешь!
– Из рюмок пить больше не хочу!
В следующую секунду Романов вскочил со стула и быстрым шагом направился к буфету.
– Что случилось? – спросил Рябушкин.
Схватив с полки стакан, Романов подошел к столу. Ответил: ничего.
– Только все эти люди, – при слове «все», он ткнул горлышком бутылки в сторону телевизора, – четыре дня назад вместе со мной устраивались на работу.
– Да ты что! Неужто все?
Романов на секунду задумался.
– Ну, может, и не все. Но Егорова и Филатов – точно! И еще, кажется, этот старичок в очках – Миллер. Я как фамилию его тогда услышал, сразу Глена Миллера вспомнил. Композитор был такой. Тоже, кстати, покойник!
Романов налил себе полстакана водки. Выпил, сел на стул и, положив локти на скатерть, закрыл ладонями лицо.
Дождавшись, когда закончится передача, Рябушкин осторожно, чтобы ненароком не потревожить хозяина, взял лежащий рядом с ним пульт и выключил телевизор.
В комнате стало тихо.
– Ерунда какая-то! – Романов вскочил со стула и подошел к окну. – Стрелять в безработных из «Беретты». Ты только подумай. Какова честь!
Вспоминая недавнюю встречу с убитыми людьми и восстанавливая в памяти разговоры с ними, Романов внезапно подумал о том, что не видит в этих разговорах себя. Помнит, о чем говорил в приемной экспедиторской фирмы, слышит свой голос, видит реакцию на свои слова, а представить того, кто произносит их, не может. Несколько раз он мысленно пересчитал всех, кто находился в приемной комнате, ожидая вызова на собеседование, и каждый раз не досчитывался одного из них – Василия Романова.
«Вот Катя. – Зажмурив глаза, он представил себе молодую девушку, одетую в яркий не по погоде костюм. – Сидит на стуле, плотно сжав голые колени, и, явно смущаясь внимания, смотрит в пол. Кто-то, кого не видно, представляется ей. Катя мило улыбается и отвечает куда-то в пустоту. – Романов затряс головой. – Вот старичок Миллер. Маленький, щупленький, глядя на которого так и хочется сказать: «у него на носу не очки, а очёчки». Отвечая на приветствие, кивает, не поднимая головы, в никуда… Филатов. Берёт у вышедшего из дверей кабинета кадровика – не выспавшегося парня лет тридцати, пачку бланков анкет и протягивает одну из них сначала Егоровой, потом пожилому седовласому мужчине, за ним – Миллеру, Черноусову и, наконец, Кате. Лариса Георгиевна, не дожидаясь, когда до неё дойдет очередь, подходит к Филатову сама.
Романов прижался лбом к холодному окну.
– Ах, Лариса Георгиевна, Лариса Георгиевна! – прошептал он в стекло. – Статуэтка с голубыми глазами! Женщина – мечта поэта!
«А где же я? – не найдя себя в комнате, где раздавали анкеты, встрепенулся Романов. – Тот, кому Катя назвала свое имя? Кому Миллер кивнул при встрече? Тот, кто в графе «профессия» написал: «член союза писателей» печатными буквами во всю строку? Где я?»
И тут Романов понял, что не видит себя потому, что не хочет этого. Потому что, в отличие от милиции и Никиты Малявина, определенно знает, что убийца не случаен, а методичен, и что из восьми людей, пришедших устраиваться на работу в экспедиторскую фирму, четверо еще не убиты.
«Меня там не было, не было, не было…» – застучали капли по жестяному карнизу.
Закрыв форточку, Романов вернулся к столу.
«А где я был? И где, интересно, сейчас мой киллер? Может, стоит где-то рядом, спрятавшись от дождя в темном подъезде, и клянет меня последними словами за то, что я четвертый день не выхожу из дома?»
– Хорошо, что ты ушел в загул, – словно услышав мысли Романова, тихо произнес Рябушкин. – Вовремя.
Романов отодвинул стул и сел на свое место. Сказал, что не понимает одного: за что.
– Пришли мирные люди устраиваться на мирную работу: кто секретарем, кто шофером, кто бухгалтером, кто уборщицей. И что, за это надо убивать?
Рябушкин задумчиво покачал головой.
– За это не убивают.
– А за что убивают?
– Я думаю, их убили за то, что они кому-то помешали.
– Кому? – засмеялся Романов. – Кому могли помешать безработные люди? Разве что еще более безработным, чем они сами! Так ведь ни более, ни менее того, чего нет, быть не может!
