История разведенной арфистки
– Спутника жизни?!
– Именно. Пока человек жив – все возможно, Нóга, и все разрешено. Смерть папы не превратила ее в инвалида, лишенного сил; ее преданность папе все эти годы не отнимает у нее права оставаться полноценным человеком. Ты со мной не согласна?
– Я тебе верю.
После обеда он отвез ее обратно на улицу Раши,́ но у него не было ни времени, ни желания посетить дом, где прошла их молодость.
– Там нет ничего, на что я не нагляделся бы в прошлой жизни, – сказал он, – и я вовсе по этому не соскучился. Пришло время расстаться с прошлым навсегда.
Поднимаясь по лестнице, она пожалела, что его нет рядом, потому что, подойдя к двери, услышала непонятные звуки сражения, а попав в квартиру, немедленно увидела его, усевшегося в родительских креслах: подстриженного наголо мальчишку в белой рубашке, с телевизионным пультом в руках; цицит выпущены наружу, длинные черные пейсы, окаймлявшие лицо и делавшие его похожим на дикого козла; предмет его забот покоился у него на коленях, посапывая, и лицо его, в ореоле золотистых и вьющихся пейсов, еще больше, чем обычно, похоже было на лицо сошедшего с небес ангела.
Задвижка, поставленная Абади, в конце концов, похоже, не смогла противостоять их домогательствам во время ее отсутствия, поняла она. И это сейчас наполнило ее всю не столько гневом, сколько чувством, близким к отчаянию. Она вспомнила о маленькой своей опрятной и простой квартирке в Арнеме, и жалость к самой себе охватила ее. Но прежде, чем она сумела, смогла выдавить из себя хотя бы первый слог, старший из разбойников затараторил в обычной своей манере – жалостливой и в то же время наглой:
– Послушай, Нóга… ну в самом деле… поверь, твоя мамаша всегда разрешала смотреть у вас телевизор. Честно.
– Твоя мамаша… – язвительно передразнила она его. – Послушай, парень, я – не твоя мама и с меня хватит этих игр. Так что убирайтесь – прямо сейчас. И возвращайся к дедушке с бабушкой, не забыв у меня этого цадика. А я приду наверх позднее и расскажу им, что вы здесь мне устраиваете.
– Ничего из всего этого у тебя не выйдет, – сказал мальчик с мягкой горечью, неожиданной для нее. – Бабушка наверху уже даже не вспомнит, что она – наша бабушка.
– Тогда я все расскажу вашему деду. Уверен, что он с вами разберется.
– Интересно, как он это сделает, – так же тихо спросил мальчик. – Дедушка возвращается домой поздно вечером едва живой, добредает до кровати, валится на нее и спит. Нет, ты послушай, Нóга, я готов поклясться на Библии, что твоя мама снова станет приглашать нас к себе, чтобы утихомирить. И сама включит телевизор. Она очень жалеет этого бедняжку.
И произнося все это, он непрерывно переключал пультом программы. Мелькнул исторический канал, за ним последовали моды, и снова она почувствовала, как захлестывает ее волна ярости. Одним движением выдернула она шнур из розетки и, ухватив мальчишку за белый воротник, вытащила его из кресла.
– Послушай… как, ты сказал, твое имя?
– Иегуда-Цви.
– Ну так, Иегуда-Цви, слушай меня внимательно. Вы больше не появляетесь здесь. Никогда. Потому что следующий раз я просто отхожу вас плеткой, слышишь? И тебя и твоего цадика. Запомни это.
Но сын Шайи спокойно поднял валявшуюся возле кресла ермолку, кипу, и водрузил ее на голову, одернул смятую рубашку и спросил с хитрой улыбкой:
– У тебя есть плетка?
– Одна для вас еще найдется. – И, кончиком туфли легонько ткнув золотоволосого малыша, не собиравшегося, похоже, просыпаться ни при каких обстоятельствах, она добавила: – Я арфистка, и рука у меня тяжелая. Не забывай об этом.