– Кто знает! – Рябушкин пожал плечами. – Может, они стали свидетелями какого-нибудь тайного преступления или…
Не дослушав до конца, Романов пренебрежительно махнул рукой.
– Мы все находились в одной комнате и ничего криминального, а тем более, тайного, за это время с нами не произошло. Уверяю тебя!
– Ну, тогда не знаю. – Обидевшись на Романова за то, что тот, даже не удосужившись вникнуть в содержание и смысл, с ходу отвергает выдвинутые им версии, Рябушкин подвинул к себе поближе тарелку с колбасой. – Только вот, что я тебе скажу, Василий, – добавил он, – ничего другого здесь быть не может! Убивают, потому что мстят или боятся чего-то. И твоя задача заключается в том, чтобы вспомнить это самое чего-то.
– Да не было никакого чего-то! Не было! – опять вскочил на ноги Романов. – Я вообще в тот день практически ни с кем, кроме кадровика не встречался. За исключением, разумеется, тех, кто вместе со мной приходил устраиваться на работу! Понятно тебе?
Рябушкин хлопнул себя по бокам.
– Нет! – воскликнул он. – Не понятно! Я, конечно, не знаю, что там у вас стряслось, но уверяю тебя – никто просто так киллера с «Береттой» нанимать не станет… Вспомни, что происходило в тот день? О чем вы говорили? Что видели? Что слышали? Пойми! То, что один и тот же убийца за два дня убил четверых, говорит о том, что у этих четверых было что-то общее между собой. И мы знаем: что! Все они в один и тот же час находились в одном и том же месте! Ведь так?
Романов досадливо поморщился. Ему было неприятно слышать то, как Рябушкин с серьезным видом говорит банальные вещи, до которых сам он, несмотря на их банальность, додуматься не смог.
– Ни фига не так! Существуют еще тысячи причин, о которых ты, Саня, даже не догадываешься.
– Каких?
– Разных!
– Ну, например?
– Например, кто-то задался целью убить семерых, для того, чтобы подозрение пало на восьмого. Или среди нас восьмерых затесался психопат, которому очень не понравилась компания, в которой он провел два часа… Продолжать?
– Ты сам-то веришь в то, о чем говоришь?
– Нет. Но это не важно! Я просто хочу показать тебе, что причины, по которым убивают, могут быть какими угодно. И если я вслух не говорю о том, что главная из них кроется в событиях, произошедших двадцать первого октября в экспедиторской фирме в период с десяти до двенадцати дня, то это только потому, что говорить здесь, в сущности, не о чем. И без твоих советов ясно, что к чему.
– Ну и ладно! – Совсем обидевшись, Рябушкин отвернулся.
Романов почесал висок и, ничего не говоря, снова сел за стол.
«Санёк прав, – подумал он. – Кому-то мы явно перешли дорогу. Вот только как узнать, кому именно и в каком месте?»
– Ладно, слушай! – Отодвинув от себя рюмку, он сцепил пальцы над столом. – Я буду рассказывать о том, что мы делали в приемной, а ты, если такой умный, внимательно слушай и ищи причину. Договорились?
Рябушкин нехотя пожал плечами.
– Значит, так. Когда я пришел в отдел кадров, или как там теперь, не знаю, называется эта служба, в приемной уже сидели Миллер, Черноусов, Егорова и парень, чью фотографию показали по телевизору.
– Сергей Филатов?
– Да. Только я тогда не знал, как его звать… Я поздоровался и спросил, кто последний. Мне ответили, что последних здесь нет и что надо дождаться анкет, которые по правилам поступающие на работу заполняют перед собеседованием. Вот… Следом за мной зашел пожилой седоволосый мужчина. Спросил, где принимают на работу шофером. Сел возле двери и больше, кажется, не проронил ни слова… Следом за ним пришла Катя. Я подошел к ней, познакомился, а потом… А потом в приемную вошла Лариса Георгиевна. Ты бы видел ее в тот момент! – Романов привстал со стула. – Стройная, как топ-модель, хрупкая, как…
– Дальше что? – перебил Рябушкин.
– Это всё! – Романов сел на место. – Вернее, все… Почти одновременно с Ларисой Георгиевной из кабинета вышел кадровик, или как там, не знаю, у них называется эта должность, и вынес пустые бланки анкет.
Подняв голову, Романов вопросительно посмотрел на Рябушкина. Спросил: надо ли продолжать.
Не дождавшись ответа, согласно кивнул. Подвинул поближе пустую рюмку и, не отводя от нее пристального взгляда, принялся рассказать о том, что они делали, о чем говорили, как заполняли анкеты. Подробно остановился на небольшой ссоре из-за авторучки между Черноусовым и Миллером, вскользь упомянул о человеке, судя по растерянному виду, заглянувшему не в ту дверь, и дальше стал перечислять тех, кто, в какой последовательности, заходил на собеседование.
– А что за человек заглянул к вам? – спросил Рябушкин. – Что он сказал? Как вел себя? Как выглядел?
Романов задумчиво пожал плечами.
– Ничего не сказал. У него в руках, помню, была газета. Он вошел, оторвал от газеты глаза и когда увидел, что ошибся дверью, тут же вышел. А выглядел он обыкновенно: среднего роста, среднего телосложения, среднего возраста… Всё среднее.
– Понятно, – вздохнул Рябушкин. – А чем закончилась ссора между Черноусовым и Миллером?
– Ничем. Миллер забрал у Черноусова свою ручку и больше, насколько я помню, с ним не общался. Как, впрочем, и Черноусов с ним.
– Да… прямо скажем, не густо… Давай, дальше!
– Дальше я мило поговорил с Ларисой Георгиевной. Потом вызвали ее, потом Егорову, потом меня, потом я пособеседовался и через три минуты отправился домой… Или в магазин, не помню уже.
– А как же твоя Лариса Георгиевна?
– Никак. Она ушла сразу, как только вышла.
– Понятно, – протянул Рябушкин. – А ну-ка, расскажи мне обо всем подробнее, – попросил он. – Только, пожалуйста, конкретнее, без всяких там метафор; как на докладе: сухо и ясно!
Согласно кивнув, Романов взял бутылку со стола. Прищурил глаз и, стараясь не пролить на скатерть, аккуратно наполнил рюмки.
Рассказ вышел долгим. Начав с описания внешности Ларисы Георгиевны, предполагаемых душевных качеств, характера, Романов выказал, между делом, свое отношение к спутницам поэтов, и незаметно, слово за слово, перевел разговор на тему падения нравов в современном мире.
Несмотря на то, что Романов говорил много, всё сказанное им можно было уместить в одну фразу: «Во всех неприятностях виноваты женщины». Решив развить эту тему, он подробно рассказывал историю любви Пушкина к Наталье Гончаровой, которую в качестве примера приводил каждый раз, когда хотел показать, до каких бед доводит поэтов любовь к ветреным красавицам.
К этому времени Рябушкин и думать забыл о поставленной перед ним задаче – искать в словах Романова убийцу. Широко раскрытыми глазами он неотрывно смотрел на рассказчика и, внимая каждому его слову, до последней секунды надеялся на то, что роковая для поэта дуэль не состоится, а Наталья, чей экипаж встретился Пушкину на дворцовой набережной, когда тот вместе с Данзасом направлялся на Черную речку, увидит своего мужа и остановит его.
– Однако эта встреча так и не состоялась, – вздохнул Романов. – Жена Пушкина, как известно, была близорука, а сам он в это время, видимо, смотрел совсем в другую сторону.
В ту же секунду в душе Рябушкина что-то оборвалось. Ему показалось, что как только Романов в своем рассказе развел супругов по разные стороны дороги, лишив тем самым Пушкина последней надежды на спасение, он потерял самого близкого и дорогого ему человека.
Рябушкин засунул руку в карман и, не сдержавшись, громко всхлипнул.
– Ты чего, Санек? – Романов подошел к нему. Обняв сзади за плечо, спросил: – Никак Пушкина пожалел?
Рябушкин опустил голову. Достал носовой платок и шумно вытер нос.
– Не Пушкина, – сказал он. – Себя.
– Что-то случилось?
– Нет. – Рябушкин долго и протяжно вздохнул. – Я просто, брат, никак не могу понять: почему всё так плохо. Постоянно чувствуешь себя должником: родителей, детей, жены, любовницы. Словом, всех, кого когда-то целовал!
– Не только у тебя, у всех так.
– Да. Но почему?
Задав вопрос, на который Романов за долгие годы так и не сумел найти ответа, Рябушкин уткнулся лбом в его плечо.
– Ну, ничего, ничего. – Романов взял стоявшую перед ним полную рюмку водки. Поднес ее к губам Александра и, словно капризного ребенка, отказывающегося есть кашку, силой заставил выпить. – Вот так! – вытер ему салфеткой губы. – Молодец.
– Ну почему, брат? Почему всё так плохо?
– Возьми огурчик.
Закусив, Рябушкин торопливо, глотая окончание слов, принялся рассказывать о своих неудачах. О том, что на работе его ругают больше, чем платят, что любовница, учительница химии, окончательно охладела к нему, а жена – неплохая, в принципе, женщина, в последнее время совсем замучила – не дает пить даже по выходным.
– А тут еще Пушкин погиб! – хлопнул ладонью по столу. – Ну, как, спрашивается, не напиться!
В этот момент на улице, под окнами, зажглись фонари, а на площади, расположенной в двух минутах ходьбы от дома, где жил Романов, куранты отстучали восемь часов.
Выпив и выговорившись, Рябушкин успокоился. Пересел поближе к Романову, и, как ни в чем не бывало, завел разговор сначала о превратностях женской любви, о крепкой мужской дружбе, потом обнял его за плечо и, стараясь сильно не фальшивить, затянул романс «Гори, гори, моя звезда…». В конце романса, на словах: «Умру ли я», вспомнил о киллере, по версии Романова, в эти самые минуты, возможно, прячущегося в подъезде дома, и предложил пойти набить ему морду.
Романов согласился:
– Пошли.
Громко перешептываясь, они выглянули в подъезд. Поднялись, на всякий случай, на верхний этаж и, шатаясь из стороны в сторону, медленно спустились вниз.
В подъезде никого не было.
Выйдя на улицу, Романов поежился.
– Свежо, однако.
– Да.
– И киллера нет… Сбежал, сволочь.
– Смотри-ка, дождик кончился.
– Свежо.
– Слушай, а пошли ко мне! – внезапно предложил Рябушкин.
– Зачем?
– Мне сосед бутылку коньяка должен. А чего? Посидим, поговорим. К тому же, знаешь, – Рябушкин бросил взгляд по сторонам, – у меня дома как-то спокойнее.
Романов тоже посмотрел по сторонам. Схватил зашатавшегося Рябушкина за рукав и ответил согласием. Спросил только: что будет, если они попадут в вытрезвитель.
– Предупреждаю, мне штраф платить нечем!
– А мы на тр-р… на тр-ридцать первом доберемся автобусе. Тр-р… тр-ри остановки и мы – фьють! – уже на месте!
– Ну что ж, поехали!
Поддерживая друг друга, они прошли до ближайшей остановки и почти сразу сели в тридцать первый маршрут.
Между 25 и 28 октября
То ли ночь была светла, то ли день пасмурен, но за окном уже много часов подряд было одинаково темно.
Рябушкин то открывал глаза, с дивана наблюдая за тем, как Романов с соседом играют в шашки и пьют водку, то, словно проваливаясь в глухую яму, засыпал и опять просыпался, стоило кому-то из них повысить голос.
– Санек! Ты гостей уважаешь?
В очередной раз, открыв глаза, Рябушкин увидел то, что Романов, развалившись на стуле, сидит за столом один.
– А Мишка где? – приподняв голову, спросил он.
– Какой Мишка?
– Сосед мой.
Романов удивленно посмотрел по сторонам.
– Был тут.
Не найдя в комнате пропавшего Мишку, он пожал плечами. Немного подумал и снова обратил свой взор на Рябушкина.
– Нет, ты мне ответь: ты гостей уважаешь, или как?
– Чего тебе?
Романов обиделся. Привстав со стула, он затряс головой, размахнулся и ударил себя кулаком в грудь.
– Санёк! Меня, может, убьют скоро! А ты… а ты такие вещи говоришь! Плакать хочется!
Окончательно проснувшись, Рябушкин встал с дивана.
– Не убьют. Что-нибудь придумаем.
С готовностью кивнув, Романов сел на место. Однако не прошло и пяти секунд, как снова вскочил на ноги.
– Санёк! А четверых-то уже тю-тю, – он провел ребром ладони по горлу. – Думай, не думай, а уже ничего не придумаешь! Поздно!
– А мы всё-таки постараемся.
– Да? – Романов бросил на Рябушкина долгий взгляд. Сел на стул и уронил голову на грудь. – Это хорошо, – пробормотал он.
И снова.
– Санёк!
Прихватив со стола бутылку минеральной воды, Рябушкин подошел к компьютеру, стоявшему на отдельном столике в углу комнаты.
– Санёк, а чего мы придумаем, ты уже знаешь?