21
Этой ночью, в постели, она с улыбкой задавала сама себе вопрос: где, черт ее побери, могла бы отыскаться плетка. И откуда само это слово появилось в ее лексиконе? Просто случайно услышанное, оно поразило и запомнилось ей… или что? Может быть, даже ей кто-то показал, так или иначе – почему бы и нет? Если бабушка малолетних разбойников с верхнего этажа и не знала уже, кто она такая, а дедушка вколачивал содержимое Торы до глубокой ночи в головы студентов ешивы, а Шайа, симпатичный когда-то парень, был так увлечен экстремистским своим культом, почему бы не применить плетку для выполнения приказа? Настоящую плетку, которой можно взмахнуть в воздухе, и свист которой, пусть даже на расстоянии, может вызвать страх, поскольку этот ангелоподобный и упрямый, как осел, малыш, понимала она теперь, ни за что не захочет отказаться от своего телевидения, так что в оставшиеся недели ее пребывания в Израиле у нее не остается иного пути защищать свою собственность, кроме как засовом; но поскольку и засов не сработал – то плеткой, причем не символической, а самой что ни на есть настоящей.
Она погрузилась в сон с этой эксцентричной мыслью и с нею же проснулась; после завтрака решив прогуляться среди лавчонок безбрежного Махане Иегуда, где она могла (а уж если не там, то где же, скажите) если не найти плетки, то по крайней мере расспросить о ней. Но поскольку подобная ей элегантная, образованная женщина, расспрашивая рыночных торговцев о плетках, ничего, кроме откровенного смеха пополам с откровенным же подозрением, вызвать не могла, ей пришлось обратиться к швейцару-арабу, ожидавшему кого-то, стоя между огромными плетеными корзинами с фруктами и овощами; привычный, похоже, к странностям этой страны, араб ничуть не удивился ни вопросу, ни вопрошающей еврейке, но, похоже, тем не менее задумался, пытаясь понять, зачем столь необычной на этом рынке израильтянке понадобился хлыст или плеть, которые на самом деле нужны, только если у тебя есть в распоряжении лошадь или, на худой конец, осел? Тем не менее он с вниманием отнесся к заботам симпатичной покупательницы, желавшей купить плетку, и посоветовал ей поискать нечто подобное в лавках Старого города. Разумеется, арабских.
– А как вы произносите слово «плетка» по-арабски?
– А зачем вам арабский? Произнесите это на любом другом языке – в старом городе поймут любой.
– И тем не менее, как вы произносите это?
– Скажите КУРБАШ, мадам. Просто КУРБАШ.
– КУРБАШ… – она произнесла это слово с удовольствием. – Славное словечко.
Она была странно возбуждена, обнаружив реальную причину (пусть даже повод) для посещения Старого города, в котором не была уже много лет – даже и до того, как работа с голландским симфоническим оркестром вынудила ее распрощаться с жизнью в Израиле. Чтобы взобраться повыше, она пошла вдоль железнодорожного полотна, ограждение которого привело ее к Дамасским воротам, и вскоре ее поглотил тенистый свод крытого восточного базара. Она не рвалась как можно быстрее отыскать то, что было ей нужно, проталкиваясь сквозь толпу, пенившуюся возле самых разнообразных, а порою просто немыслимых лавок, осажденных покупателями и туристами, равно как и зеваками, убивавшими время, слоняясь от одного прилавка к другому, перебирая бусы, медную утварь и элегантные браслеты, время от времени натыкаясь на диковинную курительную трубку, которую хорошо бы подарить дирижеру симфонического оркестра – единственному, кто мог позволить себе курить ее на сцене во время коротких перерывов, услаждая ароматом трубочного табака, иногда странным образом сливавшимся с висевшими еще в воздухе звуками скрипок, арф и виолончелей.