Рябушкин включил компьютер. Дожидаясь, когда тот загрузится, выпил воды из горлышка.
– Есть у меня одна мысль.
– Говори!
Рябушкин сел за столик. Спросил Романова: где находится экспедиторская фирма «Трансавтосервис», в которую тот ходил устраиваться.
– Возле чапаевского райисполкома?
– Кажется, да.
– А какой у них электронный адрес, знаешь?
Романов нахмурил лоб.
– Впрочем, не напрягайся, сам найду.
Рябушкин подвинул к себе поближе клавиатуру и быстро застучал по ней пальцами.
– А зачем тебе?
– Хочу залезть к ним в компьютер, посмотреть, что там, – не отрывая взгляда от экрана монитора, пояснил Рябушкин. – Может, что-нибудь интересное выужу.
Не зная, что делать дальше, Романов встал. Пошатываясь из стороны в сторону, сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Наткнувшись на диван, упал на мягкие подушки и через пять секунд погрузился в тревожный сон.
Он – пятилетний мальчик – просыпается среди ночи в пустой комнате на даче приятелей отца. Придавив коленом скрипучие пружины кровати, медленно приподнимается над изголовьем и кличет маму. Никто не отзывается. Он встает и, вытянув руки вперед, отправляется на ее поиски. Почти не дыша, осторожно переставляя ноги, он то открывает глаза и вглядывается в ночь, то, испугавшись доносящихся откуда-то из-за спины шорохов, закрывает лицо ладошками и зовет на помощь. Ему кажется, что где-то там в углах, где тьма особенно зловеща, а тяжелый пропитанный пылью воздух дрожит от напряжения, затаились страшные существа, готовые броситься на него и разорвать на части. Ему хочется вернуться назад в постель. Но он упрямо движется вперед, потому что знает: если сейчас, сию минуту, он не удостоверится в том, что мама с папой помнят о нем, жалеют и по-прежнему любят его так, как любили раньше, эту ночь он не переживет.
28 октября
Романов проснулся от жажды. Стараясь лишний раз не вертеть больной головой, осторожно встал с дивана. Прошел на кухню, выпил воды прямо из-под крана и медленно вернулся обратно. Убедившись в том, что в квартире никого нет, сел за застеленный чистой скатертью стол и взял в руки записку, лежащую рядом с пустой цветочной вазой.
«Вася, я ушел на работу, – писал Рябушкин. – Сварил суп. Кушай, если можешь. Если захочешь пойти погулять – ключ в прихожей на гвоздике. Буду после обеда. Пока. Не забудь перевести часы на зимнее время».
И снизу приписка:
«P.S. Ничего интересного в компьютере твоей фирмы нет. Накладные, акты, карта города. Посмотри сам. Приду, будем думать дальше. Всё. Не напивайся, дождись меня».
Бросив записку на стол, Романов перевел часы назад и подошел к компьютеру, рядом с которым лежали распечатанные на принтере документы. Не найдя в них, как и предупреждал Рябушкин, ничего заслуживающего внимания, взял карту города и, от нечего делать, принялся разыскивать на ней свою улицу.
«Вот она, дорогая, – погладил ее пальцем. – А где, интересно, мой дом?»
Отыскав место, где предположительно должен находиться его дом, Романов обратил внимание на значки, разбросанные по карте.
Значками, выполненными в виде окружностей и острых углов, примыкающих к верхушкам этих окружностей, были обозначены: здание на перекрестке улиц Чкалова и Интернациональной, казино «Золотая рулетка», заброшенный карьер и пригородный пионерский лагерь «Орленок». Рядом со значками были начертаны дроби, в знаменателях которых стояло: «ВЗД – 144», а в числителе – различные цифры от 4 до 8.
«Наверное, это объекты их деятельности», – подумал Романов.
Засунув карту в карман брюк, он вынул оттуда смятые рубли. Пересчитал – денег было на одну бутылку портвейна.
«Это хорошо. Надо будет к Санькиному приходу что-нибудь прикупить».
Повеселев от этой мысли, он выпил стакан воды и направился в прихожую.
Чего только Романов не делал для того, чтобы избавиться от похмелья. Мерз под холодным душем, принимал аспирин, стаканами пил огуречный рассол. Но всякий раз, когда после душа у него начинался насморк, после рассола – усиливалась жажда, а после аспирина – болел желудок, он, проклиная всех советчиков и тех дураков, кто следует советам дилетантов-теоретиков, шел на кухню и выпивал полстакана водки. Насморк тут же исчезал, жажда утолялась, а желудочные колики, как по мановению волшебной палочки, проходили вместе с похмельем в течение нескольких минут. Так, напиваясь вечером, он, бывало, с наслаждением представлял себе, как утром следующего дня встанет с постели, подойдет к холодильнику, откроет его, достанет покрытую ледяными каплями бутылку, от прикосновения к которой всё тело покроется мурашками, нальет в теплый стакан водку и медленно со смаком выпьет ровно сто грамм. Потом закусит чем-нибудь солененьким и выпьет еще сто.
«Ради предвкушения этих минут стоит иногда напиваться, – направляясь в магазин, думал Романов. – И жить, между прочим, стоит тоже».
Внезапно его размышления были прерваны нежданной встречей. Перед самым входом в универсам, среди многолюдной толпы покупателей, он увидел женщину, одетую в золотистый длинный плащ и платок, завязанный узлом на шее подобно тому, как на картинах Петрова-Водкина завязаны платки у крестьянок.
Романов узнал эту женщину. И обомлел от нахлынувшего на него счастья.
Все дни, со времени знакомства с Ларисой Георгиевной, он непрерывно думал о ней. В своих мечтах встречался с ней в каком-нибудь достойном ее дорогом ресторане, говорил красивые слова, брал за руки, перебирал в своей ладони ее тонкие пальцы, прикасался к ним губами, но никогда – ни тогда, ни после – не смел даже надеяться на взаимность: настолько недоступной казалась она ему.
Сделав шаг навстречу, Романов развел руками.
– Лариса Георгиевна! – радостно и несколько фамильярно, воскликнул он: – Сколько зим!
В ту же секунду перед ним, как из-под земли, выросли двое крепких мужчин.
Лариса Георгиевна остановилась. Чуть сощурив глаза, посмотрела на него, произнесла: «А, это вы», и, еле заметно кивнув провожатым, сказала, что все нормально – это ее знакомый.
Провожатые окинули Романова взглядом, каким злые псы осматривают любимого хозяйского кота, перед тем как уступить ему дорогу, и медленно отошли в сторону.
Покосившись на мужчин, каждый из которых был выше его как минимум на голову, Романов вопросительно посмотрел на Ларису Георгиевну.
– Не обращайте внимания, – Лариса Георгиевна небрежно махнула рукой в сторону провожатых. – Это мои друзья.
– Я понял.
Романов смущенно улыбнулся и после небольшой паузы принялся сбивчиво выражать свое сожаление по поводу того, что она так рано ушла из приемной отдела кадров экспедиторской фирмы.
Лариса Георгиевна терпеливо выслушала его, а когда ей это наскучило, оборвала.
– Простите… не помню, как вас звать. Мне тоже очень жаль, что так получилось, но, к сожалению, я очень спешу. Еще раз прошу меня извинить за то, что забыла ваше имя…
– Ничего страшного! Буду рад познакомиться снова… Василий Романов.
– Что вы говорите, – усмехнулась Лариса Георгиевна. – Совсем как поэта.
– Вы знаете такого поэта?
– Конечно.
Поправляя платок, она подняла голову и, тщательно выговаривая каждое слово, процитировала:
Мы растили детей, почитали отцов,
Мы искали в Заветах основы основ.
Но как тщетность усилий…
– Ряд сгнивших крестов над могилами некогда павших борцов, – торопливо добавил Романов.
Лариса Георгиевна замерла.
– Простите, я не поняла… Вы что, тот самый Романов?
Поняв, что разговор налаживается, что еще немного и его статуэтка с голубыми глазами всерьез заинтересуется им, Романов от радости мысленно застучал себя кулаком в грудь.
«Конечно, я тот самый Романов! – хотелось крикнуть ему во все горло. – Кто же еще-то!»
– Я, – опустив глаза, как можно скромнее ответил он.
Лариса Георгиевна всплеснула руками.
– Быть не может! Вы, наверное, шутите?
– Нисколько.
– Вот это да! – радостно воскликнула она. – Подумать только, ведь я в институте на конкурсе самодеятельности ваши стихи читала: «Морской бой»! Помните такие?
– А как же!
– А некоторые из ваших стихотворений, самые любимые, даже в отдельную тетрадку выписывала!
– Ну, это, на мой взгляд, излишне, – стараясь распрямить губы, сами собой складывающиеся в самодовольную улыбку, смущенно пробормотал Романов.