В конце концов, в живописном магазинчике сувениров она спросила про плети, использовав при этом арабское, обозначавшее этот предмет, слово, но смогла выяснить лишь, что на огромном, безбрежном пространстве Старого города невозможно было определить направление, ведущее – даже приблизительно, к тому месту, где плети, равно как и кнуты и хлысты, могли бы быть найдены, так что, следуя советам, ей пришлось тащиться от одного продавца к другому, каждый из которых, отличаясь решительно во всем от своего предшественника, задавал тем не менее один и тот же вопрос: для чего эта плеть или этот хлыст ей нужен – для того, чтобы повесить на стенке, – или для дела?
– Для дела, – шутливо отвечала она, – и чем длиннее, тем лучше.
– Какой длины? – с неизменной улыбкой интересовались арабы.
– Не меньше двух метров, – говорила она, разводя руками как можно шире.
– Два метра? – каждый раз это их поражало. – Хлыстом в два метра укрощают диких жеребцов. У мадам есть такой жеребец?
– Жеребца нет, – стараясь не улыбаться, отвечала она. – Но есть у меня муж, более дикий, чем любой жеребец.
Прожженным рыночным торговцам нравился этот ее ответ, и поощрительное эхо сопровождало ее шествие по узкому переходу от лавки к лавке, и длилось это до тех пор, пока один молодой человек, чей головной убор являл собой странный гибрид чалмы, тюрбана и хасидской ермолки, не поговорил с владельцем верблюдов, объяснив ему, что эта симпатичная еврейка так настойчиво ищет, а получив ответ, буквально взорвался целым залпом недоуменных восклицаний.
– Что? Плетку? Для чего? У нее есть разрешение ее употреблять? – так, словно вопрос относился к огнестрельному оружию.
Кончилось это совещанием и переговорами с другими стариками-погонщиками, которыми командовал старый бедуин, державший в руках узду для верблюда, которую, узнав о проблеме, тут же использовал, взнуздав двугорбого своего красавца, а когда тот поднялся на ноги, из седельного мешка, висевшего на боку, достал две плетки – одну просто длинную, а другую – длины необыкновенной.
Арфистка, никогда в жизни не державшая подобного искусно заплетенного в косу кожаного изделия, сравнивала и сравнивала одно с другим, поочередно отдавая предпочтение то одному, то другому. Это были самые что ни есть плети, которыми охаживали верблюжьи бока, но годились они равным образом и для тренировки лошадей, и ободрения ослов и мулов. От долгого употребления кожа их кое-где уже разлохматилась и потрепалась, испуская странный запах. Взяв в руки ту, что была длиннее, Нóга взмахнула ею в воздухе, и на вызванный этим движением свист ближайший к ней верблюд проворно поднялся на ноги.
В итоге она отдала предпочтение более короткой плетке и спросила о цене. На этот вопрос владелец верблюда погрузился в глубокое молчание. Раздумья его кончились тем, что он не без важности произнес:
– Сотня динаров.
– Динаров? Что это означает? Откуда в Израиле динары?
– Он имеет в виду доллары, – пояснил, поправляя свой тюрбан, молодой человек, взявший на себя миссию посредника.
– Час от часу не легче. Доллары! Мы что, уже не в Израиле? Назови мне его цену в шекелях.
– Если в шекелях… тогда мы должны знать сегодняшний обменный курс, мадам. Официально.
– Обменный курс? – она рассмеялась. – С каких это пор бедуины так озабочены обменными курсами валют? Он что, работает по лицензии, получая зарплату в валюте?
– А что в том такого? Я сам могу составить для него и для вас договор о купле-продаже – с удержанием налога на сделку. Хотите?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Меа-Шеарим – один из старейших районов Иерусалима, место массового проживания ортодоксальных евреев.
2
Шива (ивр.) – семь дней траура по умершему.
3
Керем Авраам – район в центральной части Иерусалима.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги